Бах Ахмедов - Стихи
Я вновь в стране, где черные такси
Я вновь в стране, где черные такси
Питаются усталостью прохожих.
Где высший символ правды — BBC,
Да приговор суда еще, быть может.
Здесь каждый день дожди — исправно дань
Погода платит сентиментализму.
Не крикнешь даже утке здесь: "Отстань!",
Что просит хлеба, строго глядя снизу.
Здесь каждый знает все свои права,
И носит их, что рыцарь твой — доспехи.
Подстрижена зеленая трава,
И в дневниках отмечены успехи.
А над моею крышей белый флаг.
И мой запас тоски давно истрачен.
И я смотрю, как в небе тает знак
Моей такой удачной неудачи.
Я знал, что вряд ли ты придешь
Я знал, что вряд ли ты придешь,
И дал свободу ожиданью.
Смотрел на кофе, слушал дождь,
И был частицей мирозданья.
Лишь чашка кофе на столе
И книжечка Аполлинера.
И мысли о простом тепле,
Как отзвук той ушедшей эры.
Мне было грустно и легко…
Прозрачно, нежно, непонятно.
И где-то очень далеко
Ты шла в стихах ко мне обратно.
Скользя по строкам-зеркалам,
И слушая, как плачет ливень,
Я был прозрачнее стекла,
И не было меня счастливей.
Я много жизней прожил
Я много жизней прожил.
И был одним из тех,
Кто помнит даже кожей
Как обжигает грех.
Как тяжелело сердце
И замыкался круг.
И никуда не деться
От этих долгих мук.
О вечные причуды
сплетения причин.
И взгляд пустого Будды,
И черные ключи.
Сверкнет на паутине
Дождинки изумруд.
И корабли в пустыне
Как призраки плывут.
Цепочка возвращений:
Смеяться, жить, хотеть.
И верить в воскрешенье,
Чтоб к вечности успеть.
Я не был готов к появленью словесных конструкций
Я не был готов к появленью словесных конструкций
Такой головокружительной высоты.
Я не думал, что годы внезапно сольются,
Как текст без точек и запятых,
сливается в одну непрерывность,
похожую больше на болезненный бред.
А ведь я еще хотел быть счастливым,
пока не очнулся в своем декабре.
И ночь, на дрожжах моих снов жирея,
росла пустотой в глубину души.
Пусть пока еще память немного греет,
но уже забвенье на смену спешит.
Итак, выясняется, что текст допускает
Погруженье в иной размер бытия.
И получается, кто-то меня читает,
А может пишет, улыбку тая.
Я смотрел на снег, падающий вверх…
Я смотрел на снег, падающий вверх…
Он возвращался в небо,
потому Земля больше не притягивала его.
Мир становился невесомым.
Прохожие плыли над городом, как растерянные рыбы,
глотая воздух ртом, размахивая руками.
Провода выгибались вверх, как кошачьи спины.
а машины подпрыгивали как мячики
Над крышами дрались в полете кошки,
а птицы чуть поодаль бурно обсуждали
неожиданное заселение неба.
Каждый пытался зацепиться хотя бы за что-нибудь,
и ужас был в глазах у каждого,
потому что никто не был готов к встрече с небом.
И только влюбленные парили в ночном небе легко и спокойно,
как оживший привет от Шагала.
А в домах потолки становились полом,
по комнатам летали тарелки, книги и монеты,
и люстры осыпались мелким стеклом
как разбитые о вечность жизни.
я думал, что мир — это звук
я думал, что мир — это звук
я думал, что жизнь — это нежность рук
я думал, что смерть — это тишина перед хором
я думал, что время — это двух стрелок ссора
но оказалось, что мир — это усталость ветра
но оказалось, что жизнь — ожиданье рассвета
что стрелки ссоряться только с вечностью
и что мы обесцвечены нашей беспечностью
А хор небесный звучит постоянно,
но мы не слышим его, вот как странно
Статьи
Звезда Востока № 1. «МОЯ ПОЭЗИЯ — МОЛЧАНЬЕ»
Гуарик БАГДАСАРОВА
Из чего слагается вечность? Из мгновений, в которых, как молнией изнутри, вдруг сильно и кратко высвечивается гармония жизни, а значит, и смысл её. В эти редкие минуты или часы мы открываем для себя, как дар свыше, тот самый неуловимый смысл, который мы безостановочно ищем и хотим понять в потоке дней и бесконечных хлопот, встреч и разлук, обретений и разочарований, взлётов и падений и глубинного неистребимого одиночества наедине со своей судьбой, а значит, наедине с Богом, перед которым мы только и можем обнажить наше сознание, а значит, нашу совесть. Такие мгновения нам может подарить встреча с настоящим искусством — слова, резца, кисти, музыки. А тут всё соединилось в первой книге молодого поэта Баха (Баходыра) Ахмедова под странным, на первый взгляд, названием: «Молчание шара».
Баха Ахмедов читает стихи на поэтическом вечере в музее Есенина, март 2010.
И только на творческой встрече с автором книги в Государственном литературном музее Сергея Есенина в Ташкенте собравшиеся поклонники художественного слова узнали, что в этом интригующем словосочетании состоит творческое кредо талантливого поэта. Он расшифровал его в своих стихах:
«Моя поэзия — молчанье.
Моя свобода — черновик.
Пусть грусть в окно стучит ночами
И застревает в горле крик.
Я ухожу от искушений
Определять словами суть.
Я лишь рисую свет и тени,
И где-то между — Млечный Путь».
По образованию Бах Ахмедов, пошедший по стопам отца, физик. В прозаическом эссе «Молчание шара», замыкающем стихотворную книгу, известные нам со школьной скамьи геометрические фигуры — цилиндр, куб, конус, шар и пирамида — спорят о степени своего совершенства. Победителем из спора, несмотря на свое молчание, выходит шар. Он молчит, но он знает о «своём совершенстве, которое по иронии геометрии, стало его наказанием и самым большим несовершенством в этой несовершенной Вселенной несовершенных фигур».
Эта философская притча таит в себе отголосок далёкого платоновского идеалистического проекта о государственном устройстве, стабильном общественном строе, основанном на справедливости, возможности точного знания, на поиске единого и всеобщего многообразия явлений.
Книга Баха Ахмедова представляется такой вселенной, или поэтическим пространством, в котором «единственностью лирической стихии» (Б. Пастернак) объединены разные эпохи и темы. «Письмо из Древнего Рима» о нашествии варваров перекликается с актуальными проблемами неузнаваемо меняющихся современных городов и отчуждения людей под прессингом глобальной унификации. «Иероглиф судьбы чёрной тушью на тонкой бумаге» и «монах, улыбаясь, глядит на ночную долину» — эти детали поэт подмечает в картине средневекового китайского мастера, чтобы сделать неожиданный вывод:
«Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух,
Чтобы свет нам дарить и тропинкой вести на вершину».
Поэт не просто изучает философов нового времени — Кьеркегора, Хайдеггера, Эйнштейна, писателей и поэтов Ренессанса и прошлых столетий — Данте, Шекспира, Пруста, Пастернака, Рильке и других: он ведёт в этом историко-информационном пространстве на равных с ними диалог, который приобретает формы транскультурного и надгосударственного единства. У них и у основателей мировых конфессий он ищет и находит целостные, а иногда и противоречивые ответы на волнующие его экзестинциально значимые вопросы о мире и о себе.
Ташкентского поэта в лабиринте истории, философии и литературы волнуют как раз те вопросы, которые один из почитаемых им философов 20 века Мартин Хайдеггер объединил бы одним понятием: «Ничто». Согласитесь, насколько это странно, на взгляд современного обывателя, заражённого рационализмом товарно-рыночных отношений, и насколько это актуально, с точки зрения понимания нашей жизни, чья суть постоянно ускользает от нас под мощным напором потока пустой информации и модных учений и поветрий.
