Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

1

Вспомни о нашем последнем свидании,
Под небом печальным Зеленеющей Дании,
Где разносятся чайки рыдания,
Споря с оркестром купальным.

Вечером дали
Станут неверней, туманней.
В окнах рояли
Нежно сольются с словами простого романса
О ранней
Смерти влюбленного Ганса.
В Дании горе
Станет прозрачней и тише:
Между зеленых каштанов сверкает так ласково море;
Мягко звонят колокольни и высятся острые крыши.

Вечером сядь под плакучей, развесистой ивой,
И Андерсена
Вспомнишь рассказ ты тоскливый —
О том, как измена Бедного, доброго Ганса убила.
Под ивой,
Там, где ребенком он с нею бывал на свидании,
Да, под зеленою ивой задумчивой Дании
Бедного парня могила.

Дания!
Помнит ли ныне твое вечно серое море
Про всемирное, вечное горе,
Про глухие страдания
Принца печального, в черном берете, со шпагой?
Или уснуло оно, погребенное влагой
Волн, что сереют и в небо уходят, спокойные?
Всё неподвижно; пестреют домов черепицы,
В лазури плескаются флаги,
Льются оркестра созвучия стройные,
И проносятся серые птицы.
Да, но когда океан свою даль затуманит,
Смолкнет тревога докучная жизни вседневной,
Образ печального принца под месяцем встанет —
Призрак тоскующий, жаждущий мести и гневный.

Да, золотые предания
Ты сохранила, страна безысходной неволи!
Небо неясное, воздух больных меланхолий —
Зеленая Дания!

2

Помнишь ночь? Зари дрожало пламя,
Летний день и холодел, и гас.
По дороге пыльной, меж полями,
Дребезжал наш ветхий тарантас.

Ветер выл, холодный и зловещий;
Над болотом зыблился туман.
Там, в задке, позвякивали вещи,
Кувыркался серый чемодан.

Помнишь, как «должно быть, опоздали»,
Выехав из леса, ты сказал.
Перед нами в темно-синей дали
Огоньком едва мерцал вокзал.

И, со всех сторон объятый мраком,
Озаряя сумрачный простор,
В вышине надежным, верным знаком
Загорелся грустный семафор.

Помнишь, как в вагоне полутемном
Мы предались неземной мечте.
Жизни смысл таинственно-огромным
Представал в вагонной темноте.

И стучали яростно колеса,
И баюкал равномерный звук…
И к нестройным голосам хаоса
Чутко ты прислушивался, друг.

Этот миг не может быть случаен…
Помнишь, как, перелезая рвы,
Ночью мы скитались у окраин
Тьмой огней мерцающей Москвы?

Этой ночью, светлой и прощальной,
Наш союз навеки заключен.
И, премудрый, строгий и печальный,
Ты в душе моей запечатлен.

Всё улыбается светло Вам:
Цвести природа начала;
Кружится в сумраке еловом,
Над мохом, первая пчела.
Шумят разлившиеся воды,
И на закате хороводы
Тревожат песнью сон дерев.
Под звонкий смех веселых дев
Летают легкие качели.
Под искрометной синевой
Светлеет ярко зелень хвой,
И Primavera Ботичелли,
Под говор птичьих голосов,
Скользит меж нимф, в глуши лесов.

И, терем льда разбив хрустальный,
Ревет ручей, как дикий скимн;
И шум воды, и звон пасхальный
Сливают звуки в общий гимн.
И гром воды, и пенье меди —
Всё, все вещает о победе,
И грудь земли открыла всем
Восторгов праздничный эдем.
Гуляет ветер вольно, шумно
Над первой зеленью листов.
В короне полевых цветов,
В объятья милого Вертумна
Помона юная спешит;
И ветер травами шуршит.

В саду вечернем, благовонном,
Поет скрипучее ведро.
И солнце прячет, внемля звонам,
Багрянозлатное ядро.
Поля овеял сумрак мирный
И — светоч области эфирной —
Один, на синеве густой,
Выходит Геспер золотой,
И соловей — любовник томный —
Когда забрезжила звезда,
Поет, порхнувши из гнезда,
Над сонным прудом, в роще темной.
Цветы — священный фимиам,
И звезды — клир, и роща — храм.

1

И этих лет я с сердца не сотру:
Воспоминания тем явственней, чем старе.
Как помню я прогулки поутру
И радость игр на Зубовском бульваре!
Я ростом был тогда почти что клоп,
Но помню яркость первых созерцаний,
Как я испуганно порою жался к няне,
Увидев желтый, деревянный гроб…
Как я всегда любил весну в Москве:
Побег ручьев, детей веселых визги
И одуванчики в густой траве,
Как золота расплавленного брызги.
Пролеток яростно грохочет колесо;
Листы берез благоуханно клейки.
Ребенок катит желтое серсо,
Болтают няни, сидя на скамейке.
Вот мальчуган, одетый как матрос,
Прошел с зеленым, глянцевитым шаром.
И небеса синеют над бульваром,
И ветер шелестит вершинами берез.
Лужайки, влажным светом залитые,
Костюмов свежих разноцветный драп,
И девочек головки золотые,
И ленты их весенних, легких шляп!

Порой случалось забрести на рынок,
Где пахли рыб обмерзлые хвосты.
Там находил я пищу для мечты
Средь грубо размалеванных картинок,
Повешенных в порядке вдоль стены.
Меня пугала тел греховных груда,
Летящих в бездну ада, и Иуда
На огненных коленях сатаны.
Я помню вывеску с надтреснутою буквой,
Капусты запах, грязные столы,
И кадки, мерзлою наполненные клюквой,
И много мокрой, красной пастилы.

Как я любил осматривать киоски,
Читать названия дешевых книг,
И в колокола нежном отголоске
Подслушивать знакомый мне язык.
Я меж Остоженкою и Арбатом вырос,
И помню в смутном, детском полусне
Приходский храм, и полный певчих клирос,
Иконостас, сияющий в огне.
Я помню тихий Штатный переулок
И в небе знаки первые весны:
Просохли камни, шум пролеток гулок,
И облаков бегут причудливые сны.
Как ярки трав зеленые побеги!
Всё омывается волнами янтаря…
И гаснет память о недавнем снеге,
И гаснет медленно вечерняя заря.

2

Веселый вечер майский. Все от жара
Выходят отдохнуть, садятся у крыльца,
И грохот музыки доносится е бульвара…
Меж листьями горят отливы багреца.
Вкруг храма белого, в пыли, уснули скверы,
На клумбах зыблются спаленные цветы,
И еще дышит зной от каменной плиты.
Роями вывелись на улицах гетеры.
И, тросточкой махая, кавалеры
Им шепчут на ухо развратные слова.
Бульвар стоит теперь, и густ, и пылен…
Уже детьми истоптана трава,
И против шалунов городовой бессилен.
Всегда знакомых встретишь в этот час.
На пыльном небе звездочка мерцает,
И где-то мертвый вспыхивает газ…
И незаметно ночь горячий день сменяет.
А в переулках, у Москвы-реки,
Фабричные толпятся, дети, бабы…
Здесь замирает гул пролеток слабый;
Отражены в воде, мерцают огоньки;
А запад меркнет, тусклый и кровавый.
В сиянии лучистых, крупных звезд
Блестят Кремля золоченые главы
И обрисованный узором четким крест.
Далеко сад раскинулся тенистый,
А там, за ним — несметные огни.
Приятно сесть под деревом, в тени,
Где веет ветер чистый.

Люблю Никольскую полночною порой;
Здесь экипажей шум и заглушен, и ровен;
Люблю я двери запертых часовен
И огонек лампадки золотой.
Я, шляпу сняв, крещусь благоговейно…
Вдруг — белый свет из верхнего окна,
И вижу вывеску нарядную Феррейна,
Где до утра не знают сна.
Закрыты окна лавки синодальной.
Вот у дверей, затворенных пока,
Молебна ждет народ многострадальный:
В нем вера в чудо глубока.

О, ночи синие! притихший гул пролеток!
Душа, восторг невыразимый пей.
Луна, скиталица заоблачных степей,
О, как твой взор — и благостен и кроток!