Дмитрий Быков - Гражданин Поэт. Наши – всё
Казачья метростроевская
Чернобровая казачка
Не находит нужных слов:
Двухметровая подачка
Направляется в Ростов.
Кандидатом в президенты
Объезжает он страну
И везет с собой презенты
Для Ростова-на-Дону.
Это дело непростое —
Ну чего сюда привезть?
Все имеется в Ростове —
Раки есть, шамайка есть,
А в придачу к той шамайке
Для ретивых языков —
Настоящие нагайки
У поддельных казаков.
Тихий Дон течет исправно
По законам естества,
Ну а деньги – и подавно,
Чай не Питер, не Москва.
Не ловите нас на слове —
Тут Ростов достиг высот:
Где воруют, как в Ростове?
Тут Сицилия сосет!
– Что ж, – ответил Миша длинный,
Подмигнувши им хитро. —
Я могу за год с полтиной
Обустроить вам метро.
Вас же больше миллиона,
Как известно и ежу.
Я же левый берег Дона
С правым запросто свяжу!
Ростовчане изумленно
Отвечали: – Ну чудак!
Мы на левый берег Дона
Добираемся и так!
Ты забавен, нету спору,
Но тщеславьем обуян:
Для чего метро Ростову?
На фига козе баян?
Нет, идея-то богата,
Мы не против вообще,
Нам его еще когда-то
Обещали при Хруще.
Проложить его б неплохо
Через местное нутро —
Но с тех пор прошла эпоха.
Мы привыкли без метро.
Чем ты, Прохоров, поможешь
В кандидатском кураже?
Что Ростову ни предложишь —
Все имеется уже.
Видишь сам по нашим рожам —
Мы живем легко и всласть.
Сами мы тебе поможем,
Скажем, что-нибудь украсть.
Мы прослышали когда-то,
Будто ты охоч до баб, —
Мы жену для кандидата
Отыскали бы тогда б.
Есть кующие казачки —
Хочешь, что-нибудь подкуй,
Но боюсь, что в этой скачке
Главным призом будет…
На тридцатилетие Ксении Собчак
Ксения Собчак неожиданно пригласила нас на свой день рождения. Тридцать лет не шутка – и одновременно резкий переход в оппозицию. Мы ее вообще-то любим – она человек умный и с опытом травли, что почти всегда на пользу. Сочинили поздравление, Ефремов надел шорты, жилет, запихнул подушку под майку, изображая меня, и забабахали. Она в ответ согласилась выступить у нас на прощальном московском концерте и прочесть «Долюшку женскую».
Вам тридцать лет. Отставим ахи-охи
И скажем, преклоненья не тая:
Вы стали выражением эпохи
И даже лучшим символом ея,
Как вечный спор евреев и арабов,
Как Галкин – оперившийся птенец,
Как Абрамович, Фурсенко, Зурабов,
Как Путин и Медведев, наконец.
А Путин бы пред вами на колени
Обязан встать со всей своей Чека:
Ведь для него вы сделали не мене,
Чем сделал он тогда для Собчака.
На фоне прочих путинских прорабов,
Шныряющих в брильянтовом дыму,
Лишь вы одна – да, может быть, Зурабов —
Громоотводом сделались ему.
Историки потом, высоколобы,
Расчислят с изумлением в очах,
Какой процент общенародной злобы
Все время отвлекался на Собчак.
Давно бы тут снесло галерных крабов,
Давно бы их погнали, не скорбя,
Когда бы вы – и, может быть, Зурабов —
Не оттянули ярость на себя.
В пространстве узаконенного …лядства
Я полюбил серьезно – зуб даю —
Ваш дерзкий ум, способность подставляться
И интервью в разнузданном GQ.
С почтеньем эти строки накорябав,
Я б вас назвал богинею Невы.
И между прочим, где теперь Зурабов?
А вы при нас. Да здравствуете вы!
Прощание славянки с перловкой
«Перловка» нас вполне устраивала – в конце концов, и повод нестандартный, и мотив известный, и Галича у нас никогда еще не было.
Но тут случилось другое событие – «Цитадель» отправилась на «Оскара», и это еще в канун предполагаемой рокировки на съезде «Единой России» (отсюда «Вертикаль ты моя, вертикаль»).
Поскольку нас всегда поругивали, когда мы не успевали в последний момент отыграть свежее событие, «Перловка» отправилась в архив, а я срочно сочинил «Цитадель», в тот же вечер прочитанную на дне рождения Олега Меньшикова (откуда она и пошла гулять по Сети за сутки до релиза).
Сиротей, войсковая столовая,
Утешенье бессчетных полков!
Упраздняется каша перловая —
Запрещает ее Сердюков.
Не забуду бодрящего зова я —
Встать, раздатчики, в центре стола!
А еще ее звали кирзовая,
Да кирзовой она и была.
Сердюков! Для какого же блага ты
Гонишь то, что в цене искони?
Есть же принцип – «лишенья и тяготы»!
Ты портянки еще отмени!
Эту кашу, святую и грешную,
Защищавшую русский покой,
Заменил ты банальною гречкою,
Но от гречки и звук не такой!
Воевать – это вовсе не блог вести.
Нужен голод, муштра и ворье.
Голос доблести требует злобности,
А перловка – источник ее.
Кто накушался доз ее утренних,
Кто освоил армейскую жисть,
Тот врагов наших внешних и внутренних
Без оружия сможет загрызть.
Тут, похоже, и Родину вечную
Отвлекли от великих задач:
Заменили медведевской гречкою
Путинизма перловый кирзач.
Я и это безропотно лопаю,
В перерывах буханку грызя,
И хотя она пахнет Европою,
Но по сути все та же кирза.
Не шути с нашей Русью-Матреною,
Породившей великого Пу!
Возврати нам родную, ядреную,
Музыкальную нашу крупу!
Не дразни нас подменою ловкою,
Не подходит нам опыт ничей:
Ведь покуда мы были перловкою,
Рис и гречка не спали ночей.
Наш народ очарован могуществом,
И на съезде единой крупы
Побеждает с большим преимуществом
Наш перловый любимец толпы.
Он откроет эпоху неновую
И единым движением рук
Возвратит нашу кашу перловую
И ее оглушительный звук!
Ура! Ура, ура!
Перловка со вкусом ЕдРа!
Ведь это наша
Родная каша,
А гречке в Грецию пора.
Васильев меня предупреждал, что даже один поход на митинг чреват непоправимой эйфорией: сходишь, выступишь – и попер энтузиазм. До меня доходили, конечно, слухи, что он и сам втайне туда бегает, но он их упорно опровергал. Что касается меня, я никогда до этого не митинговал, и вдруг мне очень понравилось. Как сказала моя мама, впервые в жизни попробовав водку на праздновании моего возвращения из армии, «кажется, я начинаю понимать, что в этом находят».
И действительно, в «Дуривестнике» была поначалу эйфория.
Васильев ее безжалостно вырубил, и я долго бегал по комнате с характерным воплем сквозь зубы: «Нет, что он себе позволяет!» Но потом Миша дописал гениальный финал про чудо ниоткуда – и все заиграло.
23 сентября 2011 года рыболовецкий сейнер «Донец» с пьяным экипажем протаранил подводную лодку «Святой Георгий Победоносец», неосторожно всплывшую рядом с ним. Дело было на Камчатке. Вышел скандал, тему заказали на концерте в Театре эстрады, я живо вспомнил «Военно-морскую любовь» и особенно «Разговор на рейде» Маяковского – и получилось, по-моему, пронзительно, где-то даже тараняще.
Звездной пургой небосвод усеян.
Под ним разнежился океан.
Двое в нем – подлодка и сейнер.
Трезва подлодка, а сейнер пьян.
На нем матросы, которых семеро, —
Голье, морская пехота.
Любить охота команде сейнера!
И сейнеру тоже охота.
Какие их годы? Еще не старость.
Всем под тридцать – самая круть.
Матросам надо кому-то вставить,
А сейнеру – бок проткнуть.
Ревет над волнами медная глотка.
Хрипя, взывая, икая.
И тут из глубин – подводная лодка:
Огромная. Вот такая.
Вот те нате, думает сейнер.
Куда я вдруг прихромал!
Может стать для меня последним
Военно-морской роман!
Но тут она – не робей, звезденыш!
Ты ж сам трубил – одиночество!
Плыви сюда, авось не утонешь.
Подлодкам ведь тоже хочется.
Есть что-то классное в недомерках.
От страсти я вся бушую.
А то ты не видел, как двое мелких
Имеют одну большую!
У ней репутация, правда, аховая,
Былой супруг погорел,
А все же упрочилась, им подмахивая,
И даже встала с колен.
Двенадцатый год за этим весельем
Встречает, назло пираньям.
Плыви сюда, рыболовный сейнер!
Давай меня протараним!
Он разлетелся, как мелкий вихрь,
Стрекочущий голубок,
Себе представил этих двоих —
И трахнул подлодку в бок!
Бабах! Послышался страстный всхлип,
Команда втянула сопли —
И если б люди их не спасли б,
То оба б они утопли.
На дно пошли бы, дымком помахивая,
Трагически хороши б.
И это – участь любого маленького,
Кто хочет трахать больших.
Московский без году неделя мэр Сергей Собянин объявил в Москве день без машин, вследствие чего город окончательно погряз в пробках. Откуда их столько набралось, автомобилей, именно в этот праздничный день – никто объяснить не мог, мистика. Заказано в Театре эстрады за отсутствием ярких событий в Кремле.
