Геннадий Алексеев - Стихотворения

Проснувшись,
хорошо начать день
с глубокого сладкого вздоха.
Встав,
неплохо продолжить день
широким решительным шагом.
Умывшись,
разумно взглянуть на день,
твердым спокойным взглядом.
Позавтракав,
полезно наполнить день
неустанным бескорыстным трудом.
Пообедав,
нелишне украсить день
красивым благородным поступком.
Поужинав,
уместно закончить день
блаженным заслуженным отдыхом.
Засыпая,
недурно вспомнить прошедший день
с доброй мягкой улыбкой.
Во сне
приятно увидеть себя проснувшимся,
начинающего день
с глубокого
сладкого
вздоха.[2]

Однажды в понедельник
мне показалось,
что я существую.
Я очень удивился
и стал ждать вторника.
Во вторник
мои подозрения не рассеялись.
Я был совсем обескуражен.
В среду
мое существование стало и вовсе очевидным.
Я был потрясен.

С тех пор
я не нахожу себе места —
как ни странно,
я существую.

Я стою на набережной.
Передо мной Дворцовый мост,
а за ним мост Лейтенанта Шмидта,
а дальше уже нет мостов,
дальше, как ни странно,
уже Финский залив.

Я покупаю билет на Финляндском вокзале,
сажусь в электричку
и еду среди сосен на северо-запад.
И сосны, как ни странно,
расступаются в стороны.
А потом я иду по лесу.
Поют птицы,
Снуют муравьи,
и облака надо мной белые,
как ни странно.

— Эй ты,
поэт —
крикнуло мне созвездие Лебедя. —
Напиши обо мне красиво!

— Эй ты,
поэт —
крикнул мне сфинкс на набережной. —
Напиши обо мне загадочно!

— Эй ты,
поэт —
крикнул мне башенный кран. —
Напиши про меня задушевно!

— Эй ты,
поэт —
кричит мне продавщица мороженого. —
Напиши обо мне что-нибудь тепленькое!

Я сажусь
и пишу о созвездии Лебедя —
получается, кажется, красиво, —
и о сфинксе на набережной —
получается вроде бы загадочно, —
и про башенный кран —
выходит вполне задушевно, —
и для продавщицы мороженого —
вышло что-то очень теплое.

— Дурак ты,
поэт! —
говорит мне Литейный мост. —
Пиши, что душа просит!

Я взял
и написал это стихотворение.
Получилось ли оно —
не знаю.

Что же вы, дети,
так громко кричите?
Что же вы, дети,
так часто деретесь?
Что вы ревете,
несносные дети?

Сосредоточиться
нам дети не дают,
но и отчаянью
они нас не подпустят.
Уединиться дети
не дают,
но облениться
тоже не позволят.
Ни дня покоя
дети не дают,
но вдохновению
они не помешают.

Что же вы, дети, умолкли?
Орите!
Что же вы, дети, притихли?
Деритесь!
Что вы не плачете,
милые дети?

И почему вы так быстро взрослеете?
Что вы торопитесь,
глупые дети?

Вместо того
чтобы спать до полудня,
он вставал с рассветом
и принимался за дело.

Вместо того,
чтобы сидеть на крылечке
он бродил по лесам
и гладелся в озера.

Вместо того
чтобы стать счастливым,
он делал счастливым
каждого встречного.

Вместо того
чтобы считать ворон,
он творил зачем-то
подлинные шедевры.

Вместо того
чтобы о нем позабыть,
все его отлично помнят
почему-то.

Я восхищаюсь ею,
а она грозит мне кулаком
(запугать хочет),
потом хватает иерихонскую трубу
и трубит в нее
что есть мочи
(оглушить хочет),
потом подбегает
и бъет меня по глазам
тонким прутиком
(ослепить хочет),
потом изменяет черты
и притворяется безобразной
(одурачить хочет)
а потом исчезает
и долго-долго не появляется
(испытать меня хочет),
но я все равно восхищаюсь ею
(зря старается).

Веселые они люди —
бессовестные.

Спросишь:
— И не совестно вам?
— Нет, — отвечают, —
не совестно! —
И улыбаются.

Удивишься:
— Неужто и впрямь
совсем у вас совести нет?
— Да, — говорят, —
ни капельки нет! —
И смеются.

Полюбопытствуешь:
— Куда же вы ее дели,
совесть-то свою?
— Да у нас и не было ее, — говорят, —
никогда не было! —
И хохочут.

Отойдешь в сторонку
и задумаешься.

Тетка в синем переднике
сдирает со стен старые афиши
Они отдираются слоями.
Обнажаются:
название выставки,
которая уже давно закрыта,
фотография клоуна,
который умер месяц назад,
и фамилия дирижера,
уже закончившего свои гастроли.
Тетка в синем переднике
поворачивает время вспять.

Содрав старые афиши,
тетка мажет стену клеем
и наклеивает новые.
Появляются:
название театральной премьеры,
которая еще не состоялась,
портрет иноземной певицы,
которая еще не приехала в город,
и дата открытия цирка,
который еще не построен.
Тетка в синем переднике
открывает тайны грядущего.

Так зачем же вам машина времени,
скажите на милость?

Какая-то птица кричит — пустите!
Пустите!
Пустите!
Пустите!
Пустите!
Куда же пустить тебя,
странная птица,
куда ты стремишься?

Но может быть, птица молит — простите?
Простите!
Простите!
Простите!
Простите!
За что же простить тебя,
бедная птица,
что ты натворила?

Иль, может быть, птица велит — грустите?
Грустите!
Грустите!
Грустите!
Грустите!
Зачем же грустить-то,
смешная птица?
Предадимся веселью!

А что, если птица кричит — спасите!
Спасите!
Спасите!
Спасите!
Спасите!
А что, если птице грозит опасность?

Я должен ее спасти.

Человек не успел вскочить в автобус,
и ему прищемило ногу дверью.
Автобус тронулся,
и человек поскакал за ним
на одной ноге.

Все кричали:
— Остановите, остановите машину! —
А человек скакал за автобусом
и смущенно улыбался.
Все кричали:
— Откройте, откройте дверь!
А человек и автобус
удалялись.

Когда дверь открылась,
человек не сел в автобус —
пошел пешком.

— Гордый! — сказали все.

А человек шел по улице
и блаженно улыбался.
А человек понял,
что ему некуда торопиться.

Что я вижу!
Кентавр пристает к девице!
Наглый, грубый, лохматый кентавр
пытается обнять
миловидную, скромную, беззащитную девицу!

Что я делаю?
Я подхожу к кентавру
и говорю ему вежливо:
— Будьте добры,
оставьте в покое эту девушку!

Что делает кентавр?
Он угрожающе подымает копыто
и говорит мне следующее:
— Иди ты в джунгли реки Амазонки,
в снега Земли Франца-Иосифа,
на дно Тускарорской впадины
и на вершину горы Джамолунгма!
Понял?

Что мне остается делать?
Не долго думая,
я щелкаю грубияна по носу
(не очень больно,
только для острастки).

Что происходит с кентавром?
Дико заржав,
он бросает девицу
и обращается в бегство
(стук его копыт
быстро затихает в отдалении).

Что говорит мне юная красавица? —
Вы мой спаситель! —
говорит она
(при этом слезы благодарности
выступают у нее на глазах).

А что говорю я?
— Пустяки! —
говорю я
(и при этом ковыряю землю
носком ботинка).

Каков же вывод
из этой волнующей,
неправдоподобной,
но совершенно подлинной истории?

Вывод прост:
нечего церемониться с кентаврами!