Александр Перфильев - Стихи

Ты сказать мне можешь «нет» и «да»,
Страсть зажечь лампадой непорочью
Ласковая ясная звезда,
Как люблю твое сиянье ночью.

Могут быть и радостные дни,
Могут утра жечь и нежить тоже,
Но ночные звездные огни
Никогда душа забыть не может.

И когда вплывает вечер в ночь,
Распуская шелковые перья,
Ты умеешь ласково помочь,
Зачеркнуть вечерних слов неверье.

И хотя тебя я не достиг,
Но уйду счастливым и бессонным,
Потому что был на краткий миг
Самым милым, самым озаренным.

Я не верю больше даже снам,
Что всегда казались необманными:
Если ты приник к иным волнам,
Ты еще не взят Иными странами.
Я не верю больше в гордость слов,
Что веками в наших душах выжжены,
Потому что души их творцов
Были так же, как у нас, унижены.
Я не верю в синь небесных гор,
В вечный ход планетного движения,
Потому что каждый метеор
Был частицей света до падения.
Что ж сказать о грубом и земном
Счастьи, подневольном и утраченном?
Разве мы сравним его со сном,
Иль со словом, кровью лет оплаченном?
Разве нивы, рощи и сады,
Как и все земные наслаждения
Не отдаст слепец за блеск звезды,
Навсегда померкнувший для зрения?
Может смерть — последняя ступень
Распахнет вечерние преддверия
И ее нетающая тень
Не обманет нашего доверия?
Но и в смертный я не верю сон,
Потому что даже в прахе тления
Человек позорно осужден
На костер другого воплощения.

Спокойно озеро: как золотое дно,
А горизонт — полоска светлой саржи
И четкий силуэт плывущей баржи
Мне виден сквозь раскрытое окно.

Ни зыби, ни волны… Даль озера светла,
И не пугаясь любопытных взоров
У берега внизу детей айсоров
Барахтаются смуглые тела…

На пристани движенье, суета:
Снуют муши, кули с мукой таская…
Шум, говор, крик… и вся волна людская
Июльским знойным солнцем залита…
Налево — группа курдов на песке:
Одежда их — ряд четко ярких пятен;
Для слуха моего так странно непонятен
Их говор на гортанном языке.

Причалил пароход, и замутилось дно,
Нагрузка началась, слышны лебедки визги,
И озера взволнованного брызги
Доносятся в раскрытое окно.

Камни… песок… в горле сухо.
Как дышится трудно.
Жгучих лучей беспощаден поток.
Солнце палит, а вокруг так жестоко безлюдно.
Камни… песок.

Труден наш путь; истомленные скачкою кони
Еле плетутся, не чувствуя ног…
Замерли крики бешеной курдской погони…
Камни… песок.

Вечер подходит… Глядит с высоты равнодушно
Небо, как блеклого шелка кусок…
Боже! Как скучно, сухо, безлюдно и душно…
Камни… песок…

Я через ветер родину мою
Воспринимаю сердцем, духом, телом.
Он мне поет и я ему пою,
Мы одиноки в мире опустелом.
Наверно я без родины умру,
Умру без родины любимой и знакомой,
И так же будут избы на ветру
Кивать прохожим жухлою соломой.
А может быть, соломы больше нет,
И избы кроют там железом, толем,
Что ж мне шуршать соломой прежних лет
Над жизненным, давно прожитым полем?
И родина как будто бы не та —
Расцвет ли это иль другое что-то —
Не видя самому, так не сказать спроста
По сведеньям газетного отчета.
Один кричит, что все — тюрьма и плен,
Другой вещает: все у них чудесно,
Но дальше этих толстых личных стен
Им ничего, конечно, не известно.
Нет, ты пойми сквозь толщину стены
Сердца людей, их радость и несчастья,
А не смотри на них со стороны
Как лютый враг иль верный соучастник.
И для меня совсем не в том вопрос,
Не в тракторе, соломе или тесе, —
А так же ли народ душою прост,
И так же ли в душе он правду носит?
Я рад, что там какой-нибудь Сысой
Постиг прогресс, и, прежнему на смену
На луг выходит утром не с косой,
А паровой машиной косит сено.
Но… разве лишь в машине вся беда?
Мне наплевать на все сенокосилки,
Машинами ли живы мы всегда,
И в них ли скрыты счастья предпосылки?
Я только ветру верю одному,
Когда ко мне он с севера подует,
И только ветер сердцу моему
Поет о том, что родину волнует…
А он поет, поет и говорит,
Что на Руси, минуя все колхозы,
Неугасимый вечный свет горит,
И зреет рожь, и расцветают розы…
Не волей тех, кто взялся Русь вести
В наморднике к марксистским идеалам,
А потому, что Русь должна цвести,
И им и нам, великим или малым.
И я скажу: мне вовсе дела нет,
Кто в церковь ходит — юноши ль, старушки,
Мне важно то, что больше сотни лет
Там жив поэт, что носит имя: ПУШКИН.

Нетороплива рысь соловых,
Весна, небес голубизна…
Напрасно звоном песен новых
Ты, Русь, была потрясена.

Пусть в голосах иного быта
Звучит твой голос, знаю, пусть,
Но и доныне не избыта
Души соломенная грусть…

Она бежит по косогорам,
Ей нет концов и нет начал,
Как будто Русь тоскливым взором
Навеки кто-то пронизал.

Уйдем и мы и нас забудут,
Сгниют могильные кресты,
Но и без нас все так же будут
Любить, и петь, и рвать цветы…

Взрастут и станут колоситься
Посевов новых семена,
Но будешь ты, душа, проситься
Назад, где грусть и тишина,

Где нет звучаний песен новых,
А каждый жил и пел, как мог,
Где неспешащий бег соловых
В пыли проселочных дорог.

Никого, ничего, ни о чем,
Ни лучом, ни бичом, ни мечом…
Ни мечты, ни любви, ни тоски…
Пусть тебя засыпают пески…

Вот предельная радость земли,
То, чего мы достичь не могли,
То, к чему не придем никогда,
Даже если уйдем навсегда.

Никого, ничего, никому,
Ни себе, ни тебе, ни ему,
Ни тоски, ни любви, ни мечты —
Это все — понимаешь ли ты?

Мы когда-то гуляли с тобой
По веселым зеленым бульварам,
Говоря обо всех пустяках,
Из которых сплетается счастье.

Так всегда говорят в первый раз
До того не знакомые люди,
Ощутившие нежную боль,
Что зовется: внезапная близость.

Так способны блуждать без конца
Беспокойные странные люди
Позабывшие то, что тоска
При рожденьи зовется: влюбленность.

А потом возвращались домой,
Опьяненные солнцем и летом,
Сберегая от взоров чужих
Жажду снова увидеть друг друга.

И не знали, что нет ничего,
Ни далеких прогулок, ни лета,
Ни тебя, ни меня, ни любви,
Ни веселых зеленых бульваров.

И не знали, что никнут слова,
Как цветы, как желанья, как лица,
Потому что влюбленность всегда
Вырастая, зовется тоскою.