Федерико Лорка - Стихи
(И золото тонет в багряном.)
ЗАРЯ
Колоколам Кордовы зорька рада. В колокола звонкие бей, Гранада.
Колокола слушают из тумана андалузские девушки утром рано и встречают рассветные перезвоны, запевая заветные песни-стоны.
Все девчонки Испании с тонкой ножкой, что на звездочки ранние глядят в окошко и под шалями зыбкими в час прогулки освещают улыбками переулки. Ах, колоколам Кордовы зорька рада, ах, в колокола звонкие бей, Гранада!
ПОЭМА О ЦЫГАНСКОЙ САЭТЕ
ЛУЧНИКИ
Дорогами глухими идут они в Севилью.
К тебе, Гвадалквивир.
Плащи за их плечами как сломанные крылья.
О мой Гвадалквивир!
Из дальних стран печали идут они веками.
К тебе, Гвадалквивир.
И входят в лабиринты любви, стекла и камня.
О мой Гвадалквивир!
НОЧЬ
Светляк и фонарик, свеча и лампада...
Окно золотистое в сумерках сада колышет крестов силуэты.
Светляк и фонарик, свеча и лампада.
Созвездье севильской саэты.
СЕВИЛЬЯ
Севилья - башенка в зазубренной короне.
Севилья ранит. Кордова хоронит.
Севилья ловит медленные ритмы, и, раздробясь о каменные грани, свиваются они, как лабиринты, как лозы на костре.
Севилья ранит.
Ее равнина, звонкая от зноя, как тетива натянутая, стонет под вечно улетающей стрелою Гвадалквивира.
Кордова хоронит.
Она сметала, пьяная от далей, в узорной чаше каждого фонтана мед Диониса, горечь Дон-Хуана.
Севилья ранит. Вечна эта рана.
ПРОЦЕССИЯ
Идут единороги. Не лес ли колдовской за поворотом? Приблизились, но каждый по дороге внезапно обернулся звездочетом. И в митрах из серебряной бумаги идут мерлины, сказочные маги, и вслед волхвам, кудесникам и грандам Сын Человеческий с неистовым Роландом.
ШЕСТВИЕ
Мадонна в ожерельях, мадонна Соледад, по морю городскому ты в лодке проплыла: сама - цветок тюльпана, а свечи - вымпела. Минуя перекаты неистовых рулад, от уличных излучин и звезд из янтаря, мадонна всех печалей мадонна Соледад, в моря ты уплываешь, в далекие моря.
САЭТА
Спешите, спешите скорее! Христос темноликий от лилий родной Галилеи пришел за испанской гвоздикой.
Спешите скорее!
Испания. В матовом небе светло и пустынно. Усталые реки, сухая и звонкая глина. Христос остроскулый и смуглый идет мимо башен, обуглены пряди, и белый зрачок его страшен.
Спешите, спешите за господом нашим!
БАЛКОН
Лола поет саэты. Тореро встали у парапета. И брадобрей оставил бритву и головою вторит ритму. Среди гераней и горицвета поет саэты та самая Лола, та непоседа, что вечно глядится в воду бассейна.
РАССВЕТ
Певцы саэт, вы слепы, как любовь.
В ночи зеленой стрелами саэт пробит каленый ирисовый след.
Уходит месяц парусом косым. Полны колчаны утренней росы.
Но слепы лучники ах, слепы, как любовь!
СИЛУЭТ ПЕТЕНЕРЫ
КОЛОКОЛ
(Припев)
На желтой башне колокол звенит.
На желтом ветре звон плывет в зенит.
Над желтой башней тает звон.
Из пыли бриз мастерит серебряные кили.
ДОРОГА
Едут сто конных в черном, головы опустив, по небесам, простертым в тени олив.
Им ни с Севильей, ни с Кордовой встреча не суждена, да и с Гранадой, что с морем разлучена.
Сонно несут их кони, словно не чуя нош, в город крестов, где песню бросает в дрожь.
Семь смертоносных криков всем им пронзили грудь. По небесам упавшим лежит их путь.
ШЕСТЬ СТРУН
Гитара, и во сне твои слезы слышу. Рыданье души усталой, души погибшей из круглого рта твоего вылетает, гитара. Тарантул плетет проворно звезду судьбы обреченной, подстерегая вздохи и стоны, плывущие тайно в твоем водоеме черном.
ТАНЕЦ
В саду петенеры
В ночи сада, выбеленной мелом, пляшут шесть цыганок в белом.
В ночи сада... Розаны и маки в их венках из крашеной бумаги.
В ночи сада... Будто пламя свечек, сумрак обжигают зубы-жемчуг. В ночи сада, за одной другая, тени всходят, неба достигая.
СМЕРТЬ ПЕТЕНЕРЫ
В белом домике скоро отмучится петенера, цыганка-разлучница.
Кони мотают мордами. Всадники мертвые.
Колеблется, догорая, свеча в ее пальцах нетвердых, юбка ее из муара дрожит на бронзовых бедрах.
Кони мотают мордами. Всадники мертвые.
Острые черные тени тянутся к горизонту. И рвутся гитарные струны и стонут.
Кони мотают мордами. Всадники мертвые.
ФАЛЬСЕТА
(Погребение петенеры)
Ай, петенера-цыганка! Ай-яй, петенера! И место, где ты зарыта, забыто, наверно. И девушки, у которых невинные лица, не захотели, цыганка, с тобою проститься. Шли на твое погребенье пропащие люди, люди, чей разум не судит, а любит, шли за тобой, плача, по улице тесной. Ай-яй, моя петенера, цыганская песня!
DE PROFUNDIS
Ища от любви защиты, спят они, сто влюбленных, сухой землей покрыты. Красны, далеки-далеки дороги Андалузии. В Корлове средь олив поставят кресты простые, чтоб не были позабыты те, что навек уснули, иша от любви защиты.
ВОПЛЬ
На желтой башне колокол звенит.
На желтом ветре звон плывет в зенит.
Дорогой, обрамленной плачем, шагает смерть в венке увядшем. Она шагает с песней старой, она поет, поет, как белая гитара.
Над желтой башней тает звон.
Из пыли бриз мастерит серебряные кили.
ДВЕ ДЕВУШКИ
ЛОЛА
Лола стирает пеленки, волосы подколов. Взгляд ее зелен-зелен, голос ее - лилов.
Ах, под оливой была я счастливой!
Рыжее солнце в канаве плещется около ног, а на оливе воробушек пробует свой голосок.
Ах, под оливой была я счастливой!
Когда же у Лолы мыла измылится весь кусок, ее навестят торерильо.
АМПАРО
Ампаро! В белом платье сидишь ты одна у решетки окна
(между жасмином и туберозой рук твоих белизна).
Ты слушаешь дивное пенье фонтанов у старой беседки и ломкие, желтые трели кенара в клетке.
Вечерами ты видишь - в салу дрожат кипарисы и птицы. Пока у тебя из-под рук вышивка тихо струится.
Ампаро! В белом платье сидишь ты одна у решетки окна. О, как трудно сказать: я люблю тебя, Ампаро.
ЦЫГАНСКИЕ ВИНЬЕТКИ
ПОРТРЕТ СИЛЬВЕРИО ФРАНКОНЕТТИ
Медь цыганской струны и тепло итальянского дерева вот чем было пенье Сильверио. Мед Италии к нашим лимонам шел в придачу и особенный привкус дарил его плачу. Страшный крик исторгали пучины этого голоса. Старики говорят - шевелились волосы, и таяла ртуть зеркал. Скользя по тонам, никогда их не ломал. Еше разбивать цветники мастер был редкий и возводить из тишины беседки. А ныне его напев в последних отзвуках тает, чистый и завершенный, в последних отзвуках тает.
ХУАН БРЕВА
Ростом колосс, был он, как девочка, тонкоголос. Ни с чем не сравнить его трель гибкий стебель певучей скорби с цветком улыбки.
Ночи Малаги в его пенье лимонной тьмой истекают, и приправила его плач соль морская. Пел он, слепой, как Гомер, и была в его голосе сила беззвездного моря, тоска стиснутого апельсина.
В КАФЕ
В зеленых глубинах зеркал лампы мерцают устало.
На темном помосте, одна, в глубине застывшего зала, хочет со смертью вести разговор Паррала. Зовет. Но та не являет лица. Зовет ее снова. Сердца, сердца сотрясают рыданья. А в зеркалах,зеленея, колеблются шлейфов шелка, как змеи.
ПРЕДСМЕРТНАЯ ЖАЛОБА
С черного неба желтые серпантины.
В мир я с глазами пришел, о господь скорби моей сокровенной; зачем же мир покидает незрячая плоть. И у меня только свеча да простыня.
Как я надеялся, что впереди ждет меня свет - всех достойных награда.
Вот я, владыка, - гляди! И у меня только свеча да простыня.
Лимоны,лимоны на ветках лерев, падайте на землю, не дозрев. Раньше иль позже... Вот: у меня только свеча да простыня.
С черного неба желтые серпантины.
ЗАКЛИНАНИЕ
Судорожная рука, как медуза, ослепляет воспаленный глаз лампады.
Туз трефей. Распятье ножниц.
Над кадильным белым дымом есть в ней что-то от крота и бабочки настороженной.
Туз трефей. Распятье ножниц.
В ней невидимое сердце стиснуто. Не видишь? Сердце, чьим ударам вторит ветер.
Туз трефей. Распятье ножниц.
MEMENTO
Когда я мир покину, с гитарой схороните мой прах в песках равнины.
Когда я мир покину среди росистой мяты, у рощи апельсинной.
Пусть мое сердце станет флюгаркой на ветру, когда я мир покину.
Когда умру...
ТРИ ГОРОДА
МАЛАГЕНЬЯ
Смерть вошла и ушла из таверны.
Черные кони и темные души в ущельях гитары бродят.
Запахли солью и женской кровью соцветия зыби нервной.
А смерть все выходит и входит, выходит и входит...
А смерть все уходит и все не уйдет из таверны.
КВАРТАЛ КОРДОВЫ
Ночь как вода в запруде. За четырьмя стенами от звезд схоронились люди. У девушки мертвой, девушки в белом платье, алая роза зарылась в темные пряди. Плачут за окнами три соловьиных пары.
