Олег Егоров - Бульварный роман
Хлебосол, якобинец, быть может, любивший закат,
Чай без сахара и буржуев стричь под гребенку.
Дальше – сад и Манеж, где давно не клубится навоз,
А, напротив, приятные глазу картины заметишь…
«Интурист» с интуристами… Дальше идешь на авось,
Невзирая на чуждый пустому бумажнику фетиш.
Открываешь глаза: не щадя своего живота,
Поедает прохожих голодный и злой «Елисеев»…
Да, не тот это город. И полночь, должно быть, не та
Надвигается засветло с легкой руки фарисеев.
ОКТЯБРЬСКОЕ ПОЛЕ
«Октябрьское поле» совсем не похоже на поле,
Как та же Солянка на пачку рассыпанной соли.
Серебряный бор никогда не слыхал о металле,
В Мясницком ряду, как и в Рыбном… Но это – детали.
Теперь о существенном: если точеное шило
В мешке не схоронишь, то где же район Ворошилов?
Где станции Горький, Ногин и, тем более, Жданов?
Как будто в московском ЧК не хватает наганов.
Как будто бы некому хвойным отваром лечиться,
И больше не вскормит Ромула слепая волчица,
И ножиком глобус никто не нарежет к обеду,
Чтоб выпустил автозавод легковую «Победу».
БАРРИКАДНАЯ
У наших – ушки на макушке.
Как только зачехлили пушки
И танки расползлись,
Мы на Арбат шагнули строем.
Да, некрасиво быть героем.
Но все же – тянет ввысь.
Итак, сначала было слово.
Потом мы вышли на Свердлова
И фиги извлекли
Из глубины своих карманов.
И слово Гдляну дал Иванов
(Все могут короли).
Полки стояли на Манежной,
Где Кремль зубчатый, безмятежный
Чихать на нас хотел.
Был месяц август (бывший Юлий),
И я с непобедимой дулей,
Естественно, потел.
Теперь я высох. Воет вьюга.
И хочется приветить друга
(Котенка или пса).
Собаки брешут – ветер носит,
Борис все так же в морду просит.
Но глухи небеса.
КУРСКАЯ
Вот время пролетело и – ага,
И разогнулась Курская дуга
В железную дорожную прямую.
Не я солдат, рабочий и матрос,
Но перешеек прет из-под колес,
И я – гнилое озеро штурмую.
Златая словно, замкнутая как
Ошейнику подобный Зодиак,
Меня обременяет цепь событий.
Чем ближе средства к цели, тем ясней
Природа быстро скачущих коней,
Испытанных отцом на Ипполите.
Они тебя несут – и все дела.
И дальше так: «Здесь жил…» или «жила…».
Я видел кавалерию на марше.
Я сам стрелял из палки басмачей
С вопросом: «Ты за белых или чей?!»,
Стараясь не попасть по тем, кто старше.
Вдоль полотна мелькают тополя,
Свистящие, как пули у руля
Того, что есть в руках у машиниста.
Златая, Голубая ли Орда,
Мне - наплевать. Я следую туда.
Мне все равно (хоть к педикам в монисто).
Я лишь посланник собственной судьбы
(Мелькают так же станции, столбы,
вдвойне быстрее – встречные составы),
А не страны, что взяли в оборот
Не царь, не Бог и, даже, не народ.
ДИНАМО
Кто по городу не ходит,
Тот четыре раза водит.
Я шагаю по проспекту,
Ленинградскому иду,
Мимо станции «Динамо»,
Где хвалила чья-то мама
Ноги дяди-конькобежца,
Что и нынче на виду.
Вышел ара из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Ловит быстрого таксиста,
Говорит: «Тебе водить
В ресторан, который «Дели»,
А не то я буду, эли,
Мало-мало тебя резать
И еще немного бить».
Эне, бене, квинтер, жаба.
Вижу пьяного араба.
Он кричит на армянина:
«Этот есть моя такси!
Ты хотеть меня обидишь?!».
Наш ответил: «Фигу видишь?
Если хочешь, накось-выкусь,
Если хочешь, отсоси!».
Аты-баты шли мильтоны
Из московского ОМОНа,
Очень вежливо спросили:
«Что базарите, козлы?
Вы пока еще не в дурке,
Выходите мигом, чурки,
Аты-баты, сразу оба
К представителям властей».
СОКОЛ
На огневом на рубеже,
Как яйца Карла Фаберже,
Сияет солнце. Солнце это
Подобно новой части света.
И я открыл ее уже.
Двуглавый Сокол – весь я твой.
Брожу с поникшей головой
В твоих развалах. Может статься,
Я слишком стар, чтоб повторяться
