Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Рядом с шахтою старой, где мальчишками мы
антрацит собирали, чтоб спастись от зимы,
над донецкою степью тучи низко стеля,
гром ударил, и страшно застонала земля.

Там, где старою шахтой загорожена высь,
на смертельную схватку два отряда сошлись…
Шел один за Петлюрой; был с народом — другой,
палачам нес расплату, шел на праведный бой.

Сшиблись нечисть воронья и орлиная честь,
сабли перехлестнулись, чтобы кровью расцвесть.
Под копытами вяло зашумела трава,
и на землю упала не одна голова…

Голубой пеленою плыл туман от реки.
Рядом с шахтою старой отсверкали клинки.
Солнцем вспыхнули дали, ночь минула, как сон,
и ушли, словно тени, палачи за кордон.

Их чужбина-судьбина, как золу, размела.
Рядом с шахтою старой жизнь, как сад, расцвела
и сияет весною переливами рос
там, где уголь когда-то собирать нам пришлось…

День расцвел за горою,
словно солнечный сад.
Мимо шахты гурьбою
хлопцы в школу спешат,

А меж ними дивчина,
синеока, ясна,—
луговая калина,
золотая весна.

Солнце осени хлынет —
свет меж тучами яр.
Шлет улыбку дивчине
кареглазый школяр.

Свежесть майских соцветий
в юном блеске очей…
Одноклассники, дети,
гордость школы своей.

Ветер хлещет с налета,
ветки голые гнет.
Жизни школьной всего-то
остается лишь год.

По-ребячьи невинно
смотрит в небо Донбасс.
И приходит Галина
в сны Степана не раз.

Сколько их, чистокрылых!
Соловьиная ночь…
И признаться не в силах.
И таиться невмочь.

Словно золото — косы,
губы — звездная кровь…
В эту юную осень
как сказать про любовь?

Явь ли, сон ли в потемках?
Шум угрюмых дождей,
в глинобитных хатенках
плач голодных детей.

И отцовский осенний
пьяный кашель в ночи.
Только жар сновидений
на холодной печи.

Хата как домовина —
и бедна, и темна…
В сновиденьях — Галина.
Неотступно — она.

День расцвел за горою,
словно солнечный сад.
Мимо шахты гурьбою
хлопцы в школу спешат.

И не знает покоя
листьев желтый пожар.
Мимо шахты тропою
вдаль шагает школяр.

А в мечтах его — косы,
губы — ягоды кровь…
В эту юную осень
как сказать про любовь?

Над Донцом шумит осока,
ежевикой день пропах.
Свежесть ягодного сока
у Степана на губах.

Плотный гриб в лесочке срежет,
целый день бродить готов
под завода лязг и скрежет,
под стальной напев гудков.

Что там рощица бормочет,
чистым солнцем просветлясь?..
А в глазах — Галины очи,
школа, парты, светлый класс.

Только лето это — снится,
недоступно далека
золотая ученица,
дочь соседа-кулака.

Туч насупленные брови…
Хлопец высмотрел глаза!
Но не знать ему любови
дочки сельского туза.

Всё пройдет, дождем прольется,
отшумит души гроза.
Что ж так сердце тяжко бьется
и в глазах блестит слеза?

Никогда не прикоснутся
пальцы к золоту волос.
После школы разойдутся
тропы врозь и судьбы — врозь.

Синий взор засветит строго
на прощанье, без забот.
Ей — в гимназию дорога.
А Степану — на завод.

Перемена, — смех, в азарте
школа ходит ходуном!..
Имя девичье на парте
парень вырезал ножом.

Уже, закован льдом тяжелым,
Донец заснеженный блестит…
Прошла зима, и в окна школы
весна приветливо глядит.

А там — сады кипеньем цвета
укрыты щедро по весне…
А там уже — вплывает лето
на малахитовом челне.

Приходит время расставанья
навек со школою родной.
И с ней последнего прощанья
ждет наш Степан в тоске немой.

Забвенья, славы ли дорога
ждет паренька в родной стране?
Словам прощальным педагога
он внемлет молча, как во сне.

Минуты шли чредою длинной,
как над покосами туман…
И счастьем светится Галина,
и горько хмурится Степан.

А за окном — как будто плахта,
синеет поднебесный край.
Теперь — завод, а может, шахта?
Чего там, парень, — выбирай!

Война!.. Тревога сердце студит,
и взгляд во мглу дорог шагнул…
Степан вовек не позабудет
манифестаций грозный гул,

когда кругом гремели песни,
когда чадил молебнов зов
и погребально в поднебесье
плыл перезвон колоколов.

И эшелоны, словно тени,
неслись в чужую сторону…
Они под ветра плач осенний
отца забрали на войну.

Как миллионы, оказался
жестоко ввергнутым в бои…
И за него один остался
Степан — надеждою семьи.

Ему не слушать невозбранно
веселый шум донецких вод:
подручным к слесарю Степана
определили на завод.

Ему теперь не часто лесом
бродить вдоль замерших озер, —
пора не с книгой, а с железом
вести серьезный разговор.

Шумит завод тысячелицый.
Степан мужает у станка.
И, неуклонная, струится
жизнь от гудка и до гудка.

Пришла пора иным знакомым —
сердца работой скреплены…
А где-то там, за окоемом,
горит земля в чаду войны.

Везде стопа войны стальная.
И с каждым днем печальней мать,
отцовских писем ожидая,—
пора бы, мог и написать…

Как там ему, где жарче горна
металлом брызжет динамит?..
А вскоре страшной вестью черной
беда обрушилась: убит.

О, как пытались боль утраты
слезами выплеснуть до дна!
О, сколько раз тогда была ты
проклятью предана, война!

Глаза — как будто в едком дыме,
тугая боль сжимает грудь,
но из могилы никакими
отца слезами не вернуть.

Детей не сможет, как бывало,
обнять, пить воду из Донца…
Таких, как он, уже немало —
испивших муку до конца.

А смерть всё новой дани просит
в громах ударов огневых,
как будто рожь косою, косит
народ в шинелях полевых.

А дни плывут, как дым завода,
и нет конца войны громам.
И всё труднее жить народу,
и всё вольготней — богачам.

Рукам трудящихся — оковы.
Глазам бессонным — смерти ночь…
Ужель войне кипеть багрово,
ужель беды не превозмочь?..

Клин журавлиный в небе откричал,
уже зима глаза пургой колола…
Семнадцатого года мощный вал
сломал подпорки царского престола.

Полиция в своих мундирах черных
в его обломках сгинула как дым.
Но так же мчались пушки на платформах
к передовой под небом громовым.

Ну как спастись от этого кошмара,
когда живым — вставать на место тех,
кто падал в страшном пламени пожара,
чтоб торгаши жирели без помех?

Неужто мрак ночной сгустится снова?!
На митинге, сквозь неумолчный крик,
негромкое пришло к Степану слово,
великое по сути — «большевик»…

О том, что путь не розами украшен,
что к счастью не добраться налегке,
что только труд — владыка руд и пашен,
он в большевистском услыхал кружке.

Товарищ Френкель!.. Не забыть худого
очкастого студента, дотемна
учившего, что нужно рвать оковы,
когда единством воля масс прочна.

Слова сияли яро, как знамена
непозабытых стачек боевых…
«Рабочим нужно действовать сплоченно,
тогда никто не одолеет их!»

Он говорил, что, кровью багровея,
всё льется слез народных океан:
«Рабочим безразлично, кто на шее,—
будь то немецкий или русский пан.

И тот и этот под завесой дыма
набил мошну огромную свою.
Одно лишь нам сейчас необходимо —
в свободы царство путь пробить в бою».

«Вот — цель! Ее лучами осиянный,
я твой навек, родной народ-титан!..»
И — крылья появились у Степана.
И — жизнь постиг по-новому Степан.

Та осень нам светло милела,
когда, пронзая даль до дна,
на крыльях Октября летела
свободы солнечной весна!

Лучами солнечного зова
сияла даль, ясней слезы…
И целовал Степан седого
шахтера в добрые усы.

Знамена, песни да объятья…
И сердцу дышится вольней.
И люди радостно, как братья,
шагали в даль цветущих дней.

Те дни забудутся едва ли.
Чтоб солнца пламень не погас,
его от бурь оберегали
и вся Отчизна, и Донбасс.

Всё казалось весною…
Новой силою крепки,
мимо шахты гурьбою
шли и шли горняки.

Пролетарская вахта,
многолюдный прибой.
Даже старая шахта
стала вновь молодой.

Руки в небо упруго
люд рабочий простер.
Обнимали друг друга
сталевар и шахтер.

Им, новейшим титанам,
тополя бьют челом…
И под стягом багряным
город в смычке с селом.

Вешним садом волнуясь
в свежей утренней мгле,
расцвела наша юность
на донецкой земле.

Навек исчез кошмарный мрак,
сияет солнечно судьба:
работай на себя, батрак,
трудись, рабочий, для себя!

Донецких вод блестит хрусталь,
росою светятся пути.
Звенит о наковальню сталь,
как сердце юное — в груди.

О, сколько в осени весны
Октябрьских памятных высот!
Не ведай, молот, тишины!
Народ грядущее кует.

Но небо ясное опять
заволокла завеса тьмы —
мечтает враг у нас отнять
всё, что в борьбе добыли мы.

Опять сгустились тучи злобы,
разбили взрывы тишину,
и самостийные холопы
германцу продали страну.

Кровь, как вода, струилась ало.
Изнемогая от оков,
душа народа проклинала
Петлюру, гетмана, панов.

Росли могилы, пули пели,
беда затмила белый свет:
враги патронов не жалели
для тех, кто юн, и тех, кто сед.

Но заковать народ крылатый
не в силах даже сталь штыков.
Бросала извергов расплата
в слепую тьму ночных шурфов.

«Вставай на бой, святой, желанный,
люд обездоленных земель!»
В засаде пуля партизана
свою отыскивала цель.

В ночи — то огненной, то синей —
орудья близкие слышны…
На помощь братской Украине
спешили русские сыны.

Посланцы Ленина! В ответе
за жизнь Отечества сполна…
Боженко, Щорс, Котовский —
эти легендой дышат имена.

Их всех, в любом живя былинно,
как солнце — в пламени луча,
объединило воедино
родное имя Ильича.

Казалось, даже поднебесье —
и то огнями расцвело,
когда вошли с веселой песней
освободители в село.

Но всё еще гроза пылала,
кипел народный океан…
Чтоб счастья каждому хватало,
ушел на битву и Степан.

Давно погасла красная калина,
укрыто снежной скатертью жнивье.
Давно ушла к петлюровцам Галина,
сам атаман — возлюбленный ее.

И цель ее чудовищная — кровью
залить восставший трудовой Донбасс.
Она своею собственной рукою
расстреливала пленников не раз.

Держалась, как могла, за Украину
помещиков, попов и кулаков,
за каждую отцову десятину,
удобренную потом батраков.

Петлюровские пушки наготове.
Галины сердце жаром обожгло:
ее отряд вот-вот затопит кровью
знакомое притихшее село.

Ударил залп, и эхом — крики: «Слава!» —
как будто небо вспорото клинком…
Но красная отчаянная лава
петлюровцам ответила огнем.

У старой шахты — сталь на сталь — столкнулись.
С буденовками встретились шлыки.
И вот уже хмельные пошатнулись
и наутек пустились казаки!

Их долго гнали… Очередью длинной
и пуль горячих и ядреных фраз…
И, раненая, в плен взята Галина.
«Доставить в штаб!» — Степану дан приказ.

Бой затих за горою.
Путь заснеженный крут.
По тропиночке двое
мимо шахты идут.

То — мелькнут за туманом,
то — окутаны мглой…
Тот, что сзади, — с наганом.
Без оружья — другой.

Это девушка. Косы
разметала в слезах.
Только ветром разносит
плач в холодных полях.

Над морозной равниной
колебался туман.
Возле шахты пустынной
думу думал Степан.

Уговоры и слезы
сердце юное рвут…
Снеговые заносы.
Ветра тягостный гуд.

Что ответить Галине?
Сердце любит, не лжет, —
очи, полные сини,
но сильнее — народ.

«Ты не сын Украины!..» —
закричала ему
и рванулась Галина
тенью черной во тьму.

«Стой!» — и вспышкой летучей
выстрел сумрак пронзил…
Над Галиною тучи
небосвод наклонил…

За горою, разбитый,
удирал атаман…
Возле шахты забытой —
ветер, снег и Степан…

И Степан, и Галина —
синеока змея.
«Пусть живет Украина
трудовая моя!»

Тогда Отчизна вражью рать крушила,
шла грозная гражданская война.
Семен Буденный, Климент Ворошилов
свои покрыли славой имена.

Звенят копыта мерзлою землею,
кидают искры огненным снопом.
Кто это в синем шлеме со звездою?
Степан летит на верном вороном.

А рядом с ним, душой сильны, красивы,
товарищи. Испытанный отряд.
Как ратоборцы древние России,
они степями черными летят.

Гремит: «Весь мир насилья мы разрушим!» —
рабочие идут с напевом тем.
Могучи мы содружества оружьем —
кто был ничем, тот нынче станет всем.

Спешили дни… Гроза вела Степана
по всем фронтам дорогами побед.
А после — Харьков, мирный, долгожданный,
рабфак и университет.

Не потонул он в огненных бурунах
и выстоял средь тысячи невзгод.
Так партия борцов растила юных,
чтоб жизнь творили, как хотел народ.

Тут не парты, не уроки
и не школьник-мальчуган,—
в зале светлом и широком
слушал лекции Степан.

За конспектом, за докладом
время — птицею летит.
Что за девушка с ним рядом
златокосая сидит?

А в глазах — простор погожий.
То смешлива, то строга…
На Галину непохожа —
только сердцу дорога.

Завораживают очи,
и огонь шумит в крови…
Как Степан признаться хочет
этой девушке в любви!

Ну а вскоре — вечер в клубе.
Шум акаций, кинозал…
И Степан о том, что любит,
наконец-то ей сказал.

Сердца, багряно расцветая,
весенней музыки полны.
По улицам под звон трамваев
идут хозяева страны.

Тверда их поступь молодая.
Шумит народный океан,
потоки вешние вбирая…
Со всеми вместе — и Степан.

А рядом с ним… Синеют очи
той, чьи слова живут в груди…
В садах, где майский цвет клокочет,
не разойдутся их пути.

Одна судьба, одна основа,
и на двоих любовь — одна.
Так для Степана Ярового
пришла желанная весна.

Родимой Отчизны могучую стать
мы дружно прославим делами.
Степан и Оксана учились, чтоб стать
счастливой судьбы кузнецами.

Учились упорно, мгновенья ценя,
единственной цели во имя:
вложить в основанье грядущего дня
свой камень руками своими.

Едины в заветных мечтах молодых,
встречают рабочее утро.
И Ленин с портрета, прищурясь, на них
глядит по-отечески мудро…

Наступит день, когда в предвестье лета
сады осыплют лепестковый снег,
и за дверями университета
начнет дорога жизни свой разбег.
Покличет вдаль дорога ветровая.
И, чистым светом солнечным омыт,
железные ворота открывая,
завод гудком знакомым загудит.

И опять за горою
догорает закат.
В лунном кружеве двое
возле шахты стоят.

В полынье небосклона —
старой шахты звезда.
Юный месяц влюбленно
серебрит провода,

над долиной туманной
льет лучи, вознесен,
и Степану с Оксаной
улыбается он.

Да, сквозь грозные ночи
довелось вам пройти.
Ваши ясные очи
нам сияют в пути.

Шли к намеченной цели,
не пугаясь невзгод!..
В каждом слове и деле
ваша юность живет,

наша юность! Родные
побратимы в трудах!
Наша доля и ныне
молода, молода.

Каждый пройденный шаг твой —
словно целая жизнь!
И над старою шахтой
звезды новых зажглись.