Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Гонясь за счастьем, уделил я прежде
пустой придворной жизни много лет,
в которой правдолюбцу места нет,
но дверь открыта чванному невежде,

где фаворит в сверкающей одежде
роскошеством своим прельщает свет,
где познает немало горьких бед
простак, наивно верящий надежде;

пускай смеется чернь, но во сто крат
блаженней тот, кто на клочке земли,
хваля судьбу, живет себе в усладу,

кто мир вкушает, кто покою рад
от балагана этого вдали,
от мерзости его, подобной аду.

Вот, Нуньо, двух философов портреты:
один рыдал и хохотал второй
над бренною житейскою игрой,
чьи всюду и во всем видны приметы.

Когда бы я решил искать ответы
вдали от этой мудрости и той —
чье мненье мне служило бы звездой?
Из двух — какая сторона монеты?

Ты, видящий повсюду только горе,
мне говоришь, что в трагедийном хоре
пролить слезу — утеха из утех.

Но, зная, что слезами не поможешь
добру и зла вовек не изничтожишь,—
я, не колеблясь, выбираю смех.

Сотри румяна, Лаис, непрестанно
их кислый запах выдает обман.
А если въелся в щеки слой румян,
потри их мелом — и сойдут румяна.

Хотя природа и в руках тирана
и сталь кромсает сад, где сплошь бурьян,
но разве хоть один найдешь изъян
в глухом лесу, чья прелесть первозданна?

И если Небо коже подарило
правдивых роз румяна и белила,
зачем же пальцем в щеки грим втирать?

Красавица моя, приди же в чувство!
Для совершенной красоты — искусство
не в том ли, чтоб искусство презирать?

Рассыпав щедро в чистоте простора
свой свет и блеск, весиа приходит к нам;
полянам зелень, радость пастухам
за долгое терпенье дарит Флора;

но солнце переменчиво, и скоро
оно сместится, оказавшись там,
где жгучий Рак погибель шлет цветам,
лишая землю яркого убора;

и вот уж осень мокрая, она
плодами Вакха скрасит свой приход,
а после зимний холод воцарится;

чередованье, смена, новизна —
какой страдалец горький вас не ждет?
Какой счастливец гордый не страшится?

Карают боги гнусного Тантала,
чья низость на пиру ввела их в гнев.
Своим обманом мудрость их презрев,
изведал он, что значит их опала:

к воде ладони тянет он устало,
почти касается рукой дерев,
но Эридан уходит, обмелев,
и дерево ему плода не дало.

Ты удивлен, страдальцу сострадая,
что плод, в его уста не попадая,
приманкой служит для его очей?

Ну что ж, окинь округу трезвым взглядом,
и ты увидишь сто Танталов рядом —
несчастных, средь богатства, богачей.

«Кому пожаловаться на обман?
Молчат деревья, слез пе понимая,
здесь небо слепо, а земля чужая,
любовь обманна, как морской тумап.

Уплыл — один — любви моей тиран,
и плачу я, тоски не утоляя,
надеюсь исцелиться, понимая,
что исцеленья нет от этих ран!

О боги, если кто-нибудь когда-то
вас холодностью ранил, — пусть расплата
на моего обидчика падет!»

Так Ариадна небо молит в горе,
а слезы между тем уносит море,
а ветер вздохи горькие крадет.

Покорная напевам Амфиона,
сама росла Троянская стена,
его хранила нежная струна
в подземном царстве ужаса и стона.

Не от ее ли отворялись звона
алмазные врата, дабы она
спасала, волшебством наделена,
страдальцев из жестокого полона?

И если столь волшебно лиры пенье,
смиряющее бурных рек кипенье
и самых необузданных зверей,—

то тщетны почему мои старанья,
и то, что всех спасает от страданья,
лишь миожит тяготы души моей?

Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно,
увядший холм, среди полей пустынных —
Италикой в иные времена,
колонией победной Сципиона
была сия, сокрытая в руинах,
суровая и славная стена,
так сделалась она
реликвией слепою.
Печальною тропою
герои в царство теней отошли,
их даже память видеть перестала.
Здесь храм стоял, там площадь клокотала,
чей контур еле различим в пыли.
Гимназия искрошена веками,
от дивных терм остались только камни,
а шпили башен, ранившие высь,
ее покою вечному сдались.

Амфитеатра рухнувшие стены,
богов жестоких славившие ране,
унизил беспощадно желтый дрок.
В безмолвии трагической арены
струится время, как напоминанье,
сколь жалок давней пышности итог.
Все поглотил песок.
Умолк народ великий,
в столетьях стихли крики.
Где тот, который на голодных львов
шел обнаженным? Где атлет могучий?
Здесь превращен судьбою неминучей
в безмолвие многоголосый рев.
Но до сих пор являют нам руины
былых ристаний страшные картины,
и чудится душе в седых камнях
предсмертный хрип, звучавший в давних днях.

Здесь был рожден сын молнии военной —
Траян, отец испанского народа,
воитель доблестный и честь страны,
пред кем земля была рабой смиренной
от колыбели алого восхода
до побежденной кадиксской волны.
О славные сыны,—
здесь Адриан и Силий,
и Теодосий были
детьми: слоновая сияла кость
на колыбелях, облаченных в злато,
жасмин и лавр венчали их когда-то
там, где былье глухое разрослось.
Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,—
сегодня гнусных ящериц укрытье.
Исчезли кесари, дома, сады
и камни, и на них имен следы.

Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядом
окинь умерших улиц вереницы,
разбитый мрамор арок, алтарей,
останки статуй, ставших жалким сором,
все — жертва Немезидовой десницы
там, где безмолвье погребло царей
в столетней тьме своей.
Так Троя предо мною
встает с ее стеною,

и Рим, чье имя только и живет
(где божества его и властелины?!),
и плод Минервы — мудрые Афины
(помог ли им законов честных свод?!).
Вчера — веков соперничество, ныне —
ленивый прах в безропотной пустыне:
ни смерть не пощадила их, ни рок —
и мощь, и разум спят в пыли дорог.

Но почему фантазии неймется
искать в былом пример для состраданья?
И нынешних не счесть: то там, то тут
заблещет огонек, дымок пробьется,
то отголосок прозвучит рыданья:
душа — видений призрачных приют —
томит окрестный люд,
который изумленно
вдруг слышит отзвук стона
в ночи немой — немолчный хор кричит:
«Прощай, Италика!», и эхо плачет:
«Италика!», и слово это прячет
в листве, но и в листве опо звучит:
«Италика!» — так имя дорогое
Италики, не ведая покоя,
в руинах повторяет теней хор…
Им сострадают люди до сих пор!

Гость благодарный, — этим славным теням
я краткий плач смиренно посвящаю,
Италика, простертая во сне!
И если благосклонпы к этим пеням
останки жалкие, чьи различаю
следы в стократ печальной тишине,—
открой за это мне
в любезной благостыне
таящийся в руине
приют Геронсия, — направь мой шаг
к могиле мученика и прелата,
пусть я — слезами горестного брата —
открою этот славный саркофаг!
Но тщетно я хочу разжиться частью
богатств, присвоенных небесной властью.
Владей своим богатством, дивный храм,
на зависть всем созвездьям и мирам!