Иван Савин - «Всех убиенных помяни, Россия…»
Ну хорошо, немецких студентов помиловали. Ибо они — экспортный товар. Ибо заранее эти жертвы были намечены в качестве обменного товара на осужденных в Лейпциге немецких чекистов. Господа из «Лиги прав человека» только напрасно тратят свои драгоценные силы, столь нужные еще благодарному миру. И без женевского отношения политбюро знает, что делает.
Но прекратятся ли советские наскоки на Европу? Конечно, нет.
Даже освободив немецких студентов, перестанет ли Зиновьев прививать политический яд к уже и так нездоровому телу мира? Разумеется, не перестанет. Даже испустив слезу умиления на сочинение «Лиги прав человека» (на что в Женеве упорно надеются), прекратит ли Сталин каинову работу по удушению русского народа? Конечно, нет!
Для чего же тогда женевские и иные институтки в штанах пишут трогательные внеклассные работы на высоко-отвлеченную тему: «Отмена смертной казни в России». Источники: сказки из «Тысячи и одной ночи» и творимые легенды «Парижского Вестника».
Для чего весь этот балаган, кажущийся нам издевательством над кровью миллионов русских мучеников, пролитой коммунистическими палачами? Для чего, наконец, женевское богоугодное заведение называется «Лигой прав человека»?
О каких правах и о каком человеке можно говорить, когда человекоподобное зверье возвело в догму такое попрание всяческих прав, что в тумане этого насилия и лжи явный, слишком явный террор кажется уже из женевского далека «отменой смертной казни!»?!
(Новые русские весты. 1925. 31 июля. № 480)Открытое письмо А.П. СТОЛЫПИНУ[55]
Милостивый Государь!
В № 6 (от 1 октября с.г.) газеты «Вера и Верность» за Вашей подписью помещена статья «Врангель и монархия», посвященная изданному генералом Врангелем приказу, по которому чинам Армии запрещается вступать в какие бы то ни было политические организации, а в том числе и в монархические, на том основании, что Армия, ставящая своей главной и пока единственной задачей свержение большевистского рабства усилиями всех верных сынов России, вне зависимости от их партийных группировок, — должна быть общенародной, национальной, надпартийной.
В своей статье Вы критикуете образ действий Главнокомандующего, находя его вредным для общего дела.
Как солдат я не имею права критиковать действия своего высшего начальства. Как солдат я обязан беспрекословно исполнять все распоряжения Главнокомандующего до тех пор, пока глава Армии в смуте и горечи черных дней непоколебимо верен прежним заветам, прошлой борьбе, связавшей нас, солдата с вождем, цепью общих жертв, надежд, крови и порывов в минувшем и лишений, обид, бездомья в настоящем. Пока Главнокомандующий не ушел с поста, я не уйду со своего, пусть и безмерно тяжкого. Пока Армией руководит знакомая железная рука, я не опущу бессильно своей. Эта неуловимая связь, это, быть может, не всем понятное тождество мысли, настроений и воли обусловлены не только дисциплиной, не только общей верностью долгу и традициям, традициям смертельной схватки с III Интернационалом. В ней, в связи этой, есть что-то более глубокое, я сказал бы — более прекрасное, более тонкое, чем соответствующие параграфы воинского устава. На одних и тех же полях битв мы оба, первый в Армии и последний в ней, смотрели в одно и то же лицо смерти, одинаковой и для Главнокомандующего, и для солдата. Одно и то же слово: Москва — жгло все сердца, от заслуженного генерала до мальчика-добровольца. То же грозное неравенство сил, наших и красных, та же обывательская инертность, тот же длинный список жертв, та же двойственность союзников, те же вынужденные неудачи, поражения и, не по нашей вине, конечная катастрофа, что неотступно тревожили генерала Врангеля, так же неотступно тревожили и меня, ибо было немало моментов в жизни Армии, когда и зигзаги на генеральских погонах, и трехцветные шнурки вольноопределяющегося одинаково стирались тяжкими испытаниями боевого и политического счастья, когда одинаковый гнет ложился и на зигзаги, и на звездочки, и на шнурки.
Вот почему я считаю себя обязанным подчиниться Главному командованию не только по писаной букве воинского закона, воинской дисциплины, но и по неписаным словам дисциплины духа, общего равенства перед долгом, общей боли.
Но обязательное для меня и для многих может быть необязательным или, вернее, не во всех вопросах обязательным для некоторых чинов Русской Армии. Тем более не обязательно оно для Вас, не имеющего прямого отношения к Армии.
Конечно, такое раздвоение области подчиненности, когда входящие в состав Армии лица в вопросах военных чтут авторитет Главнокомандующего, а в политических — оставляют за собой свободу действий, идущих вразрез со взглядами Главного командования, ничего, кроме явного вреда целости Армии, принести не может, невольно играет на руку красной пропаганде, и, хотя бы во имя сохранения последних белых кадров, следовало бы воздержаться от скороспелых решений.
Но, судя совершенно объективно, я, решительно не сочувствуя такой раздвоенности, тем не менее не могу отрицать у противоположного лагеря (противоположного мне не по политическим взглядам, а по своевременности проведения их в жизнь в рядах Армии) права быть немедленными монархистами, вступать в те или иные организации, выдвигать тот или иной лозунг. Мы переживаем страшное время, когда, в поисках скорейшего выхода из беженского тупика, каждый из нас обречен на судорожные усилия прорвать этот заколдованный круг в том направлении, в каком он это считает полезным для России.
Надпартийность, общенародность Русской Армии не всеми может быть признана, одобряема и, наконец, правильно понята, и в этом смысле с развиваемыми Вами в статье «Врангель и монархия» положениями можно соглашаться или не соглашаться, можно их оспаривать или утверждать, ибо, повторяю, оценка деятельности генерала Врангеля как политика в огромной степени зависит от общественных, партийных, а часто и просто личных взглядов, наклонностей и вкусов критикующего. Следует лишь пожалеть, что государственная мудрость и такт Вашего покойного брата не являются и Вашим достоянием.
Но если суждения Ваши о политической деятельности Главнокомандующего, даже пригнанные под угодную Вам мерку, даже вносящие раскол в наши ряды, заслуживают внимания как отражающие настроение некоторой части Армии, то Ваша характеристика нравственного облика генерала Врангеля, его внутренних качеств, его личности как человека и офицера — ничего, кроме жгучего негодования, вызвать не может. Построив свое, затушеванное «беспристрастием» обвинение, в которое, я уверен, Вы и сами не верите, на подлых анекдотах, питающих социалистическую и советскую печать, Вы нанесли в лице Главнокомандующего оскорбление всей Русской Армии, а следовательно, и мне, и я был бы недостоин звания солдата-добровольца этой Армии, неразумно травимой со всех сторон, если бы не ответил на Вашу статью.
Когда «Последние новости» или «Дни» в километрических фельетонах выливали на Армию и ее вождя ушаты помоев, когда разные милостивые государи, типа Милюкова, Зензинова, Бориса Мирского, играя на полевение, с захлебывающимся торжеством обвиняли генерала Врангеля в присвоении в Катаро серебра ссудной казны, тем самым пороча и наше имя, — это было понятно. Наглой ложью, клеветой, подтасовкой фактов, молниеносными перебежками от побежденных к возможным победителям на политической арене создают эти господа свою карьеру. Огненными буквами незаслуженной обиды, издевательств и травли выжжены их имена в наших сердцах.
Когда «Известия», «Правда» и прочие советские официозы «для отрезвления заблудших врангельских овец» аршинными буквами повествовали о том, как «генерал Врангель при нашумевшей в свое время атаке германской батареи в конном строю не удержался от соблазна пощипать в свою пользу немного чужих лавров, догадался сесть верхом на орудие, сфотографировать себя в таком виде и на основании этого бесспорного документа получить Георгиевский крест» (это взято не из «Известий», а из монархического органа «Вера и Верность», № 6) — мы знали, что бездарная басня г. Нахамкеса не произведет никакого эффекта в Армии, прекрасно осведомленной о всех подробностях этого действительно выдающегося подвига генерала Врангеля, когда даже пленный германский офицер попросил разрешения пожать руку изумившему его герою (или и это, г. Столыпин, подстроено генералом Врангелем?).
Но когда подобные инсинуации выходят из-под пера доныне уважаемого общественного деятеля, ни с Милюковым, ни с Нахамкесом ничего общего как будто не имеющего, когда, после погрома слева, нам, кажется, готовым отдать все на борьбу с коммунистической заразой, неожиданно угрожает погром справа, порочащий честь того имени, от которого якобы делаются эти безответственные выступления, — мы не можем молчать.
