Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Вот полгода как мы расстались,
И заботою женских рук
Сколько раз уж цветы менялись
На могиле твоей, мой друг.

Что тебе рассказать, мой милый?..
В вечереющей тишине
Я грустил над твоей могилой,
Ты во сне приходил ко мне…

И беседовал я с тобою,
И когда просыпался вдруг,
Мне казалось, что надо мною
Окрыленный промчался друг.

Ах, не знаю!.. Но даже если
Ты теперь только светлый дух,
Я тебя вижу в старом кресле,
Речь спокойную ловит слух.

И от печи железной жарко,
И поет на коленях кот,
И в рассказах твоих так ярко
Жизнь угасшая восстает.

Вот и ты, как и все на свете,
В некий сумрачный час угас,
Но как в прошлые дни — и в эти
Где-то близко ты возле нас.

Тихо листьями золотыми
Сыплет осень из щедрых рук,
И с речами совсем простыми
Я к тебе обращаюсь, друг.

Ведь жива нам твоя могила,
И мы верить светло хотим,
Что тебе интересно, милый,
Как живем мы, о чем грустим.

Дни бегут, но не ярче зорька
За печальным встает окном.
Часто женщина плачет горько
Над могильным твоим холмом.

Я и пил, и писал… Рыбачил,
Летний твой обиход любя,
И бывал я на той же даче,
Только не было там тебя.

И, твои вспоминая речи,
Думал я, не крушась судьбой:
Уж не так далеко до встречи,
До свидания нам с тобой!

Как двух сестер задумал их Господь
На голубом, на справедливом небе:
Едина человеческая плоть,
Но разны лики и различен жребий.

Одна, прикрыв кольчугой мрамор плеч,
Красавица с лицом патрицианки,
Надменную сестре цедила речь
И строила дредноуты и танки.

Другую же пленял спокойный труд,
Янтарь зерна и ветка спелых ягод,
Мечтательно завечеревший пруд
С таким красивым отраженьем пагод.

И в горький плен сестру взяла сестра:
Преодолев просторы и пустыни,
Она ее заставила с утра
И до утра — влачить ярмо рабыни.

Всё, чем цвели поля ее земли,
Всё, чем природа наградила щедро, —
Всё это увозили корабли,
Поля ограбив и ограбив недра.

Года, годины!.. И вздохнул Господь
На голубом, на справедливом небе:
Пусть лики разны, но едина плоть, —
Несправедлив порабощенья жребий.

И в ту сестру, что ниц уже легла
В пределе тяжкого долготерпенья,
Вонзается небесная стрела —
Мысль о свободе, об освобожденье.

Так детонатор вызывает взрыв,
Так молния раскалывает сосны,
И вздыбливает Азию порыв
Освободительный, победоносный!

И новая в истории война,
Озарена одной высокой целью —
Дробит, ожесточения полна,
Насилья цитадель за цитаделью.

Сохранились у меня погоны —
Только по две звездочки на них,
И всего один просвет червленый
На моих погонах золотых.

И печально память мне лепечет,
Лишь на них я невзначай взгляну:
Их носили молодые плечи,
Защищавшие свою страну.

Засыпали их землей гранаты,
Поливали частые дожди.
В перебежках видели солдаты
Золотой галун их — впереди!

На него из зарослей полыни
Пулемет прицел свой наводил,
Но везде — за Вислой, на Волыни
Бог меня от гибели хранил.

К тем погонам — что от них осталось,
Им лишь горечь памяти нести! —
На ходу стреляя, цепь смыкалась,
Чтоб удар последний нанести.

И ура взрывалось исступленно,
И в руке подрагивал наган, —
Эти почерневшие погоны
Опрокидывали врага!

Довелось им видеть небо Польши,
Под старинным Ярославом быть.
Почему ж не удалось им больше
Звездочек серебряных добыть?

Эх, весна семнадцатого года,
Гул июля, октября картечь!..
Посрывала красная свобода
Все погоны с офицерских плеч.

С ярым воем «Золотопогонник!»
За мальчишкой погналась беда.
Била в битве, догнала в погоне
Нас пятиконечная звезда!

Уж по телу резались погоны,
Забивались звездочки в плечо…
Разве пленных офицеров стоны
В нашем сердце не звучат еще?

Чести знак, возложенный на плечи,
Я пронес сквозь грозную борьбу,
Но, с врагом не избегая встречи,
Я не сам избрал себе судьбу.

Жизнью правят мощные законы,
Место в битве указует рок…
Я люблю вас, старые погоны,
Я в изгнаньи крепко вас берег!

Говорят, опять погоны в силе —
Доблести испытанный рычаг!..
Ну, а те, что прежде их носили
На своих изрубленных плечах?

Что поделать — тех давно убили.
Не отпели. Не похоронили:
Сгнили так!..
……………………………………
Память длит рассказ неугомонно.
Полно, память, — день давно погас…
Эти потемневшие погоны
Все-таки оправдывают нас!

В газете и то и это,
Гремит на столбцах война,
Но нет, старику газета
Не этим совсем нужна.

И, щурясь в очки, упорно
Он тычет глаза в одно —
Что сверху каймою черной
Печально обведено.

И ахнет, и быстро стянет
Очки; перекрестит лоб…
«Иван-то Иваныч… Ваня!..
Да можно ль подумать, чтоб…»

Еще не прошло недели
(Теперь каково семье!),
Как рядом они сидели
У Чурина на скамье.

И чувствует — всё пустынней
Становится вкруг него.
И холод, подобно льдине,
Коснется души его.

Жили зубры в Беловежской пуще
(Нет трущобы сумрачней и гуще!),
Жили зубры, считанные звери,
И к свободе не искали двери.

Берегли объездчичьи заботы
Их для императорской охоты,
Для высокой рыцарской забавы,
Для потехи царской и для славы.

В год какой-то, скажем, предпоследний,
Приглашен был и король соседний
Пострелять по зубрам, порезвиться,
Меткостью, отвагой отличиться.

От сторожки до другой сторожки,
Лаем, криком поднятый из лёжки,
Первый зверь пошел неторопливо,
Сановитый и широкогривый.

Он не с гневом, а с тупой досадой
Шел туда, где, скрытые засадой,
Ждали зубра широченной груди
Затаившие дыханье люди.

Величав и царственно-спокоен,
Высочайшей пули удостоен,
Пал он наземь (и другие пали),
И стрелков согбенно поздравляли.

В домике охотничьем красивом
Наполнялись кружки желтым пивом,
И бокалом пенисто-янтарным
Царь прощался с гостем благодарным.

Но они в последний раз так пили —
Императоры в войну вступили,
А солдатам в изморозь и слякоть
О себе, а не о зубрах плакать.

Солдатишка славно пообедал,
Царской дичи котелок отведал,
И последний зубр широколобый
На поляну вышел из чащобы.

Он в земле копытом яму выбил —
Знать, чутье предсказывало гибель:
Царской воли жертва и забава,
Он теперь на жизнь утратил право!