Сабир Термези - Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия
* * *
Дни весны наступили – и тюльпан, и шиповник, и роза
Из земли снова выйдут, – ты же в землю ушел, почему?
Встану я над могилой, как весеннее облако, плача,
Из земли чтоб ты вышел, чтоб оставил могильную тьму.
* * *
День отрадных встреч с друзьями вспоминай!
Все, что было теми днями, вспоминай!
Ныне верных не встречается друзей, –
Прежних, с верными сердцами, вспоминай!
И когда от горя горечь на устах,
Зов их: «Выпей-ка ты с нами!» – вспоминай!
Всех друзей, не ожидая, чтоб они
Вспоминали тебя сами, вспоминай!
О душа моя, в тенетах тяжких бед
Всех друзей ты с их скорбями вспоминай!
И, томясь в сетях настигнувшего зла,
Правды их назвав сынами, вспоминай!
И когда польются слезы в сто ручьев, –
Зандеруд с его ручьями вспоминай!
Тайн своих, Хафиз, не выдай, – и друзей,
Их скрывавших за замками, вспоминай!
* * *
В царство розы и вина – приди!
В эту рощу, в царство сна – приди!
Утиши ты песнь тоски моей:
Камням эта песнь слышна! – Приди!
Кротко слез моих уйми ручей:
Ими грудь моя полна! – Приди!
Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,
Кубок счастия до дна! – Приди!
Чтоб любовь дотла моих костей
Не сожгла (она сильна!), – приди!
Но дождись, чтоб вечер стал темней!
Но тихонько и одна – приди!
* * *
Мне вечор музыкант, – да утешится он! –
Дух свирелью смутил, дух мой ввергнул в полон.
Всей чоскою людской тосковала свирель.
И на мир ниспадал ее трепетный стон.
Но предстал предо мной виночерпий, чей лик
Словно солнце сиял, мглой кудрей окаймлен.
Он восторг мой постиг, он подлил мне вина,
И я молвил, ища в чаше сладостный сок:
«Ты от зла бытия избавляешь меня, –
И да будет к тебе милосерд небосклон!»
Для Хафиза в хмелю Кеяниды – ничто[127]:
Ячменя не ценней жемчуга их корон.
* * *
Едва с востока пиалы солнце вина улыбнется, –
О кравчий, на твоих щеках сотня тюльпанов зажжется.
Порывы ветра расплетут снопик цветов благовонных:
В лугу весеннем в тот же миг свежесть его разольется.
Про ночь, что разлучила нас, речью людской и не расскажешь:
Начнешь ту повесть, – сотней книг свиток ее развернется.
На звездный клад, что с высоты манит тебя, не надейся:
Вез сотни мук, трудов, скорбей звездочка нам не дается.
Коль ветерок с твоих кудрей тронет могилу Хафиза,
Мой прах вздохнет сто тысяч раз прежде, чем в вечность
вернется.
* * *
Шепни той нежной газели, о ветер утренних рос, –
Что рок любовной разлуки меня в пустыню занес.
Не жаль тебе попугая, что любит сахар клевать, –
О ты, сластей продавщица, будь вечен блеск твоих кос!
Когда беседуешь с другом и чашу полнишь вином, –
Вздохни хоть раз о влюбленном, чей кубок солон от слез!
Ужель гордыня прекрасных мешает розе моей
Порой о бедном безумце задать небрежный вопрос?
В силок сердечности милой попасться может мудрец, –
Но птиц разумных не ловят сетями нежных волос!
Увы! зачем не нашел я участья кроткого в той,
Чей лик луной засветился, чей стан тростинкой возрос?
Других изъянов не знаю в живой твоей красоте,
Увы, неверность и черствость присущи лучшим из роз!
Хотя б в отплату за счастье, за милость щедрой судьбы, –
Вздохни хоть раз о далеком, чей дом – пустынный утес!
Слова любовные в небо метнул Хафиз. Мудрено ль,
Что там под пенье Венеры пустился в пляску Христос?
* * *
Долго ль пиршества нам править в коловратности годин?
Мы вступили в круг веселый. Что ж? Исход у всех один.
Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи:
Ведь не мудрость богослова в этом сделает почин.
Не дивись делам превратным, колесо судеб земных
Помнит тысячи рассказов, полных тысячью кручин.
Глину чаш с почетом трогай, знай – крупинки черепов
И Джамшида и Кубада в древней смеси этих глин.
Кто узнал, когда все царство Джама ветер разметал[128]?
Где Кавус и Кей укрылись, средь каких они равнин?
И теперь еще я вижу: всходит пурпурный тюльпан –
Не из крови ли Фархада в страсти к сладостной Ширин?
Лишь тюльпан превратность понял: все он с чашею в руке,
В час рожденья, в час кончины! – нет прекраснее кончин.
Поспешай ко мне: мы скоро изнеможем от вина.
Мы с тобою клад поищем в этом городе руин.
Ведай, воды Рукнабада и прохлада Мусаллы
Говорят мне, что пускаться в путь далекий пет причин.
Как Хафиз, берись за кубок лишь при звуке нежных струн:
Струны сердца перевиты нежной вязью шелковин.
* * *
На сердце роза, на губах лозы душистый сок.
Владыка мира, в эту ночь ты раб у наших ног.
Гасите свечи! Ночь и так светла, как знойный день.
Здесь в полнолунии своем тот лик, что тьму отвлек.
Коран вино дозволил пить, но ни к чему оно,
Когда его не делишь с той, чье тело, как цветок.
Прикован взгляд к рубинам уст, к вращенью пенных чаш,
В ушах журчащий говор флейт и песни звонкий слог.
* * *
Ты благовоний на пиру хмельном не разливай,
Вдыхаю запах, что струит тяжелых кос поток.
Сластей ты мне не подноси: что сахар, пряный мед?
Сладка лишь сладость губ твоих, что хмель вина обжег.
Пока храню на дне души жемчужину тоски,
Мое убежище, мой дом – в притоне уголок.
Безумец – имя мне. Позор стал славою моей.
Так почему ж безумье вы мне ставите в упрек?
Зря мухтасибу шлют донос: и он, подобно нам,
Услады ищет на земле, обманывая рок.
Хафиз, ни мига без вина, ни часа без любви!
Пора жасминов, время роз пройдут. Недолог срок!
* * *
Аллах назначил долю мне причастника утех.
В вине, скажи мне, праведник, ужель ты видишь грех?
От века человечеству назначено вино.
Ужель в вину поставят мне в день судный винный мех?
Скажи святоше в рубище, что, засучив рукав,
Рукой к чужому тянется, а мне внушает смех:
«Чтоб сбить с пути всех истинных служителей творца,
Одел ты это рубище с узором из прорех».
Я раб гуляк, что в радости, не чуя рук и ног,
Не чтут ни тот, ни этот свет, – столь ценные для всех.
Мой мрачен дух меж суфиев и мрачен в медресе.
В притонах все желанное найду я без помех.
У нищих подаяния просить ли, о Хафиз?
Пошлется лишь создателем делам твоим успех.
* * *
Нет! Подобных мне безумцев я в трущобах не найду!
Дал в залог я рясу, бросил свой молитвенник в бреду.
А зарок виноторговцу дал я – более не пить,
Не увидя пред собою ясноликую звезду!
Услыхав мой стих удачный, музыкант-христианин
Молвил у дверей притона, где ютился он в саду:
«Коль значенье мусульманства в том, что высказал Хафиз,
Жаль, что следом за «сегодня» встанет «завтра» на беду».
Я в отчаяньи слезами всю одежду оросил,
Но желанной не добился: не сказала мне «приду».
Только ночь могла заставить развязаться мой язык.
Скрою ль тайну? С трезвой речью мотылек ведь не в ладу.
В одиночестве я слезы лью, как море-океан.
Принеси скорее флягу, сохраненную на льду!
Я исполнен обожанья, слова лишнего не трать:
Ни любовь свою, ни чашу не хочу предать суду.
* * *
В дни, когда луг наш покрыт райским цветущим ковром,
Кравчий с пурпурным вином, в светлое поле пойдем!
«Ржавчину горя с души снимет рубиновый хмель», –
Так говорил мне вчера друг, одаренный умом
Если твой винный сосуд камнем пробьет мухтасиб,
Тыкву его головы ты проломи кирпичом!
Пусть я – невежда, ты – мудр, мы перед небом равны.
Честный ты, подлый, – слепцу мало заботы о том.
Праведник! Что мне кредит! Только наличность я чту:
Гурия есть у меня, раю подобен мой дом!
Христианин, – даже тот молвил мне как-то: «Хафиз!
Как опостылел мне звон там, под высоким крестом».
* * *
Вероломство осенило каждый дом,
Не осталось больше верности ни в ком.
Пред ничтожеством, – как нищий, распростерт
Человек, богатый сердцем и умом.
Ни на миг не отдыхает от скорбей
Даже тот, кого достойнейшим зовем.
Сладко дышится невежде одному:
За товар его все платят серебром.
Проструятся ли поэтовы стихи
В наше сердце, зажигая радость в нем, –
Здесь поэта, хоть зовись он Санаи[129],
Не одарят и маисовым зерном!
Вот что мудрость говорила мне вчера:
«Нищетой своей прикройся, как плащом!
Будь же радостен и помни, мой Хафиз:
Прежде сгинешь ты, – прославишься потом!»
* * *
