Александр Дольский - Анна. Роман в стихах
Они сотворены в одной посуде.
Есть черти в обществе, во власти и в семье.
Они в соитии мужчин и женщин произведены.
Они же Дьявола придумали так точно,
чтоб жить и действовать преступно и порочно,
не признавая ни греха и ни вины.
И Сатана, как знак духовного порога,
есть лишь отсутствие или изгнанье Бога.
32
Теперь я ухожу к Отцу. Я возвращаюсь навсегда
и оставляю эту Землю вашим детям.
Из их сердец и мощь и благородство светит,
которых так боятся подлость и беда.
Я долго ждал, чтоб Дух Твой ясный воплотился.
И вот Творец избрал Россию для Тебя,
как распятую дочь её любя.
С неё начать свой опыт Он решился".
Сказала Анна -- "Передай Ему любовь мою земную.
Я помню Его Вечное Дыханье,
Твоё во мне движенье, колыханье.
И попроси -- пусть к мужу не ревнует".
Гость засмеялся -- "Юмор, как и прежде, Тебя красит".
Поцеловал детей, обнял Наташу, Анну и Андрея.
Кусок хитона оторвал. "На память и на счастье", --
и, сдерживая слёзы, вышел поскорее.
Они стояли, поражённые и счастьем и бедой.
"То был наш общий сон", -- решили меж собой.
33
Сон, да не сон. Светился на столе кусок хитона.
И это было памятью о Нём.
И жизнь пошла обычно -- день за днём,
но под Звездою Нового Закона.
Такого равновесия Души и Веры
они до этого не знали никогда.
Их обходили стороной болезни и беда
и не тревожил высший свет, больной и серый.
У Анны предстоял в учебе длинный перерыв.
Андрей трудился и в России, и в иных пределах.
Он стал свободней и работал ярко, смело,
связующую нить Миров в себе открыв.
И этот день -- тридцатого июня
Великолепную Эпоху им открыл,
прибавил смысла жизни, глубины и сил,
как будто они жили накануне
каких-то новых радостей необъяснимых,
хотя и так их счастье было с ними.
И стали им встречаться люди, так похожие на них,
что в замешательстве я прерываю стих.
34
Мой любимец -- беспутный красавец июнь --
растворитель густых меланхолий,
ты в глаза мне дождём своим ласковым плюнь,
чтобы смыть с них следы алкоголей.
Я под солнцем твоим появился на свет
через день за великим поэтом.
И за то, что по звёздам он -- близкий сосед,
платит дань мне капризная Лета.
Словно воздух, мелодии песен моих...
Симфоничностью тем и гармоний
переполнен мой лёгкий загадочный стих
в простоте мировых полифоний.
Я тебе благодарен не только за то,
что и мать и отец синеглазы,
но и, пуще того, -- за лапту и лото,
за цветов твоих полные вазы
и за ту, о которой не знает никто
ради убереженья от сглаза.
Глава XV
1
Я отдалил себя от строф.
Живу как тихий обыватель.
И видит лишь один Создатель,
как примитивен и суров
мой образ жизни, распорядок,
как приземлён мой интерес
и как безделья наглый бес
валяется среди тетрадок,
нахрюкивая из попсы
слова, мотивчики, речёвки.
В такой нелёгкой обстановке
и в пиво окунёшь усы.
Период, скажем, не простой.
Тревожит память, мучит совесть.
Читатель, у меня застой.
Увы, застопорилась повесть.
Но сердце чуткое твердит мне
беззвучно образы и ритмы.
2
Продлило Время турбулентный ток Пространства.
Я чувствовал, как жизнь течёт по мне,
меняя всё в сердечной глубине,
в тональности стихов и долгих странствий.
Печаль и сладость невозвратных дней
дыханье пресекали на два такта.
Просила пьеса краткого антракта.
И находил люфтпаузу я в ней.
И несмотря на тишину в цезуре,
я оставался в контрапункте как всегда.
Благословенна лень и средние года,
что исключают суету в аппликатуре.
Воображение и опыт прежних лет,
соединяясь в произвольных рифмах,
дарили мне метафор алгоритмы,
и такт отсчитывал онегинский брегет.
И возникал псалом, затерянный в веках --
"Смени, о Господи, прозрением мой страх..."
3
Всё, что построено, истратится и рухнет.
В небытие уходит каждый день и вечер.
А снадобье, что от унынья лечит,
готовится на авестийской кухне.
Но паче чаянья явился нищий духом,
зороастрийские бессильны разносолы.
Лишь имена, предметы и глаголы
воспринимаются прозрачным детским слухом.
И рабская душа влипает в Веру,
аки пчела в янтарный нежный мёд,
полуневнятные акафисты поёт,
