Леонид Фраймович - Нич Ниднибай
Перешёл в другую комнату. Теперь нас три с половиной еврея: я, Люсик, Илья и колоритный Саша, то ли узбекский еврей, то ли еврейский узбек из Бухары, который если чему-нибудь удивляется, то говорит гортанно:
– Э!.. – и надолго замолкает.
Люсик и Илья из одного местечка. Люсик рассказывает, что в детстве не говорил на русском – только на идиш и на украинском. Он не любит евреефобов, но и сам не евреефил, посему часто предупреждает меня:
– Евреи – плохой народ.
Илья любит искусство и умеет усыпать почти мгновенно после принятия горизонтального положения, не договорив начатой фразы. Несмотря на всё, обладает хорошей памятью.
Уже привык, что границы между науками расплывчаты и условны. И уже спокойно отношусь к тому, что для оценки всех моих высказываний достаточно нуля или единицы Булевой алгебры. Что куб памяти электронной вычислительной машины совсем не похож на выкорчеванный мозг.
И даже к тому, что мы расстались… Видимо, «хороший парень» и «хороший» человекоеврей не чета просто «симпатичному парню».
* * *В твоих глазах я прочитал разлуку.
«Прощай! – но говорю в закрывшуюся
дверь. —
Благодарю тебя! И вот такая штука:
Был я несчастлив – счастливя теперь».
Итоговые оценки получились вполне приличные. Только коммунизм у меня получился не совсем научный. И, видимо, как следствие, политэкономия. Это логично. Но как связаны с коммунизмом теория механизмов и теоретическая электротехника?.. Пока не знаю… Теперь дипломная работа.
Этот руководитель моей дипломной работы с блудливой фамилией или ничего не знает, или не хочет знать: даже литературу не сказал, где достать. Почти ничего не могу найти по этой теме. Изобретаю сам.
Сейчас, когда я уже получил тройку по дипломной работе и увидел ухмылку моего руководителя, до меня дошло: мои итоговые оценки были настолько неплохие, что, если бы я получил пятёрку по дипломной работе, то меня, еврея, не ленинградца, пришлось бы оставить (при распределении на работу) в Ленинграде: спрос был велик.
Унизительно. Но главное, опять стыдно перед родителями, перед дядей Милей, перед тётей Зиной, Мариной, Витей и, вообще, перед всеми: умный-умный – и обкакался… Скажу, что четвёрка… А может – не умный?..
На комиссию по распределению пошёл в старой, рваной футболке. В знак протеста.
Та, с которой я расстался, увидев меня, только и произнесла:
– Ты чего?!.. Комиссия тоже удивилась, но «сделала вид». В итоге получился Ярославль.
Люсику же присудили Тамбов, а Илье – Владимир.
Военную практику на кораблях отменили. Осталась просто практика. Мою спиртом накопители на магнитных лентах и ничего не понимаю в мигающих лампочках вычислительного центра завода. Но зато есмь провожаемый уважительными взглядами работников, когда везу бутыль со спиртом со склада.
Чтобы не отупеть, начал читать книгу об алгоритмах и рекурсивных функциях. Так я кажусь себе умнее: если уж ни фига не понимать, то хотя бы на более высокомуровне.
Практика закончилась. Я вновь в Ленинграде. Получаю дипломные «корочки».
Выпускная вечеринка. От Кати исходил такой аромат, смешанный с грустью расставания, что я поцеловал её в губы. Она ответила… Кое-кто смотрел на нас завистливым взглядом.
* * *Еврей ли тебе половина?
Катя-Катюша, прости!
Не отыскать славянина
На захмелевшей Руси?
Что ты нашла в этих грустных
Карих семитских глазах?
Римскую месть захолустью
И унижения страх?
Уж не снести мне вторично
Эту любовь-нелюбовь.
Искариотова притча
Завтра помянется вновь?..
Снова появятся толпы,
Грустно бредущих людей,
Газовой камеры сопла,
Крики – и плачи детей?..
Вечное это скитание
Не для того ли дано,
Чтоб не забыли страдания?..
Впрочем… То было давно.
Странно. Евреефобии «достаточное количество», жлобства – тоже, рожи краснопьяные «цветут» в метро, и на улицах сыро, холодно, иногда грязно. Но расставаться с Ленинградом тяжело. Ощущение, что был долго знаком с красивой женщиной, сквозь грязные лохмотья которой просвечивал стройный силуэт…
Теперь по этапу. В Ярославль.
Перед обитыми оцинкованным железом дверями отдела кадров круто развернулся и пошёл сел на пыльной обочине напротив завода. Чего я испугался, ведь был уже здесь на практике?.. Просто понимал, что студенческие годы закончились, и не мог в это поверить…
Потом всё же зашёл…
…Прощай, Свобода!..
Работаю инженером, то есть опять же: мою спиртом накопители. Удивительным образом соседи по комнате в заводском общежитии напоминают Старика и Колю: один – умница-алкоголик, другой – не в меру задумчив. Может, просто вероятность велика?..
Переписываемся стихами с Мариной. Она ещё и неплохо сочиняет.
Приехала сестра и весьма полная, глазастая молодая еврейка с лицом «луны на небосклоне». Мне стало грустно: жалко их – вдруг замуж не выйдут?
Договорились с этой глазастой переписываться.
* * *Два чувства знаю я: иронию и жалость.
Союз их странный, оказалось,
Родит в мозгу нелепейшие слухи,
Что близок, криво шкандыбаясь,
Незрим, но верен миг разлуки.
Драма в двух действиях
Он:
Грей плыл к Ассоль,
Как вдруг Нептун надул щеку,
Икнул, ругнулся,
Сел, поудобней развернулся…
И понеслась…
Так лист осенний кружит вальс,
И даже Архимед не скажет,
Где этот лист на землю ляжет.
Действие второе.
Она:
Ассоль ждала, лишилась снов
И думала, гоняя женихов, кляня стихию:
«Не все дождутся Алых Парусов,
Но синие – ведь тоже неплохие?».
И прекратилась одна переписка.
И началась другая.
И договорились встретиться вновь, но в Ленинграде.
И Димка спросил:
– Ты хорошо подумал?
И я ответил:
– Да.
И была помолвка.
И учила меня танцевать вальс Лена с глазами цвета дыма.
И была опять война в Израиле.
И была свадьба.
И поехали жить в Ярославль.
И жили там.
И уехали оттуда.
И прошёл год.
Годовщина
Как прожили жизнь мы семьёю своей.
Любили. Любили?.. Кутили?.. Кутили.
Квартиры меняли, как цыган коней.
Прописку и мясо искали подолгу.
В театры ходили и писем ждали.
Шутили?.. Шутили. Грустили?..
Забыли. Выходит, что жили мы, как короли.
Ну что ж, коли так, то пусть будет не хуже
Нам в новых, идущих навстречу годах!
Открыли?.. Открыли. Налили?.. Налили.
Так выпьем, чтоб было всё именно так.
И прошло ещё время.
И жили в Аккермане на съёмных квартирах.
И работал я инженером.
И никак не мог понять инженер чего я.
И искал я другую работу.
И устроился на строящийся завод.
И был там тоже инженером.
И родился сын.
И назвали его Михаил.
И ещё называли его: Мишутка, Мишушка, Мишулька, Мишулик, Махрютка, Мышастик, Маняшка, Масик, Масюха, Мышонок, Гайгайгаечка, Мишунтик-Кузюнтик, Мишулька-Кузюлька, Букалка, Масёныш, Махрюшка, Махрюнтик, Малыш, Малышик, Масёнок, Зайчонок, Зайчуха, Лапушка, Цыплёнок, Геракл; Граф де ля Пись де ля Пук де ля Как Герцог Нарыгай-Навоняйский; Писюшка, Кузёныш, Волосатик, Мальчишечка, Солнышко, Черноглазик, Глазастик, Чмокалка, Глупыш, Роднулька, Лягушонок, Человечек, Моё родное Существо, Мой родной Мальчик, Маленький мой, Сыночка…
И стал повелевать он сердцем моим, и умудрил его.
В 9 часов 40 минут 7 июля 1976 года. Вот когда родился этот человечек. Вес – 3100 грамм. Рост – 50 сантиметров.
Утром я пришёл в роддом и услышал:
– Ваша жена – уже нормально, а ребёнок выживет или нет – не знаем.
Мир стал чёрным. Нет! Не может быть! Как же это?! Я ведь шёл сюда с надеждой на счастливую весть!
Вчера вечером я отвёл жену в роддом, так как уже прошли все сроки. У неё были сильные отёки и другие проблемы, но я верил, что всё обойдётся.
Не обошлось. Видимо, мало было войны-блокады, папиного протеза, маминой неподвижности в кресле, бесплодных моих попыток им помочь с помощью заменяющих тело механизмов, еврейского унижения и унижения от осознания всё возрастающего комплекса своих недостатков. Нужно было что-то более убедительное.
