Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки,—
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишком миль.

Но видно всё: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.

Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.

И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!

Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.

Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.

Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.

…И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас —

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, —
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.

А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога — море,
Моя могила и купель.

Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,

Мы всплыли вверх, — нам показалось странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костер зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.

Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что зараз не отстирать,
Мы твердо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.

А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.

И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.

Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.

На берегах Гвадалквивира,
Купаясь в травах, загорать.
Окончив день труда и мира,
В кругу товарищей дышать
Весельем солнечного пира.
И тронуть нежной песни лад,
Когда расцветится закат
На тишине Гвадалквивира.
В ночной глуши двоим добро.
Всплесни веслом.
Нам серебро
Чеканит гладь Гвадалквивира,
Нам нержавеющая лира
Поет бессмертие реки.

Взорвали сон Гвадалквивира
В крови погрязшая мортира,
От крови черные полки.

Невесел в дыме канонады
сугубо штатский человек.
Дрожи.
Повелевает век запомнить —
          как звенят снаряды,
          как завывает самолет,
          огнем одаривая землю,
          как пьют удушливое зелье,
          как рвутся в панике вперед.

Век не под стать страстям квартирным
и пенью птичьему.
                                    А ты
писал стихи,
вдыхал цветы
под небом розовым и мирным.

Теперь положено черстветь
рукам,
          сжимающим винтовку,
и смерть берет на изготовку,
хотя ты прожил только треть.

Ну что ж, погодки молодые,
посуровеем —
                          и не жаль:
ведь нам видения седые,
как полю град на урожай.

Заголосят витые трубы,
и ты —
            во мраке и в крови —
забыв о нервах,
стиснув зубы,
как ветер,
                   тучу изорви.

Не под луной прогулка —
                                     встретить
на расстояньи локтя бой.
Еще не мы,
                    но наши дети
задышат радостью одной.

Чтоб им легко в беседы птичьи
вникалось,
                    ты
                            имей в виду
гадюку, жившую в саду,
змеиной жизни двуязычье,
под зданье дней твоих подкоп,
любовь, несущую проказу.
Пристрастным пришлых меряй глазом
на стыках дел, ночей и троп.

Коль не зияют сзади бреши,
растает скоро бранный дым.
Умрешь
             иль выйдешь постаревшим,
но сильным,
                  светлым
                               и большим.

Умрешь иль нет —
                              тебе по праву
поэта первая строка,
непререкаемая слава,
сплошное солнце на века.

Неприятель прорвался к Дону.
Сталью вытоптаны поля,
Заскрипели возы бездомных,
По дорогам степным пыля.

Над гремящей землей томится
Темнота.
               Ни луны, ни звезд.
Как пылает твоя станица,
Ночью видно за много верст.

Уходя с боевым отрядом
За реку, где ярится враг,
На пожарище долгим взглядом,
Сжав поводья,
                          глядит казак.

Где вчера еще цвел пригорок —
Яма круглая —
                        смерти след.
Дым сраженья сер и горек,
Но другого исхода нет.

Ветер голосом человека
Тихо стонет в ветвях ракит.
Задыхаясь,
                     как после бега,
Командиру казак твердит:

«Я стреляю довольно метко,
И отточен, востер клинок…
Отпустите меня в разведку…
За беду посчитаться срок…»

Командир отвечает:
«С богом,
                поезжай».
                            Погоди немного,
Мы добьемся погожих дней, —
Утро вечера мудреней!

В трудном деле станичник весел;
На плечо автомат повесил,
Снарядился в опасный путь
Ради завтрашних легких песен,
Чтобы ровно дышала грудь.

…Громыхнула зенитка где-то.
Пронеслась на восток ракета,
Завиляла хвостом летучим
И упала, шипя, в залив,
На мгновенье донскую тучу
Смертным,
                   синим огнем залив.