Константин Большаков - Пета. Первый сборник
С.П.Б.
СЕРГЕЙ БОБРОВ. Новое о стихосложении А. С. Пушкина. М. 1915. К-во «Мусагет». Стр. 30 + 1 (нен.). Ц. 50 к.
Рассмотр брошюрой г. Боброва стихосложения Пушкииских поэм («Сказка о рыбаке и рыбке», «Песнь западных славян» и др.) по способу, близкому Белому.
Существенность и интерес труда в объяснении впервые структуры «свободного стиха» и в указании на метричность (не силлабичность) русского стиха.
Интересна книга всякому стихотворцу.
Обличение Брюсова в существенных ошибках второй статьей книги (о разборе техники Пушкина Брюсовым).
Нов и существенен разбор «трехдольного паузника» и употребдения последнего Пушкиным и Лермонтовым. Дальнейшее объяснение самой книгой.
Ф-рь.
О демократической интеллигенции. С. Н. КОШКАРОВ. – С. Н. КОШКАРОВ. Песня жаворонка. – Изд. «Суриковского» Литературно-музыкального кружка в Москвв. М. 1914. Стр. 20. Ц. 5 к.
Иностранцы, посещая Белокаменную столицу, выражали свое благосклонное недоумение, обозревая московские скверы, витринно разблиставшиеся по всем площадям. Специалисты по городскому хозяйству ласково шептали тогда им льстивые вздохи о московском трамвае, который бегает скорее всех трамваев на свете, и приносить городу массу денег.
Но будем рассуждать последовательно: если что либо приносит держателю своему изрядный дивиденд, то «что-либо» это должно иметь для того неограниченный и постоянно возрастающей круг потребителей, и чем дело обширней, тем прочнее осесть оно должно постоянной графой расхода на пиджачный карман субъекта, которому извозчики, независимо от порядка и качества его действий, укоризненно замечают: «а еще в шляпе!..» И сей создаватель трамвайного благополучия есть в некоторых отношениях личность весьма почтенная: создавая видимость благополучия – окрошку из анютиных глазок, желтофиолей и сторожей зеленоватых, самого себя к сродников своих очищает он тою окрошкой от страшной и магической власти им созданного трамвайного билета. – Но: всякому овощу свое время, и лучшая эстетика для трамвайного философа – растет пока в Кудрине… Увы, однако – велик соблазн печатной машины! Прекрасен ее ритмический вопль, безудержен летающий взад-вперед лихо приправленный набор, а желтые лапы, бросающая отпечатанный лист с молниеподобной аккуратностью – сводили с ума и более осторожных людей. И вот – отпечатана книжка, обложка которой кротко сообщает о ее авторе:
Я – ранняя птичка весны,
Я пахаря друг – жаворонок,
не смущаясь тем, что в последнем слове ударение съехало на слог направо. Идеалы трамвайного посетителя робки и несложны. «Где блещут дали дивные…» проходит дорога одичавшего трамвайника, – и ему «давят горло рыдания скрытые» по той причине, что некому исполнить его с таким трудом выдавленный из себя призыв:
Кто бы ни был ты – приди в мой домик
И бедность хижины почти;
Возьми моих творений томик
И что-нибудь них прочти…
При всей этой мелочно-галантерейной бутафории иногда прицеплены убогие побрякушечки, заняты я в соседней лавочке; г. Кошкаров совершенно неожиданно сообщает: «Горит и блещет златонивье»… – бедная северянинская Златолира – вот где место ее упокоения.
Мало ли, однако, пишут дрянных стихов? Конца им нет. Но скверное стихопроизводство бывает двух сортов. Одно, вынужденное робкою и безнадежной любовью к искусству (не всем же быть счастливыми его любовниками!) другое же – имеет характер уличного донжуанства. И стихоплетство «Суриковского» кружка – именно второй марки. Ибо «суриковцы», расцененные миром в трамвайный пятак, не довольствуются выпусками безвредных стишков, но пишут еще и необыкновенные, циклопически безграмотные манифесты. Один из них называется «О демократической интеллигенции». Писан он тем же трамвайным отшельником г. Кошкаровым. Начинается эта чухломская «критика практического разума» стихами, где оказывается, так-таки, без всяких обиняков, что «суриковцы»: 1) дети народа, 2) дети труда, 3) сказки земли, 4) первый грезы земли, 5) камни (?) – алмазы, 6) сапфиры, 7) изумруды. Все эти великолепные качества, одного из которых хватило бы на литературу целой страны, к несчастью для России «задавлены злобою черной», «лежат в пыли» и т. д. Засим идет манифест, в котором мы совершенно нечаянно насчитали 16 орфографических ошибок (на четырех страничках). Весь сырь-бор загорелся, собственно говоря, из за пустяков: «открытая, честная душа» «суриковца», чрезвычайно смущается, входя в дом, где живут люди, которым известно, что существительные в предложном падеже пишутся через «ять,» что нельзя писать «Шанявский университетъ» «самосознание в себе личности» и т. д. Кажется, уж чего дело проще: поучись в этом самом «Шанявском университете», пройдя конечно, предварительно курс церковно-приходской школы, не сморкайся в кресло и дело шляпе… Но помилуйте, а душа то «открытая и честная» – «сапфирно-алмазная»? Ее то вопль ужели ничего не стоить? Ничего, к сожалению, господа суриковцы, покуда вы говорите на языке восточного побережья Гренландии. Не к чему, не к чему «поднимать голос из среды порабощенной народной интеллигенции» – ну зачем так много шума; дело проще, поверьте, много проще. В церковно-приходскую школу надобно поступить (диплом, который так вами ненавидим – оттуда мало цены имеет). И нечего трудиться «во (?) всех ступенях и отро(?)слях», пока еще не окончены счеты с Кирпичниковым и Гиляровым. Трамвай и стихотворство – совершенно разные вещи.
С. Чаин
БОРИС КУШНЕР. Тавро вздохов. Поэма. М 1915. стр. 16. Ц. 50 к.
Вторая брошюрка стихов г. Кушнера, как и первая («Семафоры», М. 1911) говорит пока лишь о трудоспособности и осведомленности автора… В самом деле г. Кушнер на двенадцати страничках своей поэмы подражает чуть ли не всем стихотворцам, имена коих теперь замечены или еще замечаются, – Поэмой назвать произведение г. Кушнера никак нельзя, ибо это несколько отдельных стихотворений, друг с другом ничем не связанных, – и каждая из этих частей определенно подпевается под какой нибудь образец – Когда г. Кушнер пытается выйти из под эгиды своих учителей, получаются вещи неловкие и весьма безвкусные. Обработать, поставить, даже заполнить строфу г. Кушнер без чужой помощи не может, – потому зачастую его подражания принимают вид пародии. – Книжка не может быть никому интересна кроме ее автора.
С.П.Б.
Три книги ФЕДОРА ПЛАТОВА. (М. 1915-16 «Центрифуга» и «Петы»)
Три книги г. Платова объединены общим путем и развитием этого пути к художественному идеалу автора «бесчувствию», которое, конечно, было бы ошибкой понимать в его словарном смысле.[4] Философские обоснования этого идеала представляются нам своеобразно преломленными Ницше и христианством. Но мистика, как таковая, далека от Платова: у него скорее мистицизм возможности побеждает мистику его данности. Этот мистицизм автора весьма универсален, но его путь от христианства, Ницше и Маринетти – к Кантору, который становится опять исходным пунктом к христианству. Страшный на вид эгоцентризм автора легко изъясняется в простейшем метафоризме его аспекта.
С-вь.
Весеннее контрагентство муз. Сборник под ред. Д. Бурлюка и С. Вермеля. М. 1915. стр. 107 + 5 (нен.) Ц. 1 р.
Главный комми по устройству всяких самоновейших и исчерпывающих положение литературных альянсов… кто бы это быть? Прочтя с толком и расстановкой желтый том кипящей и бурлящей вермишели – уже остывшее кушанье! мы глубокомысленно решили, что это никто иной как московская погода. Ибо никому другому так не чешется воздвигнуть монумент новейшего объединения, соорудить обжорную лучшего самоедства где каждый обжорник соответственно превалирует над обоими своими соседями и – он то есть гвоздь литературного сезона, т. е. – московской погоды. Соединено все – и ничто; каждый из участников «контрагентства» поразительно напоминает предыдущую страницу; какой печальный парад однообразия! Но позвольте какое лучшее единообразие, – однотонности, выучки и неумелости… да это не «инвентарь ли ценностей»? и не поэтому ли эх-ма! – так и скучно? Не потому ли – для комплекта – в том всунуты уж вовсе неискушенные младенцы в роде гг. Вермеля, Варравина, Беленсона, Канева, коих невзрачность напоминает нам лучшие годы «Нивы»? Ах, какой неудачный сборник удачнейших начинаний даже жалость берет. Гг. Пастернак и Большаков лучше других – но и они как то подчинились редакционным директивам и постарались написать поскучнее. А в конце сборника прибит г. Д. Бурлюк, до которого покойникам Кюхельбекеру, Бенедиктову и Апухтину и дойти не снилось; неугодно ли например:
Жестокохладиый океан
Взметает белые буруны…
не правда ли как это неслыханно ново? неправда ли как это совершенно прекрасно? И тот же чарующий г. Д. Бурлюк захлопывает сборник призывом читать все, что бы ни выходило, что будет несомненно весьма выгодно г. Бурлюку, так как при таком положении вещей могут нечаянно и его прочесть. – Почему только в замечательной этой книге нет классического нашего поэта – Вадима Шершеневича? Жаль, жаль, право жаль – самые скверные стихи так и упустил демонстрировать нам г. Бурлюк.
