Коллектив авторов - Поляна №3 (5), август 2013
Стоял, помнится, прекрасный июньский вечер.
Остров алого заката тонул за синим морем леса. По небу вились розовые стеариновые изводы облаков. Поле отчаянно стрекотало. Вкусно пахло пред-росной травой. Закукукала кукушка. Я было начал считать в смысле остатка жизни. Но на шестьдесят восьмом «куку» махнул рукой. Сто четырнадцать лет – многовато.
Петр Фомич курил, как курят все старики в Пуньках. А может быть, как все мужики от Калиниграда до Камчатки. Правая нога – на левой, правый локоть – на колене. Кисть левой руки свисает с ноги позади локтя. Папироса в правой руке между расслабленными указательным и средним пальцами, лежащими у самого лица. Плохо объяснил, знаю. Но лучше не получается.
Русский Роденовский Мыслитель. А может – Мефистофель Антокольского.
Образно говоря.
– Готова кортопля-то! – крикнула Зинаида Васильевна. – Идите нешто, криводумы.
– Идем! – отозвался Петр Фомич. – Завтра жарко будет. И карась будет хорошо клевать. Ну, пошли заправляться, Москва.
Заправлялись под обсуждение пенсионной реформы.
На следующее утро мы ловили карасей. Я поймал одного, Петр Фомич – двенадцать. Обсуждали проблему Курил, Японца, монголо-татарское иго, Кубинца, Карибский кризис, Петра I.
Вечером ели жареных карасей все с теми же картоплей и моркошкой. Обсуждали российский флот, Ивана Грозного и Чечена.
Потом были грибы с Путиным и Армяном. «Макарошки» с Чукчей и Брежневым. «Гречаня» под Медведева.
Много чего еще было. Но странное дело: в глубине души, какую бы ересь ни городил старик, я почему-то всегда соглашался с Петром Фомичом. А еще больше – и еще в большей глубине души – с Зинаидой Васильевной.
В общем – с ними обоими.
Соглашался, образно говоря, конечно.
Херр Обломоff, или Равнение на телеспаржу!
Удивительное дело: мы, россияне, страшно любим себя ругать. У нас все всегда плохо. Мы не доросли до цивилизации. Мы – дикие. Работать мы не умеем. Мы – свиньи. И так далее и тому подобное. Первый вопрос, задаваемый нашими журналистами какому-нибудь третьесортному инотсранцу: «В чем, по-вашему, причина нашего варварства?» И – подобострастно-самоуничижительная улыбочка. Тьфу.
Мы жутко любим цитировать наших классиков на предмет ругани в наш же адрес. Только ленивый не цитирует Гоголя про то, что у нас, дескать, две беды – дураки и дороги. И почти никто не знает, что ничего такого Гоголь никогда не говорил. Нет такой цитаты у Гоголя – и все тут! Приписали Николаю Васильевичу две беды. Из всего Пушкина нашли, что «мы ленивы и нелюбопытны» – и через слово вставляют. Мы – обломовы, держиморды, Хлестаковы, червяковы…
Обидно. А главное – все это неправда.
То есть – все это, конечно, есть. А у кого этого нет? У немцев? Французов? Шведов? Англичан?
Ребята в недавнем прошлом изнасиловали планету, а теперь отдыхают. Все законно.
Вообще, Европа – это такое место, где почти никто ничего не делает. Я не шучу. Раньше я очень любил отдыхать в Европе. Не потому, что это престижно или модно, а потому что там действительно такая тишина и такой покой, что недели анабиоза хватит на дальнейшие полгода вкалывания на родине. Одно слово – Евротерапия.
Делается это так.
В самую дождливую, мерзкую погоду, когда утром хочется выть, а вечером плакать и кусаться, вы улетаете к чертовой матери из города-героя и города-трудоголика Москвы и приезжаете в маленький европейский городок N где-нибудь в самом сердце Европы. Сердец в Европе много. Что ни городок, то сердце. Городок N может находиться и в Австрии, и в Швейцарии, и в Германии, и в Чехии. Хоть в Португалии. Это неважно. Главное, он должен быть маленький и типично европейский. То есть такой, где можно помереть со скуки. Вот года полтора назад я провел несколько дней в таком городке N. Не буду называть, в каком. Пусть создастся, так сказать, обобщающий образ. Тем более, что все городки N в многочисленных сердцах Европы похожи друг на друга, как московские толстые собаки, обитающие у метро, половина из которых непременно рыжие и обязательно зовутся «Чубайс».
Итак. Неясное время года. Янвавгуст. Апрябрь. Утро. Дождик, паразит, стучится в окна гостиницы. За окном – улица. В разводах дождя на стекле типичная среднеевропейская улица. Булыжник. Булыжник цвета мокрой мыши. Энергосберегающие фонари. Кусочек мерцающего изумрудной плесенью канала. Слева – ратуша. Справа – собор. В центре – строго напротив твоей гостиницы – секс-шоп. Кусочек канала в прогале между домами. Ближе к ратуше – аптека. Ближе к собору – паб. Рядом с пабом – цветочный магазин.
В Европе тянет смотреть в окно. Сидишь на подоконнике, как стерилизованный кот Матроскин, и часами смотришь на улицу. У нас в окно смотреть нельзя. Могут не понять. Кинуть чего-нибудь. Или выстрелить из рогатки. Или просто обозвать какой-нибудь очкастой ветчиной. Имел удовольствие быть ею названным. А здесь – улыбнутся протокольной лыбой, а то еще и рукой приветливо помашут, идиоты.
Вот бабушка в голубых буклях и с алым пластмассовым совком бежит от ратуши к собору за белым мопсом. Мопс – резвый. Бабушка – бодрая. Совок – полный.
Зеленоволосый чернокожий явно голубой наркоман крадется по стеночке от паба к аптеке. Он в халате, как Обломов.
Открывается цветочный магазин. Ты автоматически поднимаешь глаза вверх: не выпадет ли из окна Плейшнер? Нет, Плейшнер не выпадет. Он был последним, кто выпал из окна в городе N за эти шестьдесят пять лет. До него, говорят, выпадали. В эпоху Карла Великого. А так нет. Горшок с цветами, поставленный фашистами, так, кстати, и стоит на подоконнике. На всякий случай. Традиция.
Какой-то дядя в чалме проехал на велосипеде. Больше никого. Аптека, в которую заполз наркоман. Мокрая улица. Фонарь. Все.
Сеанс подоконочной терапии окончен. Чувство легкости во всем теле. Блаженный зевок. Что дальше?
Дальше – музей. Это обязательный элемент. Сеанс музеетерапии.
Ты листаешь справочник. Какие музеи есть в городе N? Вот, например: Музей Современного Искусства Города N. Прекрасно. Улица с названием, похожим на название какого-то комбинированного нервно-паралитического газа.
Касса музея. Цена, равная месячному московскому заработку бригады таджикских строителей. Ладно.
Залы музея. Пожилой смотритель музея с улыбкой Марчелло Мастроянни и пуленепробиваемым взглядом. В музее из посетителей только ты и еще какое-то бесполое лысое существо с кольцом в носу. Существо – с рюкзаком. На рюкзаке надпись: «Свободу страусам!» И картинка: зажатый в сэндвиче страус. У страуса в глазах – ужас. Сэндвич со страусом перечеркнуты крест-накрест. Я лично страусятину не ем. Мне не нравится.
Экспонаты. Гирлянда колбас. Название: «Полное собрание сочинений Иммануила Канта». Тонко. Какое-то подобие табуретки с торчащим сверху гвоздем. Называется: «Полет Икара». Ново. Большой белый шар, измазанный чем-то вроде навоза. На табличке: «Терроризм». Актуально. Куча хлама: какие-то коробки, ломаные куклы, битые банки, тряпки. Именовано: «Подсознание постмодерниста». Точно.
Защитник страусов долго созерцает «Подсознание» и шепчет уважительно «уау», «уау».
Через час-полтора шатания по музею начинаешь приятно шалеть. На ходу заваливаешься влево, в сторону левого полушария мозга. Это оно ведь, кажется, отвечает за творческие способности. Или правое? Не помню. У меня, точно, левое. Потому что именно оно болит с перепою и чешется перед помывкой.
Ты выходишь из Музея Современного Искусства Города N и тупо стоишь у выхода, на улице с названием комбинированного нервно-паралитического газа. Стоишь, прислонившись левым творческим полушарием к скульптуре, изображающей какого-то странного голого человека, прикрывающего причинное место стоевровой купюрой. Человек похож на Зураба Церетели в горячке. Называется: «Объединенная Европа». Не понял.
Какие еще музеи есть в городе N? Музей женских очков. Музей кошачьего корма. Музей кислородных подушек. Музей рисунков левшей-параноиков города N. Наверное, здесь много левшей-параноиков, носящих женские очки и питающихся кошачьим кормом. Нет, сеанс музеетерапии окончен.
Чу! Проехал знакомый велосипедист в чалме. Здравствуй, исламист-велосипедист!
Ты гуляешь, растопырив свой зонтик, по дождливым улочкам европейского города N. В самом-самом центре Европы. Уже темнеет. Вот собор. Секс-шоп. Ратуша. Все та же бабушка с мопсом и совком. Бабушка все такая же резвая. Мопс все такой же бодрый. Совок все такой же полный. Все тот же наркоман в обломовском халате крадется по стеночке из аптеки в паб. Тихая растаманская музыка льется вместе с дождиком из паба. Цветочный магазин. Лужа у магазина, похожая на вмятину от Плейшнера. Цветы в окне явочной квартиры. Пора в паб.
В пабе никого. Ты берешь кружку настоящего европейского пива, которое изготовлено из отборного солода золотыми руками пивоваров города N в самом центре Европы. Паботерапия должна продолжаться не менее трех часов. По кружке на час.
