Саша Чёрный - Смех сквозь слезы

От русского флота остались одни
адмиралы —
Флот старый потоплен, а новый ушел
по карманам.
Чухнин, Бирилёв и Дубасов – все славные
русские лица,
Надежда и гордость страны, опора
придворных и прочих.
Чухнин с Бирилёвым себя показали довольно,
А бедный Дубасов без дела сидит
в Петербурге…
В престольной Москве разгорается злая
крамола,
Рабочий, солдат и почтовый чиновник
мятежный
Хотят отложиться от славной державы
Российской…
Последние волосы Витте терзает
в смертельном испуге:
«Москва, ты оплот вековечный престола
и церкви,
Не ты ли себя сожигала в войне с Бонапартом,
Не ты ли Димитрием Ложным из пушки
палила?
А ныне – почтовый чиновник, солдат
и рабочий
Союз заключают, поправ и закон, и природу!
О горе, о ужас! Кого же в Москву мне
отправить,
Чтоб был он собою ужасен, и пылок, и дерзок,
Имел бы здоровую глотку и крепкие, львиные
мышцы,
Чтоб буйный почтовый чиновник, солдат
и мятежный рабочий
Взглянули… и в ужасе бледном закрыли бы
лица руками.
Людей даровитых не стало – иные бесславно
погибли,
Иные, продав свою ренту, позорно бежали
на Запад…»
И видит пророческий сон Сергей, миротворец
Портсмутский:
На снежном, изрытом копытами конскими поле
Кровавые трупы лежат – и в небо застывшие
очи
Безмолвно и строго глядят… Ужасны их
бледные лица!
Над ними кружит вороньё, и в хриплом,
зловещем их крике
Граф Витте отчетливо слышит: «Дубасов,
Дубасов, Дубасов!..»
. . . . . . . . . . . .
Воспрянул от ложа Сергей, миротворец
Портсмутский,
И быстро садится к столу, и черные буквы
выводит:
«Дубасов в Москву на гастроли…»
Чу, поезд несется в Москву, с ним ветер летит
вперегонку —
На небе зловеще горят багровые, низкие тучи,
Навстречу кружит вороньё и каркает хрипло
и злобно:
«Посмотрим, Дубасов, посмотрим…»

Пусть злое насилье царит над землей,
За правое дело мы подняли бой!
Пусть много нас пало – другие придут
И дело святое к концу приведут…
Мы жертв никогда не считали,
Но с честью погибшие пали…

От темного сна пробудился народ —
Вы слышите мощные крики: «Вперед!»
Земля подымается грозной стеной,
Не чудо ль случилось с родною страной?
Тупое терпенье упало —
Терпели, знать, раньше немало!

И тьма, и терпенье бесследно прошли;
Отвсюду сбираются люди земли.
Так пусть же исчезнет раздор и вражда:
Нас общая крепко сплотила беда —
Мы землю родную спасаем
И к храбрым и честным взываем:

Кто зло ненавидит, кто иго клянет —
За правое дело пусть с нами идет,
Враги или братья, но нет середины, —
Вступайте же, сильные, в наши дружины
За право и волю борцами!
Мы знаем – победа за нами!

Моя жена – наседка,
Мой сын, увы, – эсер,
Моя сестра – кадетка,
Мой дворник – старовер.

Кухарка – монархистка,
Аристократ – свояк,
Мамаша – анархистка,
А я – я просто так…

Дочурка-гимназистка
(Всего ей десять лет)
И та социалистка, —
Таков уж нынче свет!

От самого рассвета
Сойдутся и визжат, —
Но мне комедья эта,
Поверьте, сущий ад.

Сестра кричит: «Поправим!»
Сынок кричит: «Снесем!»
Свояк вопит: «Натравим!»
А дворник – «Донесем!»

А милая супруга,
Иссохшая, как тень,
Вздыхает, как белуга,
И стонет: «Ах, мигрень!»

Молю тебя, Создатель
(Совсем я не шучу),
Я русский обыватель —
Я просто жить хочу!

Уйми мою мамашу,
Уйми родную мать —
Не в силах эту кашу
Один я расхлебать.

Она, как анархистка,
Всегда сама начнет,
За нею гимназистка
И весь домашний скот.

Сестра кричит: «Устроим!»
Свояк вопит: «Плевать!»
Сынок шипит: «Накроем!»
А я кричу: «Молчать!!»

Проклятья посылаю
Родному очагу
И втайне замышляю —
В Америку сбегу!..

Дух свободы… К перестройке
Вся страна стремится,
Полицейский в грязной Мойке
Хочет утопиться.

Не топись, охранный воин, —
Воля улыбнется!
Полицейский! Будь покоен —
Старый гнет вернется…

«“Всяк солдат слуга престола
И защитник от врагов…”
Повтори! Молчишь, фефела?
Не упомнишь восемь слов?
Ну, к отхожему дневальным,
После ужина в наряд!»
Махин тоном погребальным
Отвечает: «Виноват!»
– «Ну-ка, кто у нас бригадный?» —
Дальше унтер говорит
И, как ястреб кровожадный,
Всё глазами шевелит…
«Что – молчишь? Собачья морда,
Простокваша, идиот!..
Ну так помни, помни ж твердо!» —
И рукою в ухо бьет.
Что же Махин? Слезы льются,
Тихо тянет: «Виноват…»
Весь дрожит, колени гнутся
И предательски дрожат.
«“Всех солдат почетно званье
Пост ли… знамя… караул…”
Махин, чучело баранье,
Что ты ноги развернул?
Ноги вместе, морду выше!
Повтори, собачий сын!..»
Тот в ответ всё тише, тише
Жалко шепчет: «Господин…»
– «Ах, мерзавец! Ах, скотина!»
В ухо, в зубы… раз и раз…
Эта гнусная картина
Обрывает мой рассказ…

За дебоши, лень и тупость,
За отчаянную глупость
Из гимназии балбеса
Попросили выйти вон…
Рад-радешенек повеса,
Но в семье и плач и стон…
Что с ним делать, ради неба?
Без занятий идиот
За троих съедает хлеба,
Сколько платья издерет!..
Нет в мальчишке вовсе прока —
В свинопасы разве сдать,
И для вящего урока
Перед этим отодрать?
Но решает мудрый дядя,
Полный в будущее веры,
На балбеса нежно глядя:
«Отдавайте в… офицеры…
Рост высокий, лоб покатый.
Пусть оденется в мундир —
Много кантов, много ваты,
Будет бравый командир!»

Про подобные примеры
Слышим чуть не каждый час,
Оттого-то офицеры
Есть прекрасные у нас…

Попу медоточивому —
Развратному и лживому,
С идеей монархической,
С расправою физической…

Начальнику гуманному,
Банкиру иностранному,
Любимцу иудейскому —
Полковнику гвардейскому;

Герою с аксельбантами,
С «восточными» талантами;
Любому губернатору,
Манежному оратору,

Правопорядку правому,
Городовому бравому,
С огромными усищами
И страшными глазищами;

Сыскному отделению
И Меньшикову-гению,
Отшельнику Кронштадтскому,
Фельдфебелю солдатскому,

Известному предателю —
Суворину-писателю,
Премьеру – графу новому,
Всегда на всё готовому, —

Всем им живется весело,
Вольготно на Руси…

От монашеского пенья,
От кадильных благовоний
Прикатил для управленья
Из Житомира Антоний.
Там, в провинции доходной,
Украшался он виссоном
И средь знати благородной
Пил душистый чай с лимоном.
А за ним весьма прилежно
«Мироносицы» ходили,
В рот заглядывали нежно
И тихонько говорили:
«Ах, какой епископ статный
Управляет нынче нами!
Просвещенный, деликатный,
С изумрудными глазами…»
Через месяц аккуратно
Для людей непросвещенных
Он прочитывал приватно
Поучений ряд ученых:
О Толстом и о Ренане
С точки зрения вселенской,
О диавольском обмане,
О войне, о чести женской…
Тексты сыпались привольно,
Речь текла легко и гладко…
Я там был… дремал невольно
И зевал при этом сладко…
Что Ренаны, что Толстые?
Отщепенцы, басурмане!
Лишь епископы святые —
Чистой крови христиане…
Прочитав теперь в газете,
Как Антоний отличился
В Государственном совете,
Я ничуть не удивился:
Где муаровые рясы
В управленье влезть сумеют —
В черносотенстве лампасы
Перед ними побледнеют!..
В каждом слове кровожадность,
Пресмыканье, фарисейство,
И смиренная «лампадность»,
И высокое лакейство.
Христианнейший язычник
Черной злобою пылает.
Где тут пастырь, где опричник —
Пусть досужий разбирает…
«Им амнистию?!» – смеется,
И цепям поет: «Осанна!»
Ликование несется
Из самаринского стана…
Ах, епископ-звездоносец
С изумрудными глазами!
Сколько бедных «мироносиц»
Недовольны будут вами!..