Николай Доризо - Избранные произведения. В.2-х томах. Т. 1. Стихотворения. Песни

Артек, Артек, кремнистый мыс,
Вечерний звон цикад,
Над морем острый кипарис,
Пронзающий закат.

Куда ни глянь, сады вокруг.
Шумит прибой, пыля.
Как сабли, вспыхивают вдруг
Под ветром тополя.

Зеленой пеной повитель
Стекает с крыш домов.
Здесь видишь северную ель
У южных берегов.

Здесь одинокая сосна
Завьюженных степей
С прекрасной пальмою дружна,
С той, что лишь снилась ей.

Сюда сошлись со всех краев
Деревья, чтобы цвесть…
Вот так из разных городов
Собрались дети здесь.

А по ночам, когда ветра
Уходят за хребты,
Свет пионерского костра
На склонах видишь ты.

Ведет вожатая рассказ,
Горит костер в лесу.
Как красный галстук, в поздний час
Он вьется на мысу…

А сколько нам пришлось пройти
Походов и боев,
А сколько нам пришлось в пути
Солдатских сжечь костров!

А сколько пепла позади
Развеяли ветра,
Чтоб вновь собралась детвора
У этого костра!..

Дорожки в скверах почернели,
Бушует в рощах, листопад,
А у Кремля
                     прямые ели
В надежной зелени стоят.

Они пробьются сквозь метели,
Сумеют молодость сберечь
И никогда не сбросят с плеч
Свои зеленые шинели.

Ахнула,
                потом заголосила,
Тяжело осела на кровать.
Все его,
               убитого,
                              просила
Пожалеть детей, не умирать.

Люди виновато подходили,
Будто им в укор ее беда.
Лишь один из нас во всей квартире
Утром встал веселый, как всегда.

Улыбнулся сын ее в кровати,
Просто так, не зная отчего.
И была до ужаса некстати
Радость несмышленая его.

То ли в окнах сладко пахла мята,
То ли кот понравился ему,
Только он доверчиво и свято
Улыбался горю своему…

Летнее ромашковое утро.
В доме плачет мать до немоты.
Он смеялся, —
                          значит, это мудро,
Это как на трауре цветы!..

И на фронте, средь ночей кромешных,
С той норы он был всегда со мной —
Краснощекий, крохотный, безгрешный,
Бог всесильной радости земной.

Приходил он в тюрьмы без боязни
На забавных ноженьках своих,
Осенял улыбкой
                               перед казнью
Лица краснодонцев молодых.

Он во всем:
                     в частушке, в поговорке,
В лихости парода моего.
Насреддин
                    и наш Василий Теркин —
Ангелы-хранители его!..

На завьюженном Севере,
Без друзей,
                    без наград,
Жил,
            лишенный доверия,
Одинокий солдат.
Был он пулею стрижен,
Был осколком задет,
Только орденских книжек
У рубцов его нет.
Мы считали,
                       что этот
Русский воин
                       в бою
Нашу Родину предал
На переднем краю.
Об одном мы не знали:
Что над мрамором плит
Не солдат безымянный —
Он из бронзы отлит.
В том же самом движенье,
С той же связкой гранат,
Как в далеком сраженье,
Где был ранен солдат.
Мы несли ему лилии,
Но,
           недвижен и строг,
Он свой адрес,
                             фамилию
Подсказать нам не мог.
И, оставшись на свете
Без родного полка,
Виноват был в анкете,
В бронзе —
                      прав на века!..

Человек
               искал героев Брестской крепости,
Как старатель золото искал,
Все легенды расспросил в окрестности,
Имена по буквам собирал.
В казематах
                        надписи выпытывал,
Письма слал по дальним адресам
И нашел
                героя позабытого,
И ему сперва поверил сам.
Доказал,
               что намертво контужен
Тот герой,
                     пред кем мы все в долгу,
Только тело в шрамах,
                                                 а не душу
Отдал в плен вошедшему врагу.

Мой товарищ,
                         жил он недалече.
Заседали в клубе мы одном.
Я его, бывало, не замечу,
А теперь все думаю о нем.
Найдены
                тобой
                            герои Бреста.
Ордена
                 заслуженно горят.
Но средь них
                          одно
                                     пустует место,
Так займи же ты его — солдат!.
А в моей судьбе
                             была ли веха
Или только гладкие пути?
Спас ли я
                    вот так же
                                         человека?
А ведь мог, наверное, спасти!..

«Любимая, далекая,
Дочурка черноокая,
Нежно мишку укрой,
Вот окончится бой,
Твой отец вернется домой…»

В сорок втором, еще мальчишкой,
Однажды ночью наугад
Про девочку с тем самым мишкой
Сложил я песню для солдат.
Гармонь сорок второго года,
Как мог, твой звук я повторил,
Как мог, письмо продолжил чье-то
И чью-то грусть удочерил.
Не знал в тот год я рифмы модной,
Чеканных граней мастерства,
Но были от беды народной
Взрослей меня
                             мои слова.

«Любимая, далекая,
Дочурка черноокая,
Нежно мишку укрой,
Вот окончится бой,
Твой отец вернется домой…»
Писал я с болью эти строчки,
Я — не отец и не поэт.
С тех дней
До дня рожденья дочки
Еще мне жить пятнадцать лет.
О ней не ведал я в ту полночь —
Хоть день прожить бы на земле!
Я был юнцом, но старшим в помощь
Отцом
                  считал себя в семье…
Уж как-то так случилось это,
Что я забыл о песне той —
Для искушенного поэта
Негож язык ее простой.
И вдруг сегодня — что за чудо! —
Звучит по радио она.
И дорога она кому-то,
И до сих пор еще нужна.

О ней сегодня письма пишут,
Как бы о девочке своей.
Под городской и сельской крышей
Она жила среди людей.
Но потеряв меня когда-то,
Она до нынешнего дня,
Как дочь пропавшего солдата,
Искала столько лет меня!

С тех времен,
                        не таких уж далеких,
Здесь осталась,
                              как пепел костра,
Сиротливых,
                      ничейных,
                                               безногих
Детских туфелек пыльных гора.
Пострашнее потех Тамерлана.
Обнаженной горы черепов,
Эта явь
                или сон мой,
                                         как рана,
Эта горка худых башмаков…
Есть гостиница в Бухенвальде
Для туристов из разных стран.
Комфортабельные кровати.
Танцплощадка и ресторан.
В холл спускаюсь
                             бессонно,
                                               сутуло.
Чья-то музыка из-за угла
Непонятным весельем хлестнула,
Как холодной водой обдала.
Вы скучаете здесь?
Не скучайте!
До утра радиола орет.
В Бухенвальде,
в самом Бухенвальде
Англичанки танцуют фокстрот.
Что ж! Живите спокойно и сыто.
Но, послушайте,
                               именно здесь
В безмятежности вашего быта
Что-то очень опасное есть.
Англичане,
                    французы,
                                             ирландцы!
Не забудьте о них, неживых!
Как бы вы не оставили в танце
Гору туфелек
                              легких
                                            своих!