Александр Галич - Верные друзья
- Песенник! - благоговейным шепотом произносит Лапин. - Честное слово, это же наш, тот самый, лефортовский песенник! А я ведь думал, что ты все позабыл, капитан.
- Как видишь, не все, - усмехается Нестратов.
Чижов после паузы торжественно предлагает:
- Что ж, братцы, споем, раз такое дело?
Лапин листает тетрадь.
- Которую?
- Открывай пятнадцатую страницу.
- Там же дырка прожженная, - задумчиво улыбается Лапин.
Чижов берет гитару, настраивает ее и, закинув голову к небу, начинает:
В тот год еще будила нас
Походная тревога,
Царицын, Фастов и Донбасс,
Военная дорога...
Чистым баритоном вступает Лапин:
И шли полки в последний бой,
Вперед - сквозь непогоду,
За отчий дом, за край родной,
За счастье и свободу.
И низким, как рокочущий гром, басом подхватывает песню, Нестратов:
Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
Споем про дальние края,
Про битвы и тревогу,
Про то, как он, и ты, и я,
Про то, как вышли мы, друзья,
В нелегкую дорогу!
Смеркается.
Вдалеке, за речным перекатом, появляется ярко освещенный, ослепительно белый на фоне потемневшего неба пароход "Ермак". Он быстро нагоняет плывущий по течению плот.
Несется над водой песня:
Припомним славные года
Работы и ученья,
Мы возводили города,
Меняли рек теченье.
Турксиб, Донбасс и Днепрострой,
Овеянные славой!
Как много дел для нас с тобой
Для паренька с заставы.
Громовой бас Нестратова перекрывает голоса Лапина и Чижова:
Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
Споем про синие моря
И вдохновенья ветер...
Пароход подходит близко. Уже становятся отчетливо видны освещенные бортовыми огнями фигуры людей, стоящих на верхней палубе и внимательно слушающих песню.
Про то, как он, и ты, и я,
Про то, как жили мы, друзья,
На этом белом свете!
Люди на палубе аплодируют.
Последние лучи заходящего солнца ярким пламенем освещают корму, на которой стоят Наталья Сергеевна Калинина и Катя. Нестратов толкает Чижова:
- Ты взгляни. Чижик, какие красавицы, а?!
- И верно! - искренне восхищается Чижов. - Взгляни, Александр Федорович!
Лапин медленно поднимает голову и вдруг, вздрогнув, стремительно вскакивает.
Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
- Что ты? - смотрит на Лапина Нестратов. - Что с тобой?
Лапин отвечает не сразу:
- Да нет. Почудилось.
И, потянувшись за гитарой, он трогает пальцами струны, усмехается и с внезапной силой начинает петь:
На заре туманной юности
Всей душой любил я милую,
Был у ней в глазах небесный свет,
На лице горел любви огонь...
На палубе парохода темная женская фигура, мотнувшись к борту, стискивает руками перила, вслушивается. Плот кажется неясным пятном на воде. В туманном вечернем воздухе отчетливо слышны слова песни:
Что пред ней ты, утро майское,
Ты, дубрава, мать зеленая,
Степь-трава - парча шелковая,
Заря-вечер, ночь-волшебница?
Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
У борта, кутаясь в пуховый оренбургский платок и как-то странно, напряженно улыбаясь, стоит Наталья Сергеевна. Рядом с нею Катя.
Издалека из вечернего сумрака доносится песня:
Хороши вы, когда нет ее,
Когда с вами делишь грусть свою,
А при ней вас хоть бы не было,
С ней зима - весна, ночь - ясный день...
- Ой, Наталья Сергеевна! - Катя испуганно смотрит на Наталью Сергеевну. - Вы плачете?!
Наталья Сергеевна улыбается сквозь слезы:
- Нет, ничего, причудилось... Песня... Я давно ее не слыхала. И совсем уже издалека долетают последние слова:
Не забыть мне, как в последний раз
Я сказал ей - прости, милая!
Так, знать, бог велел - расстанемся,
Но когда-нибудь увидимся...
Песня смолкает, и теперь становится слышно, как работают в трюме парохода машины, как с шумом расходится за кормой вода, как хрипло кричит стоящий с лагом матрос:
- Семнадцать... Семнадцать с половиной... Семнадцать... Наталья Сергеевна неторопливо достает из сумочки пачку папирос, спички, закуривает.
- Наталья Сергеевна, - огорченно говорит Катя и заглядывает Наталье Сергеевне в лицо, - вы же бросили курить!
Наталья Сергеевна грустно усмехается:
- Расстроилась... Глупо! - И, помолчав, продолжает: - Эту песню восемь лет назад пел один человек. Я проходила практику под его руководством, и вот... Ну, мы с ним дружили. И вот он пел тогда эту песню.
Катя с заблестевшими глазами придвигается к Наталье Сергеевне, берет ее за руку, спрашивает шепотом:
- Вы любили его, да? Ну, Наталья Сергеевна, вы скажите, вы любили его?
- Я его люблю, Катенька, - просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. - Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, повторяет она после паузы. - И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю.
- А он? - затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне.
- Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно!
Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно:
- Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так - и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее!
Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой:
- Нет, Катюша, любовь - чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать.
Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо:
- Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно:
- И ведь что удивительно - голос тот же. Голос - не только песня!
А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор.
Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает:
- И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял - и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг - такая оказия... Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось.
Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается:
- Да ты прав - большой дурак был этот твой добрый знакомый.
Чижов утвердительно кивает головой.
- Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий - "любовь от сих и до сих", "любовь не должна мешать", а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь?
- Теоретики! - свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени.
Наступает молчание.
- Между прочим, Саша, - невинным тоном спрашивает Чижов, - а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил?
- Наташа. Наталья Сергеевна Калинина... - быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. - А ты почему о ней вспомнил?
- Просто так.
Нестратов наставительно замечает:
- Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать.
И снова наступает молчание.
Лапин сидит, обхватив руками колени, вглядывается в темноту. Потом произносит тихо, без всякой, казалось бы, видимой связи с предыдущим:
- Но ведь мне уже сорок два года!
Чижов значительно смотрит на Нестратова, берет его под руку, и они вдвоем уходят в шалаш.
Лапин остается один, закуривает. Слабый красноватый огонек освещает его необычно суровое, взволнованное лицо.
И вдруг в темном ночном небе вспыхивает молния, раскатывается гром, и дождь, словно он только этого дожидался, со стремительной силой, яростно обрушивается на плот.
- Эгей, братцы!
Из шалаша выскакивают полураздетые Чижов и Нестратов.
- Вещи, вещи в шалаш!
- Гитару! Скорей!
Лапин, Чижов и Нестратов мечутся под дождем, лихорадочно собирая разбросанные вещи. Внезапно Чижов вскрикивает:
- Человек, человек за бортом!
- Где, где?
- Да не может быть!
- А я вам говорю...
Яркая вспышка молнии.
Теперь, действительно, становится виден совсем рядом с плотом не то плывущий, не то барахтающийся в воде человек.
Чижов мгновенно сбрасывает рубашку, брюки, ботинки и бросается в реку.
Несколько секунд слышны только затихающие перекаты грома, шум дождя, всплески воды. Затем доносится задыхающийся голос Чижова:
- Да ты не отбивайся... О, черт! Слушай, погоди, погоди...
