Дмитрий Быков - Последнее время

Когда в огне переворота
Россия встанет на дыбы
И постучит в мои ворота
Костлявый перст моей судьбы,
Когда от ярости горильей,
От кирпича, от кумача
Друзей кухонных камарилья
Задаст, рыдая, стрекача,
«Мы говорили, говорили!» —
Нам, остающимся, крича;

Когда мы слезы с губ оближем
И напрощаемся сполна,
Когда осядет по Парижам
Уже четвертая волна —
Что мне останется, осколку?
Я, пребывая при своем,
Не эмигрирую, поскольку
Куда как тяжек на подъем:
Я не умею жить в Париже.
Разлука мне не по плечу.
Я стану тише, глаже, ниже,
Чтоб не продаться — замолчу.
В стране дозволенной свободы,
Переродившейся в вертеп,
Я буду делать переводы,
Чтоб зарабатывать на хлеб,
И, отлучен от всех изданий,
Стыдясь рыданий при жене,
Искать дежурных оправданий
Усевшимся на шею мне.
Я сам себя переломаю
И, слыша хруст своих хрящей,
Внушу себе, что принимаю,
Что понимаю ход вещей,
Найду предлоги для расплаты,
Верша привычный самосуд…
Мы вечно были виноваты —
За это нам и воздадут.

И торжествующие стеньки
С российской яростью родной
Меня затеют ставить к стенке
Какой-нибудь, очередной,
И жертвой их чутья и злобы
Я пропаду ни за пятак:
Добро б за что-нибудь! Добро бы
За что-нибудь — за просто так!
Не дав минуты оклематься,
Меня привычно пригвоздят,
Хоть я бежал от прокламаций
И ненавидел самиздат,—
Но прирученная Фемида
Привычно справит торжество,
И то-то будет мне обида,
Что я не сделал ничего,
Когда в какой-то миг кошмарный
Я успокоюсь в общем рву
И даже гибелью бездарной
Аплодисментов не сорву!

Прощай, свободная Россия,
Страна замков, оград, ворот!
Прощай, немытая стихия —
Так называемый народ!
Опять взамен закона дышло,
И вместо песни протокол,
И вместо колокола слышно,
Как в драке бьется кол о кол!

Потом припомнят наши строки,
Неизданные — до одной,—
Во дни глобальной перестройки,
Какой-нибудь, очередной,
В стране безумного народа,
Всегда готового вязать,
Где есть последняя свобода —
Свобода это предсказать.

Ты помнишь, мы сидели вчетвером.
Пустынный берег был монументален.
К Европе простирался волнолом.
За ближним лесом начинался Таллин.
Вода слегка рябила. Было лень
Перемещать расслабленное тело.
Кончался день, и наползала тень.
Фигурная бутылка запотела.

Федотовы еще не развелись.
От Темы к Семе не сбежала Тома,
Чьи близнецы еще не родились
И не погнали Тому вон из дома.
Бухтин не спился. Петя не погиб
Под колесом неназванной машины.
Марину не увел какой-то тип.
Сергей и Леша тоже были живы.

Тень наползала. Около воды
Резвились двое с некрасивым визгом,
Казавшимся предвестием беды.
Федотов-младший радовался брызгам
И водорослям. Смех и голоса
Неслись на берег с ближней карусели.
На яхтах напрягали паруса,
Но ветер стих, и паруса висели.

Эстония еще не развелась
С империей. Кавказ не стал пожаром.
Две власти не оспаривали власть.
Вино и хлеб еще давали даром.
Москва не стала стрельбищем. Толпа
Не хлынула из грязи в квази-князи.
Еще не раскололась скорлупа
Земли, страны и нашей бедной связи.

Тень наползала. Маленький урод
Стоял у пирса. Жирная бабенка
В кофейне доедала бутерброд
И шлепала плаксивого ребенка.
Пилось не очень. Я смотрел туда,
Где чайка с криком море задевала,
И взблескивала серая вода,
Поскольку тень туда не доставала.

Земля еще не треснула. Вода
Еще не закипела в котловинах.
Не брезжила хвостатая звезда,
Безумцы не плясали на руинах,
И мы с тобой, бесплотных две души,
Пылинки две без имени и крова,
Не плакали во мраке и тиши
Бескрайнего пространства мирового
И не носились в бездне ледяной,
Стремясь нащупать тщетно, запоздало
Тот поворот, тот винтик роковой,
Который положил всему начало:
Не тот ли день, когда мы вчетвером
Сидели у пустынного залива,
Помалкивали каждый о своем
И допивали таллинское пиво?

Нет, не тогда. Но даже этот день,
Его необъяснимые печали,
Бесшумно наползающая тень,
Кофейня, лодки, карлик на причале,
Неясное томление, испуг,
Седой песок, пустующие дачи —
Все было так ужасно, милый друг,
Что не могло бы кончиться иначе.

Наше свято место отныне пусто. Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста, кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета — на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую стрекозу.

Я живу один в деревянном доме. Я держу корову, кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках, беру бесплатно. Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему не дано.

Я уже не дивлюсь никакому диву. На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую «Ниву», и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни: забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней, о милом дружке да строгом отце.

Вдалеке заходят низкие тучи, повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя, лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное на поляне светло, как липовый мед.

Иногда заедет отец Паисий, что живет при церковке, за версту,—
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей, по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку, опрокинет рюмочку — «Лепота!» —
Посидит на веранде, попросит книжку, подведет часы, почешет кота.

Иногда почтальон постучит в калитку — все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку — непонятно, откуда он их берет.
Все не мне, неизвестным; еры да яти; то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, дню ангела, дню печати,
с Валентиновым днем, с седьмым ноября.

Иногда на тропе, что давно забыта и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта,
а вглядеться — так, может, и птичьих лап,
И к опушке, к темной воде болота, задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу.

Печорин женился на Вере,
Устав от бесплодных страстей,
Грушницкий женился на Мэри,
Они нарожали детей.
Семейное счастие кротко,
Фортуна к влюбленным щедра:
У Веры проходит чахотка,
У Мэри проходит хандра.

Как жаль, что такого исхода
Безвременье нам не сулит!
Судьба тяжела, как свобода,
Беспомощна, как инвалид.
Любовь переходной эпохи
Бежит от кольца и венца:
Финалы, как правило, плохи,
И сын презирает отца.

Должно быть, есть нечто такое
И в воздухе нашем самом,
Что радость тепла и покоя
Не ладит с угрюмым умом.
Терпите и Бога молите,
Смиряя гордыню свою,
Чтоб Левин женился на Кити
И время вошло в колею!

Когда бы меж листьев чинары
Укрылся дубовый листок!
Когда б мы разбились на пары,
Забыв про бурлящий Восток,
Дразнящий воинственным кликом!
О Боже, мы все бы снесли,
Когда бы на Севере диком
Прекрасные пальмы росли!

Но в Персию едет Печорин,
И зря воровал Азамат,
И воздух простуженный черен,
И автор навек неженат.
Грустить о своих половинах,
Томиться привычной тоской,—
Покамест на наших руинах
Не вырастет новый Толстой.