Франческо Петрарка - Лирика
И мне покоя не дают страданья
Впервые мной испытанным под стать.
Когда возникла на пути преграда,
Мне собственных не слушаться бы глаз:
Опасно быть душе рабою взгляда.
Чужая воля ей теперь указ,
Свобода в прошлом. Так душе и надо,
Хотя она ошиблась только раз.
XCVII
О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь – беда,
Что мне страдать все больше год от года.
Для взгляда после твоего ухода
Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.
И слушать о других, и речь вести
Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.
К любой другой заказаны пути
Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.
XCVIII
Любезный Орсо, вашего коня
Держать, конечно, можно на аркане,
Но кто удержит дух, что рвется к брани,
Бесчестия чураясь, как огня?
Не жалуйтесь, бездействие кляня.
Вы здесь, а он давно на поле брани,
И пусть вы недвижимы – на ристанье
Он – впереди, всех прочих обгоня.
Гордитесь тем, что он на людном месте
В урочный час и с тем вооруженьем,
Что кровь и возраст и любовь дарует,
Глася, что он горит желаньем чести,
А господин его, воображеньем
С ним слитый, в одиночестве горюет.
ХСIХ
Надежды лгут, и, в торжестве обмана
Уверясь не однажды, как и я,
Примите мой совет – ведь мы друзья
О высшем благе помнить непрестанно.
Земная жизнь – как вешняя поляна,
Где прячется среди цветов змея:
Иные впечатленья бытия
Для наших душ – подобие капкана.
Чтоб раньше, чем придет последний час,
Душа покой нашла, чуждайтесь правил
Толпы: ее пример погубит вас.
Меня поднимут на смех: Позабавил!
Зовешь на путь, что сам терял не раз
И вновь – еще решительней – оставил.
С
И то окно светила моего,
Какое солнцу в час полдневный мило,
И то, где злой борей свистит уныло
Среди зимы, когда вокруг мертво;
И камень – летом любит на него
Она присесть одна, всегда любила;
И все края, где тень ее скользила
И где ступало это божество;
И место и пора жестокой встречи,
Будящая живую рану снова
В тот день, который муку мне принес;
И образ дорогой, и слово в слово
Отпечатленные душою речи,
Меня доводят каждый раз до слез.
CI
Увы, любого ждет урочный час,
И мы бессильны изменить природу
Неумолимой той, кому в угоду
Недолго мир скорбит, лишившись нас
Еще немного – и мой день погас,
Но, продлевая вечную невзгоду,
Амур не отпускает на свободу,
Привычной дани требуя у глаз
Я знаю хорошо, что годы кратки,
И сила чародейного искусства
Едва ли больше помогла бы мне
Два семилетия враждуют чувства
И разум – и победа в этой схватке
Останется на лучшей стороне.
СII
Когда поднес, решившись на измену,
Главу Помпея Риму Птолемей,
Притворно Цезарь слезы лил над ней,
Так воплотило слово эту сцену.
И Ганнибал, когда он понял цену
Чужих побед, обманывал людей
Наигранной веселостью своей,
И смех его был страшен Карфагену.
Так чувства каждый человек таит,
Прибегнув к противоположной маске,
Приняв беспечный или мрачный вид.
Когда играют радужные краски
В моих стихах, то это говорит
О том, что чувства не хотят огласки.
CIII
Успеха Ганнибал, победе рад,
Не смог развить, на лаврах почивая,
Так пусть его ошибка роковая
Научит вас не опускать булат
Медведица, лишившись медвежат
При памятной пастьбе под небом мая,
Рычит, клыки и когти обнажая,
Что местью нам кровавою грозят.
Она не успокоится, поверьте,
Не погребет себя в своей берлоге,
Спешите же туда, куда зовет
Вас воинское счастье – по дороге,
Что на тысячелетья после смерти
Вам по заслугам славу принесет
CIV
Пандольфо, и в неопытные лета,
Когда еще не пробил славы час,
Кто близко видел вас хотя бы раз,
С надеждой ждали вашего расцвета.
И я, у сердца попросив совета,
Чтоб образ ваш вовеки не погас,
Спешу прославить на бумаге вас,
Не зная средства лучшего, чем это
Кто Цезарю бессмертный дал венец?
Кто Африканца, Павла и Марцелла
Увековечил? Кто? Какой творец?
Доныне слава их не отгремела,
Так пусть перу завидует резец,
Ведь только наших рук бессмертно дело.
CVII
От этих глаз давно бежать бы прочь
Бессмысленны надежды на пощаду,
На то, что прекратят они осаду,
Что сердцу можно чем-нибудь помочь.
Пятнадцатый уж год, как день и ночь
Они сияют внутреннему взгляду,
Слепя меня куда сильней, чем смладу,
И мне сиянья их не превозмочь.
Повсюду предо мной горит упорно,
Куда ни гляну, этот свет слепящий
Или другой, зажженный этим, свет.
Единый лавр разросся пышной чащей,
Где заблудился я, бредя покорно
За недругом моим Амуром вслед.
CVIII
Благое место, где в один из дней
Любовь моя стопы остановила
И взор ко мне священный обратила,
Что воздуха прозрачного ясней
(Алмаз уступит времени скорей,
Чем позабуду я, как это было:
Поступок милый никакая сила
Стереть не сможет в памяти моей),
К тебе вернуться больше не сумею
Я без того, чтоб не склониться низко,
Ища следы – стопы прекрасной путь.
Когда Амуру благородство близко,
Сеннуччо, попроси при встрече с нею
Хоть раз вздохнуть или слезу смахнуть.
CIX
Предательскою страстью истомленный,
Я вновь спешу туда – в который раз!
Где я увидел свет любимых глаз,
За столько лет впервые благосклонный.
И в сладостные думы погруженный
О нем, который в думах не погас,
Я от всего иного тот же час
Освобождаюсь, умиротворенный.
Поутру, в полночь, вечером и днем
Я внемлю нежный голос в тишине,
Которого никто другой не внемлет,
И, словно дуновенье рая в нем,
Он утешение приносит мне
И сердце радость тихая объемлет.
СХ
Опять я шел, куда мой бог-гонитель
Толкал, – куда приводит каждый день,
Дух в сталь замкнув, с оглядкой, – как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.
Я озирал знакомую обитель.
Вдруг на земле нарисовалась тень
Ее, чей дух – земли случайный житель,
Чья родина – блаженных в небе сень.
"К чему твой страх?" – едва сказал в душе я,
Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.
Как молнией и громовым ударом,
Был ослеплен и оглушен зараз
Тем светом я – и слов приветных даром.
CXI
Та, чьей улыбкой жизнь моя светла,
Предстала мне, сидящему в соборе
Влюбленных дум, с самим собой в раздоре,
И по склоненью бледного чела
Приветствию смиренному – прочла
Всю смуту чувств, и обняла все горе
Таким участьем, что при этом взоре
Потухли б стрелы Зевсова орла.
Я трепетал; не мог идущей мимо
Я благосклонных выслушать речей
И глаз поднять не смел. Но все палима
Душа той новой нежностью очей!
И болью давней сердце не томимо,
И неги новой в нем поет ручей.
CXII
Сеннуччо, хочешь, я тебе открою,
Как я живу? Узнай же, старина:
Терзаюсь, как в былые времена,
Все тот же, полон ею лишь одною.
Здесь чуткою была, здесь ледяною,
Тут мягкой, тут надменною она;
То строгости, то благости полна,
То кроткая, то грозная со мною.
Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла,
Здесь повернула, здесь остановилась,
Здесь привлекла прекрасным взором в плен;
Здесь оживленна, здесь невесела…
Все мысли с ней – ничто не изменилось,
Ничто не предвещает перемен.
CXIII
Итак, Сеннуччо, лишь наполовину
Твой друг с тобой (поверь, и я грущу).
Беглец ненастья, здесь забыть ищу
И ветер, и кипящую пучину.
Итак, я здесь – и я тебе причину
С великою охотой сообщу
Того, что молний здесь не трепещу,
Ведь сердцем не остыл (и не остыну!).
Увидел я любезный уголок
И ожил: в этих родилась местах
Весна моя – смертельный враг ненастья.
Амур в душе огонь благой зажег
И погасил язвивший душу страх.
Лишь не хватает глаз ее для счастья.
CXIV
Безбожный Вавилон, откуда скрылось
Все: совесть, стыд, дел добрых благодать,
Столицу горя, прегрешений мать
Покинул я, чтоб жизнь моя продлилась.
Один я, как Амуру полюбилось,
Хожу то песни, то цветы сбирать,
