Федор Сологуб - Том 3. Восхождения. Змеиные очи

О сердце, сердце! Позабыть
Пора надменные мечты,
И в безнадёжной доле жить
Без торжества, без красоты;

Молчаньем верным отвечать
На каждый звук, на каждый зов,
И ничего не ожидать
Ни от друзей, ни от врагов.

Суров завет, но хочет Бог,
Чтобы такою жизнь была
Среди медлительных тревог,
Среди томительного зла.

Есть правда горькая в пророчестве:
Ты должен вечным быть рабом.
Свобода – только в одиночестве.
Какое рабство – быть вдвоём.

Свершить ли хочешь пожелания, –
Свободные всегда одни.
Венчай тиарою молчания
Твои отторженные дни.

Но бойся, бойся воплощения
Твоей надежды и мечты:
Придут иные вожделения,
И сам окаменеешь ты.

В первоначальном мерцаньи,
Раньше светил и огня,
Думать-гадать о созданьи
Боги воззвали меня.

И совещались мы трое,
Радостно жизнь расцвела.
Но на благое и злое
Я разделил все дела.

Боги во гневе суровом
Прокляли злое и злых,
И разделяющим словом
Был я отторжен от них.

  Что мы служим молебны,
И пред Господом ладан кадим!
  Всё равно непотребны,
Позабытые Богом своим.

  В миротканной порфире,
Осенённый покровами сил,
  Позабыл он о мире,
И от творческих дел опочил.

  И нетленною мечтою
Мировая душа занята,
  Не земною, иною, –
А земная пустыня – пуста.

В одежде пыльной пилигрима,
Обет свершая, он идёт,
Босой, больной, неутомимо,
То шаг назад, то два вперёд, –
И, чередуясь мерно, дали
Встают всё новые пред ним,
Неистощимы, как печали, –
И всё далек Ерусалим…

В путях томительной печали,
Стремится вечно род людской
В недосягаемые дали,
К какой-то цели роковой.
И создаёт неутомимо
Судьба преграды перед ним,
И всё далек от пилигрима
Его святой Ерусалим.

Кто это возле меня засмеялся так тихо?
Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!
Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,
Лихо стояло и возле крестильной купели,
Лихо за мною идёт неотступною тенью,
  Лихо уложит меня и в могилу.
Лихо ужасное, враг и любви, и забвенью,
  Кто тебе дал эту силу?

Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:
«Я – бесталанное, всеми гонимое Лихо!
В чьём бы дому для себя уголок не нашло я,
Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.
Только тебе побороться со мной недосужно, –
  Странно мечтая, стремишься ты к мукам.
Вот почему я с твоею душою так дружно,
  Как отголосок со звуком».

Я тёмным иду переулком,
Где в воздухе пыльном и гулком
  Тревога,
И чужд я больной укоризне, –
Теперь мне осталось от жизни
  Немного.

Не знать и не ждать перемены,
Смотреть на докучные стены
  Досадно,
Мечтать же о дне неслучайном,
Навеки запретном и тайном,
  Отрадно.

Да, он никогда не настанет, –
И кто моё сердце обманет
  Гаданьем!
Не мне утешаться и верить,
И тёмные пропасти мерить
  Желаньем.

В предутренних потьмах я видел злые сны.
  Они меня до срока истомили.
Тоска, томленье, страх в работу вплетены,
  В сиянье дня – седые космы пыли.
Предутренние сны, безумной ночи сны, –
  На целый день меня вы отравили.

Есть белый нежный цвет, – далёк он и высок,
  Святая тень, туманно-голубая.
Но мой больной привет начертан на песок,
  И тусклый день, так медленно ступая,
Метёт сухой песок, медлительно-жесток.
  О жизнь моя, безжалостно-скупая!

Предутреннего сна больная тишина,
  Немая грусть в сияньи Змия.
Святые ль наизусть твердишь ты имена,
  Ты, мудрая жена седого Вия,
Предутреннего сна больная тишина,
  Но где ж твои соперницы нагие?

Иль тусклой пеленой закроется закат,
  И кто за ним, то будет Тайной снова,
И, мёртвой тишиной мучительно объят,
  Сойду к Иным без творческого Слова?
Мучительный закат, безжалостный закат,
  Последний яд, усмешка Духа Злого.

Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?
Иль навеки претворилась ты в мечты,
И в мечтах неясных, в тихом полусне,
Лишь о невозможном возвещаешь мне?

Путь один лишь знаю, – долог он и крут, –
Здесь цветы печали бледные цветут,
Умирает без ответа чей-то крик.
За туманом солнце скрыто, – тусклый лик.

Утомленьем и могилой дышит путь, –
Воля к смерти убеждает отдохнуть,
И от жизни обещает уберечь.
Холодна и однозвучна злая речь,
Но с отрадой и с надеждой внемлю ей
В тишине, в томленьи неподвижных дней.

Я спал от печали
Тягостным сном.
Чайки кричали
Над моим окном.

Заря возопила:
«Встречай со мной царя.
Я небеса разбудила,
Разбудила, горя».

И ветер, пылая
Вечной тоской,
Звал меня, пролетая
Над моею рекой.

Но в тяжёлой печали
Я безрадостно спал.
О, весёлые дали,
Я вас не видал!

Не отражаясь в зеркалах,
Я проходил по шумным залам.
Мой враг, с угрюмостью в очах,
Стоял за белым пьедесталом.

Пред кем бы я ни предстоял
С моей двусмысленной ужимкой,
Никто меня не замечал
Под серой шапкой-невидимкой.

И только он мой каждый шаг
Следил в неукротимом гневе,
Мой вечный, мой жестокий враг,
Склонившись к изваянной деве.

Среди прелестных стройных ног,
Раздвинув белоснежный камень,
Торчал его лохматый рог,
И взор пылал, как адский пламень.

Шум и ропот жизни скудной
  Ненавистны мне.
Сон мой трудный, непробудный,
  В мёртвой тишине,

Ты взлелеян скучным шумом
  Гордых городов,
Где моим заветным думам
  Нет надёжных слов.

Этот грохот торопливый
  Так враждебен мне!
Долог сон мой, сон ленивый
  В мёртвой тишине.

Поклонюсь тебе я платой многою, –
Я хочу забвенья да веселия, –
Ты поди некошною дорогою,
Ты нарви мне ересного зелия.

Белый саван брошен над болотами,
Мёртвый месяц поднят над дубравою, –
Ты пройди заклятыми воротами,
Ты приди ко мне с шальной пошавою.

Страшен навий след, но в нём забвение,
Горек омег твой, но в нём веселие,
Мёртвых уст отрадно дуновение, –
Принеси ж мне, ведьма, злое зелие.

  Грустен иду по дороге пустынной
Вслед за вечернею тенью, угрюмой и длинной.

  Сумрачный город остался за мною
С чахлою жизнью его и с его суетою.

  Пусты просторы, томительно-жёстки.
Никнут ветвями во сне непробудном берёзки.

  Грустны вокруг меня сжатые нивы.
Чудится мне, что враждебно они молчаливы.