Владимир Высоцкий - Сочинения

Ожидание длилось,
а проводы были недолги —
Пожелали друзья:
«В добрый путь! Чтобы все — без помех!» —
И четыре страны
предо мной расстелили дороги,
И четыре границы
шлагбаумы подняли вверх.
Тени голых берез
добровольно легли под колеса,
Залоснилось шоссе
и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник — комар —
разбивался у самого носа,
Лобовое стекло
превращая в картину Дали.
Сколько смелых мазков
на причудливом мертвом покрове!
Сколько серых мозгов
и комарьих раздавленных плевр! —
Вот взорвался один,
до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном
завершая дорожный шедевр.
И сумбурные мысли,
лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой —
ну,
попробуй-ка, останови!
И в машину ко мне
постучало просительно время —
Я впустил это время,
замешанное на крови.
И сейчас же в кабину
глаза сквозь бинты заглянули
И спросили: "Куда ты?
На запад?
Вертайся назад!"
Я ответить не смог:
по обшивке царапнули пули.
Я услышал: "Ложись!
Берегись!
Проскочили!
Бомбят!"
Этот первый налет
оказался не так чтобы очень:
Схоронили кого-то,
прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры
назад на шоссе из обочин,
Как лет тридцать спустя —
на машину мою поглазеть.
И исчезло шоссе —
мой единственный верный фарватер,
Только — елей стволы
без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток
обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути
не продвинулся ни на микрон.
Я уснул за рулем:
я давно разомлел от зевоты.
Ущипнуть себя за ухо
или глаза протереть?
В кресле рядом с собой
я увидел сержанта пехоты:
"Ишь, трофейная пакость, —
сказал он. — Удобно сидеть".
Мы поели с сержантом
домашних котлет и редиски.
Он опять удивился:
откуда такое в войну?
"Я, браток, — говорит, —
восемь дней, как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо. Езжай!
Будет время — опять загляну".
Он ушел на восток
со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время
пробилось ко мне сквозь броню:
Это время глядело
единственной женщиной
рядом.
И она мне сказала:
«Устал? Отдохни — я сменю».
Все в порядке. На месте.
Мы едем к границе. Нас двое.
Тридцать лет отделяет
от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки —
отмыли стекло лобовое.
Мы увидели знаки,
что призваны предостеречь.
Кроме редких ухабов,
ничто на войну не похоже.
Только лес — молодой,
да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка
полоснули морозом по коже
Остриями — по-мирному —
кверху,
а не накренясь.
Здесь, на трассе прямой,
мне, не знавшему пуль,
показалось,
Что и я где-то здесь
довоевывал невдалеке.
Потому для меня
и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик
болтались на этом штыке…

Жил-был один чудак,
Он как-то раз, весной,
Сказал чуть-чуть не так —
И стал невыездной.

А может, что-то спел не то
По молодости лет,
А может, выпил два по сто
С кем выпивать не след.

Письмо не отправлял
Простым и заказным,
И не подозревал,
Что стал невыездным.

Да и не собирался он
На выезд никуда —
К друзьям лишь ездил на поклон
В другие города.

На сплетни он махнул
Свободною рукой, —
Сидел и в ус не дул
Чудак невыездной.

С ним вежливы — на вы! — везде
Без спущенных забрал,
Подписку о невыезде
Никто с него не брал.

Он в карточной игре
Зря гнался за игрой —
Всегда без козырей
И вечно «без одной».

И жил он по пословице:
Хоть эта масть не та —
Все скоро обеззлобится
И встанет на места.

И он пером скрипел —
То злее, то добрей, —
Писал себе и пел
Про всяческих зверей:

Что, мол, приплыл гиппопотам
С Египта в Сомали —
Хотел обосноваться там,
Но высох на мели.

И строки те прочлись
Кому-то поутру —
И, видимо, пришлись
С утра не по нутру.

Должно быть, между строк прочли,
Что бегемот — не тот,
Что Сомали — не Сомали,
Что все наоборот.

Прочли, от сих до всех
Разрыв и перерыв,
Закрыли это в сейф,
И все — на перерыв.

Чудак пил кофе натощак —
Такой же заводной, —
Но для кого-то был чудак
Уже невыездной.

Пришла пора — а то
Он век бы не узнал,
Что он — совсем не то,
За что себя считал.

И после нескольких атак,
В июльский летний зной
Ему сказали: "Ты, чудак,
Давно невыездной!"

Другой бы, может, и запил,
А он — махнул рукой!
Что я? Когда и Пушкин был
Всю жизнь невыездной!

Шар огненный все просквозил,
Все перепек, перепалил —
И, как груженый лимузин,
За полдень он перевалил.

Но где-то там — в зените был.
Он для того и плыл туда,
Другие головы кружил,
Сжигал другие города.

Еще асфальт не растопило
И не позолотило крыш,
Еще светило солнце лишь
В одну худую светосилу,

Еще стыдились нищеты
Поля без всходов, лес без тени,
Еще тумана лоскуты
Ложились сыростью в колени,

Но диск на тонкую черту
От горизонта отделило.
Меня же фраза посетила:
Не ясен свет, пока светило
Лишь набирает высоту!

Пока гигант еще на взлете,
Пока лишь начат марафон,
Пока он только устремлен
К зениту, к пику, к верхней ноте,

Но вряд ли астроном-старик
Определит: «На солнце — буря»,
Мы можем всласть глазеть на лик,
Разинув рты и глаз не щуря.

И нам, разиням, на потребу
Уверенно восходит он —
Зачем спешить к зениту Фебу,
Ведь он один бежит по небу —
Без конкурентов марафон.

Но вот — зенит: глядеть противно
И больно, и нельзя без слез,
Но мы — очки себе на нос,
И смотрим, смотрим неотрывно,

Задравши головы, как псы,
Все больше жмурясь, скаля зубы,
И нам мерещатся усы.
И мы пугаемся — грозу бы!

Должно быть, древний гунн — Аттила
Был тоже солнышком палим,
И вот при взгляде на светило
Его внезапно осенило,
И он избрал похожий грим.

Всем нам известные уроды
(Уродам имя — легион)
С доисторических времен
Уроки брали у природы.

Им апогеи не претили,
И, глядя вверх, до слепоты
Они искали на светиле
Себе подобные черты.

И если б ведало светило,
Кому в пример встает оно,
Оно б затмилось и застыло,
Оно бы бег остановило
Внезапно, как стоп-кадр в кино.

Вон, наблюдая втихомолку
Сквозь закопченное стекло,
Когда особо припекло,
Один узрел на лике челку.

А там — другой пустился в пляс,
На солнечном кровоподтеке
Увидев щели узких глаз
И никотиновые щеки…

Взошла луна — вы крепко спите.
Для вас светило тоже спит.
Но где-нибудь оно — в зените.
(Круговорот, как ни пляшите!)
И там палит, и там слепит…

Как во городе во главном,
Как известно — златоглавом,
В белокаменных палатах,
Знаменитых на весь свет,
Воплотители эпохи,
Лицедеи-скоморохи, —
У кого дела не плохи, —
Собирались на банкет.

Для веселья есть причина:
Ну, во-первых — дармовщина,
Во-вторых — любой мужчина
Может даму пригласить,
И, потискав даму ону,
По салону весть к балкону
И без денег — по талону —
Напоить… и закусить.

И стоят в дверном проеме
На великом том приеме
На дежурстве и на стреме
Тридцать три богатыря.
Им потеха — где шумиха,
Там ребята эти лихо
Крутят рученьки, но — тихо,
Ничего не говоря.

Но ханыга, прощелыга,
Забулдыга и сквалыга
От монгольского от ига
К нам в наследство перешли,
И они входящим — в спину
Хором, враз: "Даешь Мазину!
Дармовую лососину!
И Мишеля Пиколи!"

…В кабаке старинном «Каме»
Парень кушал с мужиками.
Все ворочали мозгами —
Кто хорош, а кто и плох.
А когда кабак закрыли,
Все решили: не допили.
И трезвейшего снабдили,
Чтоб чего-то приволок.

Парень этот для начала
Чуть пошастал у вокзала, —
Там милиция терзала
Сердобольных шоферов,
Он рванул тогда накатом
К белокаменным палатам
Прямо в лапы к тем ребятам —
По мосту, что через ров.

Под дверьми все непролазней
(Как у Лобного на казни,
И толпа все безобразней —
Вся колышется, гудет…),
Не прорвешься, хоть ты тресни!
Но узнал один ровесник:
"Это тот, который песни…
Пропустите, пусть идет!"

"Не толкайте, не подвинусь, —
Думал он, — а вдруг на вынос
Не дадут, вот будет минус!.."
Ах! Красотка на пути! —
Но Ивану не до крали, —
Лишь бы только торговали,
Лишь бы дали, лишь бы дали!
Время — два без десяти.

У буфета все нехитро:
"Пять «четверок», два пол-литра!
Эй! Мамаша! Что сердита?
Сдачи можешь не давать!.."
Повернулся, а средь зала
Краля эта танцевала!
Вся блестела, вся сияла,
Как звезда — ни дать, ни взять!

И упали из подмышек
Две больших и пять малышек
(Жалко, жалко ребятишек,
Очень жаждущих в беде),
И осколки, как из улья,
Разлетелись — и под стулья…
А пред ним мелькала тулья
Золотая на звезде.

Он за воздухом к балконам —
Поздно! Вырвались со звоном
И из сердца по салонам
Покатились клапана…
И назло другим принцессам,
Та — взглянула с интересом,
Хоть она, — писала пресса, —
Хороша, но холодна.

Одуревшие от рвенья,
Рвались к месту преступленья
Люди плотного сложенья,
Засучивши рукава.
Но не сделалось скандала,
Все вокруг затанцевало, —
Знать, скандала не желала
Предрассветная Москва.

И заморские ехидны
Говорили: "Ах, как стыдно!
Это просто несолидно,
Глупо так себя держать!.."
Только негр на эту новость
Укусил себя за ноготь, —
В Конго принято, должно быть,
Так восторги выражать.

…Оказал ему услугу
И оркестр с перепугу,
И толкнуло их друг к другу —
Говорят, что сквозняком,
И ушли они, не тронув
Любопытных микрофонов,
Так как не было талонов
Спрыснуть встречу коньяком.

Говорят, живут же люди
В этом самом Голливуде
И в Париже… Но — не будем,
Пусть болтают куркули!
Кстати, те, с кем был я в «Каме»,
Оказались мужиками —
Не махали кулаками,
Улыбнулись и ушли.

…И пошли летать в столице
Нежилые небылицы —
Молодицы, не девицы —
Словно деньгами сорят;
В подворотнях, где потише,
И в мансардах, возле крыши,
И в местах еще повыше
Разговоры говорят.