Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Бог Погода, юный, малый,
В васильковом он венке,
У него румянец алый,
Перстень синий на руке.

Перстень синий, с бирюзою,
Крылья тонки мотылька,
Нежен цвет, перед грозою,
Василькового венка.

Голубой и серебристый
Развевается покров,
Весь он легкий, весь сквозистый,
Бог цветов и мотыльков.

Бог приятного покоя,
Шелестенья светлых трав,
Сладких отдыхов от зноя,
Прохладительных забав.

Есть иные, что серьезны,
Хмурят очи, жгут огнем,
Боги люты, боги грозны,
Те, что любят кровь и гром.

Бог Погода жертв не хочет,
В храмах душно, мчится в лес,
Вон, с касаткой он хохочет,
С быстрой ласточкой исчез.

Богу юному, Погоде,
Все и дело что летать,
Промелькнуть на небосводе,
И земным с земными стать.

Есть красивые старинные слова,
Их душа через столетия жива.
У Славян в почтеньи были берегини,
Это водные прибрежные богини.

Цвет морей и цвет затонов нежно-синь,
Взор глубок у синеглазых берегинь.
Голос их – как зов-напев волны
прибрежной,
Завлекательный, ласкательный, и нежный.

Лебедь Белая, ведунья старых дней,
Берегинею была среди людей.
Витязь был, Поток Могучий, ею скован,
Белой Лебедью прибрежной зачарован.

Он в гробнице очутился – и с конем,
Змеи пришел, палил и жег его огнем.
Змей не сжег его, он жил бы и доныне,
Да не так хотелось Белой Берегине.

Лебедь Белая любила быть одна
И глядеть, как голубеет глубина.
Люб ей был и день и два Поток Красивый,
«Будет», – молвила с улыбкой горделивой.

И взмахнув крылами белыми над ним,
Обернула камнем витязя немым.
Спит Поток, застыл виденьем белоснежным,
Над затоном, над мерцаньем вод прибрежным.

В невеликом отдаленьи от него
Лебедь Белая, и все кругом мертво.
Но не мертвенно-мертво, а в смерти живо: –
Веще спит она, и в сне навек красива.

Посвист, Посвист, с кем несешься,
Споришь, сердишься, шумишь?
Над осокою трясешься,
Над иссохшей, чахлой вьешься,
Шорох льешь в лесную тишь.

Сук зацепишь, сук застонет,
Можжевельник шелестит.
Хлыст незримый листья гонит.
Сумрак сосен свист хоронит.
Свист бессмертен. Чу, свистит.

В осень, в зиму, с снегом сивым,
С снегом чистым вступит в спор.
Летом, змей, грозится нивам:
Колос, колос, будь спесивым, –
Серп придет, и смят узор.

Расшаталася застреха,
Шепчет ветер, бьет, свистит.
Там, в овраге, стонет эхо,
Ближе, дальше, звуки смеха,
Посвист, Посвист шелестит.

Если ночью над рекою
Ты проходишь под Луной,
Если, темный, над рекою
Ты захвачен мглой ночной,
Не советуйся с тоскою,
Силен страшный Водяной.

Он душистые растенья
Возрастил на берегах,
Он вложил в свои растенья
Власть внушать пред жизнью страх,
Цепко сеять опьяненье
В затуманенных мечтах.

Сам сидит весь голый в тине,
В шапке, свитой из стеблей,
В скользком иле, в вязкой тине,
Манит странностью своей,
Но замкни свой слух кручине,
Тайный он советчик ей.

С изумленьем ты заметишь,
Что скользят твои шаги,
Если это ты заметишь,
Сам себе ты помоги,
В топях помощи не встретишь,
Здесь цветы и те враги.

Прочь скорей от Водяного,
Он удавит здесь в тиши,
Не смотри на Водяного,
И цветами не дыши,
Если с ним промолвишь слово,
Быстро вступишь в камыши.

И захваченный рекою,
И испорчен мглой ночной,
Тон болотистой рекою,
Под ущербною Луной,
Ты поймешь с иной тоскою,
Как захватит Водяной.

Страх детей и старых нянек,
Ведьмам кажущий язык,
Дух смешливый, болотняник,
А иначе водовик.

Если он кого встречает,
Он как кочка предстает,
Схватит за ногу, качает,
Чуть замедлишь, кончен счет.

Он. лягушку не утопит,
Любит кваканье трясин,
Но под землю поторопит
Тех, чье имя – Божий сын.

Так тихонько, так без злобы
Заберет и засосет: –
Все – из матерней утробы,
Каждый в Землю-мать пойдет.

Что же медлить? Поскорее: –
Меньше путь – короче грех.
Встала кочка, зеленея,
Чу, под кочкой сжатый смех.

Чу, под кочкой чьи-то стоны,
Стерся в топи чей-то лик.
Болотняник, весь зеленый,
Утешает: «Есть двойник!»

Неуловимым виденьем, неотрицаемым взором,
Он таится на плоскости стен,
Ночью в хозяйских строениях бродит дозором,
Тайностью веет и волю свевает,
Умы забирает
В домовитый свой плен,
Сердцу внушает, что дома уютно,
Что вот эти часы так приятно стучат,
Что вне дома быть дурно, и прямо беспутно,
Что отраден очаг, хоть и связан с ним чад.
Расцвечает на старых обоях узоры,
Еле слышно на них пошептав.
За окном – там болота, там темные горы,
Не ходи. И колдуют бесстрастные взоры,
Так прозрачно глядят, как на птицу удав.
Задержал уходящего. Томно так стало.
Что отсюда идти? Всюду то же, одно.
Да и с вешалки шапка куда-то упала.
И в сенях так темно. И враждебностью смотрит окно.
Посиди на печи. Полежи. Или в сердце все порох?
Спи. Усни. Дышит жарко. Мерцает. И хочется спать.
В мире брошены мы. Кто-то спит.
Что-то есть. Чу, шуршит.
Наползающий шорох.
И невидимый кто-то к кому-то, кто зрим, подобрался, налег на кровать.
Между стен развивается дымное зрелище духа.
Что-то давит, – как будто мертвец, на минуту живой,
Ухватился за горло живого, и шепчет так глухо
О тяготах земных. Отойди, отойди, Домовой!

Вот и мне узнать пришлось
Солнце, Ветер, и Мороз.

Шел дорогой я один,
Вижу: Солнце, Божий сын.

Вижу: Ветер, Божий брат,
И Мороз, идущий в Ад.

На дороге на одной
Трое все передо мной.

В пояс кланяюсь я им,
Трем могучим мировым.

Всем им поровну поклон,
Ветру вдвое, люб мне он.

Солнце в гневе на меня:
«Ну, узнаешь власть огня.

Не захочешь и врагу.
Я сожгу тебя, я жгу».

Ветер молвил: – «Ничего.
Солнце жжет, смирим его.

В свежем духе жизнь моя.
Вею, вею, вею я».

«Солнце что!» – сказал Мороз,
«В белизне своих волос.

Солнце слабо, силен лед.
Пострашней со мною счет».

Ветер молвил: «Ничего.
Жесток лед, смягчим его.

В вешнем духе жизнь моя.
Вею, вею, вею я».

Ветер Солнце укротил,
Пламень – только осветил.

Озарил, не сжег меня
Ток блестящего огня.

В Ветре кротким стал Мороз,
Маем быть ему пришлось.

Поворчал он, был он зол,
И как яблоня расцвел.

Ветер, Ветер, ты ведун,
С юным стар ты, с старым юн.

Колдовская – власть твоя,
Веешь ты – и светел я.

Ветер, Ветер, весь я твоя,
Вешний я теперь с тобой.

Распознать мне довелось
Солнце, Ветер, и Мороз.