Су Дун-по - Стихи. Мелодии. Поэмы

В бассейне
Рыбки красные резвятся,

Они людей
С рожденья не боятся.

И кто тут виноват,
Как не крючок,

Что нам они
Не стали доверяться!

Расстался с гостем —
Он уже в пути.

Искал цветы —
Расцветших не нашел.

Но в город
Мне не хочется идти,

На берегу реки
Так хорошо!

Ко мне подходит
Старый человек:

«Что, господин,
Пророчит нам весна?»

Ответствую:
«Был добрым дождь и снег —

Горою будет
Урожай зерна!»

Ветер что-то шепчет в тростнике,
Этот шепот — та же тишина.

Дверь открыл и вижу: под дождем
В озере купается луна.

Спит рыбак, и чайка тоже спит,
Может быть, у них похожи сны?

Вынырнула рыба из воды —
Словно демон в проблеске луны.

Ночь все глубже, у людей сейчас
Не пересекаются пути,

Только тень, когда иду один,
Может, веселясь, со мной идти…

То нахлынет на песок волна,
То, следы оставив, отойдет,

В ивняке луна, собрав лучи,
Паутину, как паук, плетет…

Наша жизнь стремительна, быстра,
Соткана из грусти и забот,

А отдохновенье — быстрый миг:
Промелькнет внезапно — и уйдет.

Вот пропел петух, а вслед за ним —
Колокольный звон и птичий гам,

Барабан вещает, что пора
Паруса расправить рыбакам!

Пьяный, лезу по склону,
В желтых травах плетусь еле-еле.

Принял груду камней
За баранов, бегущих гурьбой.

На вершине упал,
Полагая, что я на постели,

А вверху — облака
И бескрайний простор голубой.

Песне дальней долины
В горах отзывается эхо,

Тут на юго-восток
Оглянулся прохожий один

И руками взмахнул,
А потом захлебнулся от смеха

И, смеясь, говорит:
— Загулял, загулял господин.

Бамбук рисуя,
Этот чародей

Людей не видит —
Шелк лишь видит свой;

Он видит шелк,
И позабыл людей,

И словно распрощался
Сам с собой.

Уйдя в бамбук
Всем телом и душой,

Он открывает
Новь и чистоту.

Где живописец
Жил еще такой?

Он — божество,
Его люблю и чту!

Жил Чжао-муж
Не для желудка, право!

В семье, я слышал,
Не хватало каши.

Но прах его
Да погребут со славой,

Да будет он
Бамбуками украшен!

Не думаю,
Чтоб это было вкусно:

Вчера коренья
И сегодня — снова,

Но я писал же,
Что прожить искусно

Вполне возможно
Даже без мясного!

Десять ли прошли, но нет харчевни,
Лишь зола да ветер неспокойный.

Шли еще пять ли — и снова пепел
Там, где прежде был приют убогий.

Доставляли с юга фрукты личжи,
Для двора везли и «глаз драконий»,

Кто расскажет, сколько тел недвижных
Коченеет в ямах у дороги!

Но как ветер — над горами мчались,
Над водой — летели, словно птицы,

Потому и стебли и листочки
Привезли в Лоян с живой росою,

И, довольна, во дворце красотка
На себя глядит — не наглядится, —

Что ей до того, что соки фруктов
С кровью перемешаны людскою?

В годы Юн-юань правленья Ханей
Личжи с юга Цзяо привозили,

В годы Сюань-цзуна дома Танов
Через Фу в Лоян их доставляли.

И поныне злобу и жестокость
Танского Линь-фу мы не забыли,

Но Бо-ю почтенного советы
Разве помнит кто-нибудь? Едва ли!

О, услышь, Небесный Повелитель,
Как живется тягостно крестьянам!

Разве прихоть Ян Гуй-фэй важнее
Мук народа, всех его страданий?

Пусть хлеба взойдут при теплом ветре,
Дождь пройдет не поздно и не рано,

Пусть не мерзнут и не чахнут люди —
Нет щедрей таких благодеяний!

…А знаете ли вы, что в Уишане
Открыли чай — «Дракон большой
                              и малый»?

И вновь обозы на дорогах южных,
Как будто прежних бедствий не бывало!

От перевозок наживаться могут
Лишь те, кто родовиты и богаты,

Кто о своем печется рте и теле,
А не они ль потворники разврата?

Но у меня или у вас, скажите,
Есть недостаток в этом ли товаре?

Конечно, были честные в Лояне
И преданные слуги государя,

Но я скорблю:
Цветы таохуана

Везут в столицу,
Как везли при Танах!

Среди реки — высокая скала,
Еще не найден на вершину путь.

А на скале стоит священный вол,
Не знающий, что значит плуг тянуть.

Паломники у храма собрались,
Упали ниц с надеждой и мольбой,

Приносят в жертву белую овцу
Под звуки флейт и барабанный бой.

А в отдаленье, в поле, вол живой,
О камни спотыкаясь, тянет плуг…

Обветрены, обточены рога,
Оттоптаны копыта — сколько мук!

А ведь ему лишь полпучка травы
Дают, чтоб голод вечный утолить.

Поистине: чем быть волом живым —
Куда бы лучше изваяньем быть!

Всяк хочет умных вырастить детей —
Иначе мы и не были б отцами.

Но я лишь оттого, что был умен,
Увы, свершал ошибки что ни год.

Вот почему хочу я милых чад
Воспитывать тупицами, глупцами, —

Тогда они без горя, без труда
Достигнут сана Праведных Господ!

Ползут, поднимаясь на Яшмовый храм
Слоями: на слой надвигается слой.

Не раз уж говорено было слуге
Сметать их, как явится, тут же метлой!

Вот солнце, поднявшись и мир осветив,
Сгребло их в охапку и бросило вон.

Но кончился день, а с луною опять
Они возвращаются с разных сторон…

Стареет кокон, и хлеба
Желты уже наполовину,

А за горой и под горой
Упрямый дождь все льет и льет.

Крестьянин руки опустил,
Крестьянка бросила корзину,

В высоком храме Белый Бог
Один не ведает забот!

С невозмутимым мудрецом
Лентяй порой имеет сходство,

Но это значит ли, что лень
Для собранности руководство?

И грубость с честной прямотой
На первый взгляд порою схожи,

Но разве можно утверждать,
Что в сути их — одно и то же?

Мой господин невозмутим
И славен прямотою гордой,

Он и спокоен, и учтив,
Уравновешенный и твердый.

А я — увы! Могу ли я
Таким же быть, как Вы, безгрешным?

Сравнившись с Вами, я кажусь
Перед самим собой потешным.

Я против общества не шел,
А если что-то и случилось,

Не я, а от меня оно
Ушло, чуждаясь — отрешилось!

И вот назойлив я и груб,
Как горлица в лесу суровом,

По лености я с рыбой схож,
Что спит под ледяным покровом.

И люди, зная блажь мою,
Смеются надо мной вседневно.

Сочувствуете Вы один
Глупцу в борьбе его плачевной.

А ведь и тот, кто прям всегда,
Случайно может оступиться,

И тот, кто тих-невозмутим,
Вдруг, негодуя, возмутится.

А то, что груб я и ленив, —
Болезнь, а не порок извечный,

Но ни лекарства, ни игла
Болезни этой не излечат!

Не удивляйтесь, господин,
Что слабое вино в бокале:

Его слезами я долил,
В нем размешал свои печали.

Кто знает, встретимся ли впредь?
До встречи ждать какого срока?

Боюсь, что будет одному
Без Вас мне очень одиноко.

Надеюсь только, что во сне
Увижу, представляя друга,

Как открывается пред ним
Моя убогая лачуга…