Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

И вот он — сын! Ножонками суча,
Глядит на мир спокойно и открыто
И клюв у целлулоидного грача
Беззубым ртом сжимает деловито.

Ему всего три месяца, и он
Еще ни дум не знает, ни забот.
Без туч над ним синеет небосвод.
А мир его — еда да крепкий сон…

Но мать уже до острой боли любит
И то, как сын смешные бровки супит,
И золотой пушистый хохолок,
И жилку, что бежит через висок.

Ей иногда не верится, что он,
Вот этот сверток чуть побольше книжки,
Не выдумка, не сказка и не сон,
А настоящий маленький сынишка!

И смех и грех смотреть, как он порой,
Барахтаясь в короткой рубашонке,
Через себя фонтанчик пустит тонкий,
Подушку всю облив за головой,

Подобных «дел», нескромных и сумбурных,
Немало доведется наблюдать.
В три месяца всех «навыков культурных»
Не в силах человек еще понять.

Да не беда! Вот станет повзрослее
И все постигнет. А пока что сын
Глядит на мать… И нет его роднее!
Ведь он такой для матери один!

— Можно к вам, Галина Николавна? —
В дверь пролез заснеженный букет.
За букетом девочка вослед.
— Вы, ребята? Вот как это славно!

Как я рада! Ну, прошу, входите!
Да смелее. Сколько же там вас?
Нина, Лена, два Алеши, Митя…
О, да тут почти что целый класс?!

В платьях, отутюженных заране,
В галстуках, что зорь любых алей,
Вот они уселись на диване
Стайкой красногрудых снегирей.

Староста Петров, как самый главный.
Произнес с торжественным лицом:
— Мы пришли, Галина Николавна,
Рассказать, что мы вас очень ждем.

Двойки есть… Ослабла дисциплина… —
И, смутившись, отошел к окошку.
— Брось! — вскочила черненькая Нина, —
Можно, мы посмотрим на Сережку?

— Он не спит, Галина Николавна?
— Нет, не спит, поближе подойдите.
Только чур: спокойно, не галдите!
— Нет, мы тихо… Ой, какой забавный!

— А глаза большущие какие!
— Карие, совсем не как у вас… —
Ким утешил: — Это так сейчас.
Подрастет — и станут голубые.

— Вот как все предугадали славно!
До чего же, право, мы мудры! —
И, смеясь, Галина Николавна
Потрепала детские вихры.

Нина, розовея смуглой кожей,
Подошла к ней. — Я хочу спросить:
Можно иногда нам приходить
Посидеть и поиграть с Сережей?

Через час — в квартире тишина…
Щебеча, умчались снегирята…
А она стояла у окна,
Вслед им улыбаясь виновато.

Любят, ждут… Нет, эти но солгут!
Взгляд ребячий не привык лукавить.
А она? Давно ль хотела тут
Все забыть, все бросить и оставить…

Думалось: районный городок…
Школа, дом, за окнами картошка,
Из трубы клубящийся дымок.
Книги, труд и маленький Сережка…

Школа, труд… А разве здесь не труд?
Разве нет и тут друзей горячих?
А ребята? Разве же бегут
От таких вот чистых глаз ребячьих?

Струсила? Обида сердце гложет?
Пусть! Тут важно только не сломаться!
Трус не тот, кто может испугаться.
Трус — кто страха одолеть не сможет!

Сын промолвил с важностью: — Агу!
— Да, малыш, уйдет, затихнет гром.
Никуда-то я не побегу,
Мы и здесь с тобою заживем.

— Галина, можно? — Распахнулась дверь,
И появилась Эльза Вячеславиа. —
Не спит малыш? — Не спит.
— Ну, вот и славно!
На, детка, зебру — презанятный зверь.

Одета гостья ярко и нарядно:
Шелка, сережки, кольца, кринолин…
Все бьет в глаза, все пестро, все нескладно.
Сама точь-в-точь как зебра иль павлин!

— Мы, Галочка, квартиру получаем.
Хлопот по горло: с мебелью беда!
То купим шкаф, то кресло прозеваем…
Вот все обставлю, приходи тогда.

— Что ж, как-нибудь визит такой устроим,
Сейчас же попрошу я вот о чем:
С полчасика побудь с моим героем,
Пока я отлучусь за молоком.

— Ах, я не прочь! Но тут меня тревожит
Боязнь: а вдруг чего недогляжу?
К тому же платье… Подызмяться может…
А впрочем, ладно, мчись, я посижу.

Она с надрывом что-то стала петь,
Потом младенцу показала рожки.
Но край пеленки, там, где были ножки.
Вдруг начал подозрительно влажнеть.

Авария! Что делать новой маме?
Она к кровати робко подошла
И пальцами с блестящими перстнями
Пеленки край брезгливо подняла.

Увидев незнакомое лицо,
А может статься, ощутив на теле
Чужой руки холодное кольцо,
Малыш заплакал горько в колыбели.

Он так сучил озябшими ногами,
Так громко плакал, стиснув кулачки.
Что временной и неумелой «маме»
Осталось лишь схватиться за виски.

Нет, где уж этой барыньке столичной,
Чья лишь в нарядах и живет душа,
Управиться с хозяйством непривычным —
Одеть и успокоить малыша?!

Но что это: мираж? Метаморфоза?
Сняв быстро брошь и положив в карман,
Она накидку цвета чайной розы
Швырнула вдруг, как тряпку, на диван.

Откуда эта быстрая сноровка?
Галина поразилась бы донельзя,
Увидев, как уверенно и ловко
Ее Сережку пеленает Эльза.

Но Эльзы нет здесь. Нету, право слово!
Нет дамы в ярких кольцах и наколках,
Есть просто Лиза — дочка горнового,
Девчонка из рабочего поселка.

Отец в цеху, мать целый день стирала,
А старшая, вскочив еще спросонок,
Уже кормила, мыла, пеленала
Своих чумазых братьев и сестренок.

Но годы шли, и прошлое забылось.
Богатый муж… Безделье и шелка…
Когда она душою опустилась,
Теперь нельзя сказать наверняка.

Не в тот ли день и час, когда решила,
Что труд придуман только для мужей,
И весь свой пыл душевный посвятила
Кокетствам да наружности своей?

Ответить трудно. Только мир стал тесен.
Вся жизнь: прилавки, моды и кино.
Мурлыканье пустых, пошлейших песен…
И грустно, и противно, и смешно…

Но нынче звонкий, горький плач ребячий
На миг какой-то всю ее встряхнул,
Как будто в омут плесени стоячей
С размаху кто-то камень зашвырнул.

И разом точно встала тень былого:
Нет Эльзы в брошах, кольцах и наколках.
Есть просто Лиза — дочка горнового,
Девчонка из рабочего поселка.

Надолго ль это сердце встрепенется?
Ворвется ль в омут свежая струя?
Иль плесень снова медленно сомкнется?
О том пока и сам не знаю я.

Вешняя безоблачная ночь,
Ветер клейко пахнет тополями…
Сколько губ в такой вот час не прочь
Говорить сердечными стихами?

Хмелем бьет зеленое вино
От корней травы до небосвода.
Все сегодня лирики полно:
И дома, и люди, и природа…

Любит ветер вот такую ночь:
Зашумел вдруг, точно стая галок,
И, сорвав, умчал со смехом прочь
Белый тополиный полушалок.

Вон, покинув пестрый хоровод,
На трубе сидит звезда-красавица,
А гуляка-месяц, будто кот,
К ней по гребню крыши пробирается.

Мерно плещет спящая река…
А над нею песнь и звон гитары.
Песнь любви… В ней радость, и тоска,
И покой, и вьюги, и пожары…

Петь ее с подругою вдвоем
Хорошо! И все же, скажем честно,
Не под каждой дверью и окном
Песне этой прозвучать уместно.

Не всегда. Да вот хотя б сейчас
В комнате, за этой вот гардиной,
Мать сидит и не смыкает глаз
У кровати маленького сына.

На диване в пестром беспорядке
Кубики, жирафы и слоны,
Зайцы, носороги и лошадки
Дремлют в блеске матовой луны.

Спит «зверье» беспечно, тихо, мирно…
Лишь солдатик — честная душа,
Сжав приклад и став по стойке «смирно»,
Верно охраняет малыша.

Что мальчишке этой ночью снится?
Впрочем, может быть, и ничего.
Он уснул. А матери не спится.
Мать сидит и смотрит на него.

Вот он спит, не знающий тревоги.
Тот, кому в большую жизнь идти.
Перед ним открытые дороги,
Но уже с ухабами в пути.

Он шагнет, он солнцу улыбнется.
Но, хоть трижды будь он молодец,
Сколько раз он больно ушибется,
Встретясь со словами: «Твой отец».

Да, отец… Он не войдет открыто,
Не посадит сына на плечо,
Не подбросит к синему зениту,
Не сожмет в объятьях горячо,

Не притащит ежика в газете,
Не набьет за пазуху конфет.
«Твой отец…» Он хоть и есть на свете,
Но считай, что все равно, что нет!

Он придет, но не путем победным.
Нет, не старшим другом, не отцом,
А всего лишь сереньким, судебным,
Жалким «исполнительным листом».

За окошком дальний звон гитары…
Сыплет с неба звездный листопад…
Под луною всюду нынче пары,
И везде о чувствах говорят.

«Я люблю!» — взволнованная фраза.
Сколько тут заманчивых огней!
Все ж прошу, товарищи, не сразу,
Повстречавшись, обращайтесь к ней.

Не ханжа я. И нравоученья
Мне смешны. А тут вот не смешно.
Слишком уж огромное значенье
В этих двух словах заключено.

Мы ль суровы, или жизнь сурова,
Я не знаю. Только ты пропал,
Если вдруг, сказав большое слово,
Чувств больших при том не испытал.

И когда придет к тебе иное
И объявит радостно: — Ты мой! —
Как ломать все то, что ты построил?
Как с другою поступить судьбой?

Все долой? Ведь тут пришло большое!
Но постой! Проверим, поглядим.
Может быть, и это все пустое?
Может быть, и это только дым?!

Кто б ты ни был: женщина ль, мужчина,
Все продумай, прежде чем решать,
Чтоб кому-то у кровати сына
Горьких слез потом не проливать.

Сон смежил мальчишечьи ресницы.
Тихо ночь над крышами плывет…
Спит малыш, а матери не спится,
Мать ему вполголоса поет:

Бьется в стекла звездная метель
Вместе с тополиною порошею.
Пусть, малыш, летят к тебе в постель
Бабочками сны твои хорошие.

Нам пока тревоги не видны,
Что ж, на то и сетовать не станем.
Спи, мальчишка, голубые сны
Снятся людям только в детстве раннем.

Хорошо о подвигах мечтать,
Мчаться к звездам, плыть по бурным рекам,
Только, прежде чем героем стать,
Стань сначала честным человеком.

Будь таким во всем и до конца,
А преграды — пусть они встречаются!
Знай, что горы, звезды и сердца
Только честным в жизни открываются.

Млечный Путь, мерцая, смотрит вниз,
Дремлет ива с вербою-подружкой…
А вверху торжественно повис
Месяц золоченой погремушкой.

Речка чуть дрожит под ветерком…
Полночь уж сменилась с караула…
Где-то нынче, чмокая рожком,
Гордая любовь твоя уснула…

Встреча ваша, милый, впереди.
С крепкой дружбой, с песней, с соловьями
Только не обидь ее, гляди,
Злыми и ненужными словами,

Скоро день, фанфарами трубя,
Брызнет светом ярко-золотистым.
Пусть же будет счастье у тебя
Вот таким же солнечным и чистым!

Бьется в стекла звездная метель
Вместе с тополиною порошею…
И летят, летят в твою постель
Бабочками сны твои хорошие…