Бенедикт Лившиц - Французские лирики Xix и Xx веков

Тиран низвержен, и для нас } bis
Настал утех: веселый час. }
Мы ждем назавтра все известья —
Пускай объявят нам псари:
«Псы Сен-Жерменского предместья
«Имеют доступ в Тюильри».
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
От стаи шавок беспризорной
Ошейник нам в отличье дан.
Средь луврских почестей, бесспорно.
Смутился б уличный грубьян.
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Хотя бесстыдно попирала
Нас узурпатора пята,
Мы, не обидевшись нимало,
Ни разу не раскрыли рта.
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Пред памятью его простерты
Лишь несколько негодных псов:
Тот, кто лизал ему ботфорты,
Теперь загрызть его готов.
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Ах, сколько такс да мосек немцам
И русским нынче нагло льстит!
Как лебезят пред иноземцем,
Хоть кровью галльской он залит!
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Что нужды, если англичане
Победой обогащены?
Кусочку сахара заране
Порадоваться мы должны.
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Чепцы и кофты входят в моду,
И, завершая торжество,
Попы святят, как прежде, воду:
Верните ж нам наш status quo!
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
А мы за это обещаем
На задних лапах вам служить,
Богатых не тревожить лаем
И нищих за полы ловить.
Тиран низвержен, и для нас } bis
Настал утех веселый час. }

Ключи от райских врат вчера
Пропали чудом у Петра
(Все объяснить — не так уж просто).
Марго, проворна и смела,
В его кармане их взяла,
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
Марго работой занята;
Распахивает в рай врата
(Все объяснить — не так уж просто).
Ханжи и грешники гурьбой
Стремятся в рай наперебой.
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
Магометанин и еврей
Спешат протиснуться скорей …
(Все объяснить — не так уж просто).
И папа, годы ждавший, вмиг
Со сбродом прочим в рай проник.
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
Иезуиты, кто как мог,
Пролезли тоже под шумок…
(Все объяснить — не так уж просто).
И вот уж с ангелами в ряд
Они шеренгою стоят.
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
Дурак врывается, крича,
Что бог суровей палача
(Все объяснить — не так уж просто).
Проходит дьявол, наконец,
Прияв из рук Марго венец.
«Mарго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
Господь отныне, рад — не рад,
Декретом отменяет ад
(Все объяснить — не так уж просто).
Во славу вящшую его
Не буду жарить никого.
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.
В раю — веселье и разгул:
Сам Петр туда бы прошмыгнул
(Все объяснить — не так уж просто),
Но за труды его теперь
Перед ним захлопывают дверь.
«Марго, как быть?
«Не олухом же слыть:
«Отдай ключи!» взывает к ней апостол.

Во дни, когда корабль столетний государства,
Не в силах одолеть слепых зыбей коварство,
Без мачт и парусов, во всю свою длину
В сплошных пробоинах, средь грозного простора.
Готовился пойти под шквалами террора
С новорожденною свободою ко дну,
Вся свора королей, с волн не спуская взгляда,
О том лишь думала, чтоб страшная громада,
Столкнувшись с берегом, не свергла тронов их,
И, шумно радуясь возможности добычи,
Накинулась, в одном объединившись кличе,
На остов, гибнущий среди пучин морских.
Но весь истерзанный неистовством стихии,
Свой корпус выпрямив и не склоняя выи,
Геройским племенем ощерил он борта,
И на расширенном уже явил плацдарме
Европе мощь своих четырнадцати армий,
Заставив хищников вернуться на места.

О год чудовищный, о девяносто третий
Величественный год! Сокройся в глубь столетий.
Кровавой славою увенчанная тень:
Мы, карлики, отцов бессмертных недостойны,
И ты потехою почел бы наши войны,
Когда бы посмотрел на настоящий день.
Ах, твоего у нас священного нет жара,
Ни мужества в сердцах, ни силы для удара,
Ни дружбы пламенной к поверженным врагам,
А если мы порой и чувствуем желанье
Позлобствовать, у нас лишь на три дня дыханья
С грехом хватает пополам.

Я думал: что же, пусть, чувствителен не в меру,
Поэт преследует высокую химеру,
От стогнов городских уходит в мир могил
И там, где акведук образовал аркаду,
В тумане звонкому внимает водопаду
Под сенью ястребиных крыл.
Увы, всю жизнь — одни озера, бездны, выси!
Раз навсегда застыть на книжном фронтисписе,
Закутав тощий стан коричневым плащом,
И взором, лунною исполненным печалью,
Следить за волнами, что льнут к ногам, за далью,
За реющим во мгле орлом!
Какое зрелище! Поэт-самоубийца
Пьет жизни горький яд с бесстрастьем олимпийца,
Улыбкой смерть зовет к себе во цвете лет
И, в добровольное давно уйдя изгнанье,
Подобно Иову, лишь издает стенанья:
«Зачем явился я на свет?»
Как я жалел: его! Тая в душе тревогу,
К его убежищу я все искал дорогу.
Желая разделить обол последний с ним,
Сказать ему: «Пойдем, на Ионийском склоне
«Ты жажду утолишь божественных гармоний,
«Ты будешь жить, как серафим».
Но вскоре все мое сочувствие иссякло:
Я увидал тебя в обличий Геракла;
Ты мчался в тильбюри, забыв про небеса.
В толпе услышал я: «Он едет дипломатом
«В Тоскану, но и там, на поприще проклятом,
Он явит миру чудеса».
Я понял: нет границ твоим духовным силам!
Ты арифметику сопряг с Езекиилом
И из Сиона в банк летишь, взметая прах.
Держатель векселей, заимодавец хмурый,
Умеет пожинать плоды литературы,
Оставив ястребов в горах.
На чернь презренную, мне ясно, лишь для вида
Обрушиваются твои псалмы Давида,
Что на веленевой бумаге тиснул ты:
Поэт и финансист, ты деньгам знаешь цену
И вексель предъявить просроченный Гослену
Нисходишь с горней высоты.
Чуть в академии освободилось кресло,
Иеремия наш, препоясавши чресла,
Спешит туда, свернув с пророческой стези,
Рукой архангела сгребает не впервые
Чины и ордена, сокровища земные,
Полуистлевшие в грязи.
Я слышал, будто бы, покинув край безбурный,
Ты счастья попытать решил теперь у урны.
Чело твое уже венчает сельдерей;
Ветхозаветную отбросив прочь кифару,
Ты процветание сулишь надолго Вару
Кандидатурою своей.
Приветствую, о брат, твою любовь к отчизне,
Но как поверю я, что ты далек от жизни?
Молчали мы, когда всеобщий наш кумир,
Библейским языком пять лет подряд глаголя,
Обменивал стихи на милости Витролет,
На шитый золотом мундир.
Когда же ханжеских в награду песнопений
У избирателей ты клянчишь бюллетени,
Мы говорим: «Постой, ты гордостью смущен!»
Кого влечет к себе публичная арена.
Тот должен изложить пред нами откровенно,
Что для свободы сделал он.
Но подвигам твоим подвесть мы можем сальдо:
Мы помним хорошо все гимны в честь Бональда,
Над реймсским алтарем твой серафимский взлет,
Стихи, в которых ты, не без подобострастья,
Бурбонов изгнанных оплакивал несчастья
И к власти им сулил приход.
Но времена прошли возвышенных экстазов,
Сионских арф, псалмов, библейских пересказов:
Кого теперь пленить сумел бы пустозвон?
А впрочем, есть еще на свете Палестина:
Пожалуй, изберет в парламент Ламартина
Воспетый им Иерихон.