Борис Панкин - Новый Раскольников
«свет в окошке понарошку…»
свет в окошке понарошку —
кто-то пошутил.
заведу, пожалуй, кошку,
господи прости.
пусть встречает у порога,
трётся да урчит.
будем вместе понемногу
медленно влачить
бытиё своё смешное,
свой покой стеречь.
слушать звуки за стеною,
свет на кухне жечь.
«всё так трагично и печально…»
всё так трагично и печально
как будто чёрный пистолет
твой череп выстрелом нечаянным
разворотил и больше нет
ни этой женщины в сорочке
ночной ни девушки в трико
что танцевала так легко
как будто залепили скотчем
небрежным брешь в твоей башке
и закопали в землю впрочем
не где-нибудь в глухом леске
а на кладбище честь по чести
с музыкой прочей маетой
звездой гранитною плитой
и профилем эмаль по жести
«в своей печали пребывая…»
в своей печали пребывая
не забывай меня дружок
ходи с оглядкой на трамваи
ставь аккуратней сапожок
когда скользишь по тротуару
оледенелому в толпе
под наплывающие фары
навстречу проклятой судьбе
когда прохожих задевая
идёшь меня не узнавая
я тоже помню о тебе
всё время помню о тебе
«в гулких ладонях ладожского вокзала…»
в гулких ладонях ладожского вокзала
это не я придумал но ты сказала
в марте апреле мае уже не помню
да и не суть тем паче что ты никто мне
всё это было было но в прошлой жизни
в позапрошлой ты говорила пока не кисни
а в нынешней только письма и те по делу
но даже от них невольный озноб по телу
и в ночи отдаётся эхом твой голос давний
и сердце бьётся как будто каблук о камни
стучит по мраморным плитам пустого зала
в гулких ладонях ладожского вокзала
«Бредущий краем жизни пилигрим…»
Бредущий краем жизни пилигрим,
Летящий краем неба шар воздушный,
Язычник, виршеплёт прекраснодушный,
Останься до утра — поговорим.
Ты зря сюда явился. — Третий Рим
Величием своим и равнодушьем
Античному подобен. И не лучше
Людская участь в нём. — Необорим
И неподкупен город. Жрец пера,
Ударно выдающий на гора
Едва ли шедевральные творенья,
Бессмысленна неравная борьба.
Остынь, пока хранит тебя судьба.
Коснись руин, и — в путь, во мглу забвенья.
«отходит вагон от перрона…»
отходит вагон от перрона
вдоль чёрных обугленных крон
в процессе тягучем разгона
скрипит и качается он
и в коконе этом железном
под стук чугуна о чугун
ты едешь зачем неизвестно
исчезнуть в одной из лакун
извечная тяга к побегу
сорваться с насиженных мест
петлять словно заяц по снегу
скитаться пока не заест
тоска ностальгия неважно
как эту хандру ни зови
она разрастётся однажды
до внутренней язвы любви
войти в эту бывшую воду
отмыться от прошлой вины
махнуть на былую свободу
и выяснить что не нужны
твои добровольные цели
готовность осесть навсегда
что зря ты на самом-то деле
идёшь по обратным следам
и вот начинай всё сначала
мечтай о ничейной земле
уходит баркас от причала
скрывается город во мгле
и жить удивительно просто
когда за верстою верста
и в небе над тёмным погостом
холодная злая звезда
«теперь я знаю где тебя искать…»
теперь я знаю где тебя искать
холодными тугими вечерами
какими обоюдными словами
полосовать
я точно знаю сколько это ноль
помноженный на значимость момента
делить на бесполезность аргументов
плюс алкоголь
я слышу что скрипит пустой трамвай
на этом ежедневном повороте
о чём молчит звезда твоя напротив
скажи давай
«сугробы оседают ощутимо…»
сугробы оседают ощутимо,
в промозглом стылом воздухе весной,
грядущей, веет. обсуди со мной
нюансы бытия в окрестных риму
микрорайонах. снег, подобно гриму,
скрывает шрамы. коркой ледяной
покрыты тротуары. мир иной
мерещится, когда несётся мимо
поток, сплошной автомобильный, леты
подобие, — нырнешь в него, и, где ты
окажешься в итоге, не дано
предугадать. перебирай монеты
в кармане, в ожидании рассвета.
на остановке в семь ещё темно.
По чёрной ветке
1.
прыг — на рельсы.
вжик — голубой вагон, —
словно целился:
скрежет, кровища, гомон.
любопытные
с края платформы — вниз,
ненасытные
до зрелищ — «а что случилось?»
2.
по чёрной ветке мёртвого метро
туда где в клетке щурится хитро
в гардинном полумраке злая птица
пора тебе мой ангел возвратиться
она смеётся хрипло обо мне
не обращай внимания и не
грусти о том что в жизни не сбылось
я тоже всё прощу тебе авось
3.
уйдёшь в иное измерение,
придёшь к идее умирания,
к необратимости забвения,
к необходимости заранее
изъять решительно из памяти
былое, вычеркнуть из прошлого.
по новой выучиться грамоте,
и вот, глядишь, уже наброшена
на зеркало тряпица белая,
вода на угол дома вылита.
мы всё с тобой, как надо, сделали,
готовься: сорок дней до вылета.
«уже и не вспомнить, когда это было…»
уже и не вспомнить, когда это было —
месяц, число.
что ты конкретно мне говорила,
кого трясло
больше — тебя ли, меня — не помню —
забыл, заспал.
в угрюмой глуши коридоров, комнат
души пропал.
ангелы в белых, как снег, халатах —
все заодно.
войлочно, глухо в моих палатах.
темно. темно.
«а это лекарство от нашей с тобой тоски…»
а это лекарство от нашей с тобой тоски
от колыбели до гробовой доски
спать на ходу жить в непробудном сне
верить что истины нет и на самом дне
моря стакана тёмной глухой души
спи несмеяна нет её не ищи
«в прожорливом чреве вагона…»
в прожорливом чреве вагона
встречает лиловый рассвет
на полке, казённой,
капризный и томный,
великий, но русский поэт.
измучен нарзаном и колой,
бессонницей мается он,
рифмует глаголы,
уныло и квёло, —
типичный, кароче, гандон.
его волосатые ноги
сиротски в проходе торчат.
как будто бы строгий,
но в целом убогий,
ублюдочный, в сущности, взгляд.
он едет, допустим, с визитом
в далёкие, скажем, места.
он быть знаменитым
хотел, но корытом,
разбитым, накрылась мечта.
зато есть пальцовки да бзики,
да мутный укуренный бред. —
бездарный, безликий,
гнилой, безъязыкий,
хуйовенький, в общем, поэт.
в прожорливом чреве вагона
трясётся движению в такт
махины стотонной,
капризный и томный,
напыщенный, злобный мудак.
Речёвка
Новый Раскольников
снимал квартиру на дыбенко
курил дешёвый беломор
меж холодильником и стенкой
хранил заржавленный топор
ходил исправно на работу
по выходным изрядно пил
роптал на скверную погоду
годами с книжных полок пыль
не вытирал поскольку к чтенью
ещё со школы охладел
приметам снам и провиденью
не доверял всегда глядел
не дальше собственного носа
болел конечно за зенит
и в високосный год под осень
коньки отбросил не болит
душа о нём да и с чего бы
душе означенной болеть
когда он был рождён для гроба
не жить а так бездарно тлеть
размеренно и бесполезно
не замечаемый в упор
судьбою так же как железный
за холодильником топор
пруды и парки петергофа
1.
пруды и парки петергофа,
петродворцовый неуют.
вот здесь мы раньше пили кофе,
вон там глядели на салют,
на этой остановке ждали
автобус в университет,
уже подробности едва ли
припомнишь, ибо столько лет
прошло с тех пор. — одни далече,
других (тебя) и вовсе нет.
со временем и вправду легче
смириться с этим фактом. след
твой тает, тает постоянно,
совсем исчезнет ли когда?
как та, за клочьями тумана
неразличимая, звезда.
2.
пруды и парки петергофа
петродворцовый неуют
лафа слагающему строфы
про то что бабы не дают
про водку (безусловно бяка)
про деньги (их вестимо нет)
про дождь (всё время льёт собака)
про «где твой чёрный пистолет»
как будто застрелиться впору
от жизни сумрачной такой
но отсырел в заначке порох
к тому же нету под рукой
ствола и как писалось выше
(смотри вторую пару строк)
сегодня я из дома вышел
всего лишь сочинить стишок.
«В твоих садах ночует осень…»