Светлана Мекшен - Океан. Выпуск десятый
На яхте горели только два огня — зеленый справа и красный слева, которые говорили всем находящимся вблизи судам, и прежде всего встречным, что эти огни принадлежат их собрату, идущему под парусами. А коли так, то они обязаны уступать ему дорогу. Однако встреченное на сей раз судно не предпринимало каких-либо мер для безопасного расхождения с яхтой: оно двигалось, не меняя курса или скорости.
Переложив руль вправо и подобрав шкоты, Сосняга попытался увести «Меркурий» в сторону от приближающегося судна, но скорость яхты оказалась недостаточной для маневра, и пеленг практически не менялся, свидетельствуя тем самым, что суда должны встретиться в одной точке, то есть столкнуться.
Выпустив осветительную ракету, чтобы привлечь внимание команды судна и показать ей сложившуюся обстановку, Сосняга по военной привычке крикнул в люк кубрика:
— Товарищ адмирал! Прошу выйти на мостик! Пеленг на встречное судно не меняется! На сигнал ракетой не реагирует!
Почти мгновенно из люка вынырнул Хоттабыч и, взглянув на огни встречного судна, отрывисто спросил:
— Паруса?
— Стаксель и грот.
— Шкоты?
— Втугую.
— Курс?
— Почти чистый ост. Перпендикулярно пеленгу.
Секундное размышление, и команды:
— Лечь на прежний курс!
— Есть лечь на прежний курс.
— Шкоты потравить!
— Есть шкоты потравить.
Пока между Хоттабычем и Соснягой происходил этот диалог, в кокпите появились и остальные члены экипажа.
— Юхан Оттович, обратился Хоттабыч к Крабику. — Надо срочно заменить стаксель!
— Та. Фок уже готов.
— Заменяйте!
— Юкс момент. Сейчас.
Когда и как успели Крабик и Брандо достать огромный парус и заменить им ранее поднятый, никто не заметил. Но все почувствовал и, что яхта увеличила скорость почти вдвое против прежнего и понеслась прямо на судно.
— Вячеслав, на трапецию! Будешь откренивать яхту на правый борт! Мигом!
Через считанные секунды прозвучал излишне громкий доклад, в котором слышались нотки удали и гордости за поручение:
— На трапеции — готов!
— Добро!.. К повороту!.. Зеленую ракету!
Сделав видимый мир малахитовым, ракета по крутой дуге падала в море, оповещая всех на видимости не только о присутствии яхты в данном районе, но и о том, что яхта изменяет свои курс вправо. Но судно не отреагировало и на этот сигнал и продолжало идти, словно сомнамбула. И тогда раздался решительный голос Хоттабыча:
— Право на борт! Шкоты втугую! Вячеслав, откренить на правый борт!
Все команды были выполнены четко и без малейшего промедления: руль энергично переложен вправо, шкоты обтянуты до звона, Вячек, упершись ступнями в планширь, повис на трапеции с наветра за пределами яхты над самой водой и, чтобы увеличить откренивающий момент, вытянул за голову сомкнутые руки.
Яхта, набравшая перед этим хорошую скорость, метнулась в сторону от встречного судна. И почти сейчас же позади «Меркурия» — метрах в тридцати — шурша вспоротой водой, пронесся балкер. Слабо светящаяся, но отчаянно шипящая волна, откинутая скулой судна, подхватила легкую яхту и швырнула ее вперед, подальше от черного борта громадины.
После минутной паузы Хоттабыч распорядился:
— Роман Васильевич, ложитесь на прежний курс. Шкоты потравить. Вячек — на палубу. Всех благодарю за быстроту и четкость действий.
Сосняга выпустил еще одну осветительную ракету, вырвавшую из темноты корму балкера, на которой белым по черному было выведено название судна и порт приписки.
— «Оушен фридом». Ливерпуль», — прочитал вслух Хоттабыч.
— Что, что? — поинтересовался Брандо. — Очень чего?
— «Оушен фридом». То есть «Океанская свобода».
— Ну и свобода!
— Та! Это не свопода в океане, а… Спят на вахте, кур-р-рат! А еще англичане.
— Это не моряки, — решительно произнес Хоттабыч. — Хотя и под флагом «владычицы морей». Мне стыдно за наследников «Катти Сарк»!
— Ох и дам же я сейчас им! — воскликнул Брандо и нырнул в кубрик.
Через минуту его передатчик оповещал друзей-радиолюбителей во всех частях света о происшествии, чуть не закончившемся гибелью яхты.
Продолжить сон оказалось не так-то просто, ибо только теперь с особой остротой до сознания каждого дошла степень опасности, пронесшейся рядом с ними. Все члены экипажа принялись восстанавливать в памяти происшедшее. И чем ярче вставала картина происшествия, тем виднее становились решительность и грамотность действий Сосняги и Хоттабыча, а также быстрота и четкость выполнения команд и Крабиком, и Брандо, и Вячеком. Каждый гордился товарищами по плаванию и… собой!
Почти час все сидели, отдавшись мыслям и машинально наблюдая за черной тяжелой океанской водой, струившейся совсем рядом вдоль борта.
Наконец Хоттабыч изрек:
— Еще раз благодарю всех. А теперь всем отдыхать. На вахте буду я.
Яхтсмены один за другим стали покидать кокпит. Последним оказался Вячек. Задержавшись в люке, он спросил:
— Но как же так могло произойти, дядя Толя? Ведь в проливах было сложнее.
— Вот именно — сложнее. Поэтому и приборы работали у всех, и радары крутились, и капитаны не покидали мостиков, и вахта неслась, как говорится, «в четыре глаза», бдительно. А здесь обстановка проще простого: встречать-то некого. Вот и выключили радары для экономии, включили авторулевого — для облегчения службы — и позволили себе расслабиться, отдохнуть перед трудным районом. Капитан наверняка покинул мостик, а вахта, пользуясь этим, смежила «на минутку» веки. Типичный случай: авось пронесет. Но еще бы малость — и не пронесло бы. Спасибо Сосняге. А они и не заметили бы происшествия, налетев на нас: все-таки у них сорок тысяч тонн и скорость узлов двадцать, а у нас всего шесть тонн и скоростенка шесть узлов. Столкновение автобуса с велосипедом!.. Ну, довольно болтать. Отдыхай.
«Меркурий» продолжал свой резвый бег по намеченной орбите вокруг Скандинавии. Ночи снова становились светлее и короче. Через двое суток после происшествия в «Навигационном журнале» появилась запись:
«Норвежское море. 13 час. 25 мин. (по среднеевропейскому времени). Ощутимо потеплело и в воздухе и в воде. Вода резко изменила свой цвет: из бледно-серой стала зеленоватой с широкой синей полосой впереди. Входим в зону Гольфстрима. Ветер зашел от зюйд-веста к весту и усилился до 7 баллов. Волнение — 5 баллов, высота волн — до 4 метров. Видимость плохая из-за водяной пыли, срываемой ветром с гребней волн.
14 час. 40 мин. Волны идут с разных направлений, образуя толчею, от которой стонет и скрипит все судно. Убрали грот, идем под одним стакселем на гике спинакера, Скорость 5 узлов».
В «Записной книжке штурмана» (ЗКШ) Сосняга, явно уступая эмоциям, осветил указанное событие более широко и не так сухо:
«Сколько проплавал на подводных лодках, а такого столпотворения не видел, так как всегда находился на глубине. А картина вокруг впечатляющая! Чего стоит зрелище движения огромных водяных валов, наблюдаемых с низкого борта яхты!
Сначала слева сзади вырастает изумрудный холм, горизонт сужается до нескольких десятков метров. Смотришь вверх — почти как из старого питерского двора-колодца, и так же начинает кружиться задранная голова. Затем с шипением и клекотом, поднырнув под яхту, холм, словно живой, выныривает справа впереди нее.
Когда «Меркурий» находится на вершине водяного холма, горизонт отодвигается далеко в стороны, на тридцать — сорок кабельтовых, а то и больше. По сторонам открываются виды на глубокие долины внизу, все время меняющие свой цвет.
Из-за того что скорость яхты меньше скорости бега волн, мы скатываемся вниз по склону, проваливаясь временами так, что дух захватывает. В следующее мгновение яхта оказывается на самом дне водной долины и небо над головой кажется с овчинку.
На вахте Анатолия Юрьевича неожиданно для всех перебросило грот (почти как у меня в Финском заливе) и вырвало обух оттяжки гика (у меня этого не произошло лишь потому, что ветер был слабее). Адмирал явно — но молча — употребил несколько соленых выражений, так как винить некого, сам не устерег бросок яхты. Но ни слова вслух он не произнес, только подбородок почесал — вот и все внешнее проявление чувств. Восхищаюсь стариком Хоттабычем!
Кстати, адмирал стал добрее после происшествия с гротом: не стоит больше над душой. А может быть, устал: все-таки возраст есть возраст.
Брандо, видимо, помешан на магнитофоне: везде таскает с собой этот ящик, вопли которого, наверное, слышны в центре Европы. А Крабик, воюя с Брандо по этому поводу, сам то и дело трещит киноаппаратом.
До Лофотенских островов менее 400 миль. Ай да мы!»
Весьма сдержанный в разговорах с товарищами, Сосняга все больше и полнее излагал свои мысли и чувства на бумаге. Причем, сделав официальную запись в «Навигационном журнале», он тут же спешил сделать памятные пометки и в ЗКШ. Так, в один из дней в судовом документе, коим является «Навигационный журнал», он указал:
