Кирилл Алейников - Дар речи (сборник)

Распутица. Раскисшие чернила.
В черновиках стихов нет ни души…
Безмолвие листы запорошило.
Распутица. Раскисшие чернила.
Сорвалось слово яблоком червивым
И сгинуло навек в людской глуши.
Распутица. Раскисшие чернила.
В черновиках стихов нет ни души…

Развезло мне душу, как дорогу…
Мысль стоит, распряжена с утра:
Тяжела, ленива, твердолоба.
Развезло мне душу, как дорогу…
Между нерастаявших сугробов
Грязь блестит, как чёрная икра.
Развезло мне душу, как дорогу…
Мысль стоит, распряжена с утра.

Когда поэзия ненастна,
В ней сеет мелкий, нудный дождь,
И стих, мыча, в чернилах вязнет…
Когда поэзия ненастна,
Ряды размокших, сиплых гласных
От холода бросает в дрожь.
Когда поэзия ненастна,
В ней сеет мелкий, нудный дождь.

Слова умирают, как люди,
В громоздких и душных стихах.
Крича и теряя рассудок,
Слова умирают, как люди…
Последней молитвой Иуды
Они запеклись на губах!
Слова умирают, как люди,
В громоздких и душных стихах.

Поэзия! Ты дышишь полной грудью
В стихе просторном, словно зимний лес
Где снег скрипит под тяжестью словес…
Поэзия! Ты дышишь полной грудью,
Когда под хрупкой наледью небес
Тебя поэт, смеясь, целует в губы!
Поэзия! Ты дышишь полной грудью
В стихе просторном, словно зимний лес.

День за днём, вразброд и наизнанку,
Оголтело, рьяно, вразнобой
Я беру слова и спозаранку
Их веду, мычащих, на убой.

Я вяжу их к изгороди речи
За веками росшие рога.
Ржавью или кровью накрест мечен
Леденящий обух топора?

Я сведу сегодня воедино
Этих слов неимоверный гурт.
Неизбежно, неисповедимо
Я начну свой обречённый труд.

И в чаду ударов и ругательств,
Тушей ослабевшею скользя,
По траве сучит ногой анапест,
Крепкими рогами грязь меся.

Это – не стихи, а бойня речи.
Жертва в ожиданье божества…
Клювом рвёт дымящуюся печень
Ворон, не скрывая торжества.

Черновик – не рукотворный лепет:
Слышен в нём и рев, и костный хруст.
Исключенье – неизбежный метод,
Общий для природы и искусств.

Усталый путник – голос мой идёт
Дорогой древней мёртвых колесниц.
Ручьи времен он переходит вброд,
Забвенья зачерпнёт, чтобы напиться.

За ним, как тень, спешит родная речь,
Зажав руками рот. И пополам
С плеча обоих если бы рассечь,
Безмолвие скатилось бы к ногам.

Извилист путь обочинами душ:
Где раньше раздавались голоса,
Легла пластом немыслимая глушь,
Тараща оловянные глаза.

Но через сад налившихся грехов,
Сквозь заросли колючей спелой лжи,
Пройдет мой голос с полной грудью слов
И выдохнет стихи мои, как жизнь.

Орион!

Приветствую тебя!
Разговоры с созвездьем
всегда монологи и признак большого
одиночества.
Мироздание вновь
на безлюдных подмостках небес этой осенью ставит
пантомиму созвездий.
Впрочем,
на подлёте – гастроли комет:
гонорар из болезней и бедствий
выплачен за год вперёд.

Ну, да что мы о них?
Давай о тебе,

Орион!

Космос – эпос богов,
и не нам состязаться с ними в стихосложении.

Сядем же с ними за пир!

Тебе, полубогу,
достанется Млечный путь –
Зевс опрокинул солонку,
Мне, человеку,
янтарь –
морем прибит каплей жира
с Посейдона тарелки.

Друг мой,
Орион!

Ты бросил вызов богине и
стал созвездьем.
Наказание или награда?

Я слышал,
недоказуемость правды
есть основа небесного кодекса,
что хромающий от подагры Юпитер
меняет орбиту.

Сириус восхитительна.

Как там у вас,
небожителей,
со справедливостью?

У нас?
Всё по-прежнему:

Здесь,
внизу,
на Земле,
распростёршись равным
золочёным чертогам лжи,
костенеет павшими
поле правды
невзошедшей ржи.

Орион!
Твой знак в зимнем небе –
«Х» хромосома вечности,
но, чем ближе к весне,
тем дальше заходишь в море,
по воде удаляясь
в недоступные взору угодья
для небесной охоты.

Удачи Тебе, Орион!

Добудешь свой звёздный трофей –
Возвращайся…

Не прощаемся.

Безумье душит волю, как петля,
Но ты сильней наброшенной удавки,
И, перерезав страхи – якоря,
Зажжёшь светильник и удвоишь ставки.

И чертовщина сгинет по углам…
Твой свет внутри не пламенно-колеблем.
И Муза упадет к твоим ногам
Пока дом скорби, обессилев, дремлет.

Отбрось сомненья! Что тебе до них?
Ты знаешь цену слову и созвучью.
Упорно выпестовывай свой стих
Свободой слова, крика, вопля мучим.

И за спиной развяжут рукава.
Бессонница, затёкших плеч томленье –
Всё в прошлом…и теперь размах крыла
С твоей сравнялся верой во спасенье.

Давай! Взлетай! Свободен вечный дух!
Ты выбрал свет, отбросив тень на плаху…
…И ты взлетел, держа свой вес на двух –

На двух крылах смирительной рубахи.

Осень.
Тоска.
В министерстве погоды – бардак.
Переезд ли, пожар…
Не знаю.

Лето,
Получив, наконец, загранпаспорт,
Сменило прописку и –
заодно –
полушарие.

Озёра пустынны.
Петляя в барханах волн,
Бредут караваны листьев к песчаному берегу.
Отдав швартовы дождя,
суда облаков
Отчаливают
от вулканов в Америку.

Лес –
сгоревший театр:
В нём повсеместно
деревья стоят,
как ряды
опустевших кресел,
И только октябрь,
между ними расшагивая,
Репетирует вслух
сумасшедшим трагиком.

Уединение.

Единение с «У» –
Что-то общее с «игрек» –
Уравненье с одним неизвестным.

В формуле жизни
время стремится к нулю,
И решенье
зависит
от
Постоянной Небесной.

В странствиях севером навык разжечь костёр
Из ничего – верно спасает жизнь.
Нужен огонь, дабы не вмёрзнуть в лед,
Необходим, чтоб не спускаться вниз.

Вытащи линзу и, разложив бересту –
Нет, черновики лучших твоих стихов –
Дай словам скорчиться грешниками в аду,
Выжги им души, как солнце – чертополох!

И через этот искупительный свет,
Сквозь чистилище правды их проведя,
Вычеркни лучших из них, поэт,
Из расстрельного списка небытия!

Одиночество не закроешь в сейфе.
Его не повесишь на гвоздь в прихожей.
Оно повсюду с тобой: в кофейне,
Когда опускает глаза прохожий,
И, особенно, в вопле чайки,
Когда сжимаешь горло початой
Бутылки отчаяния
На океанском пляже,
Где водоросли – словно мотки пряжи,
Выпавшие из цепких морщинистых рук
Вечности – так оно коротает время.
Одиночество – это смерть в постели
На простыне, ледяной, как берег
Осенью, в ноябре…
…И в час отлива понимаешь,
Слова – это лишь сварливо
Кричащие чайки
Сквозь океанский гул,
И стихи мои – лишь отпечатки
Их следов на пустом берегу.

В здешних болотах
каждой птице –
своя дробина,
что так стремится
к счастью полёта,
дабы заполнить
своё одиночество
теплом твоего
тела.
И, словно скомкав страницу
черновика,
ветер бросит в зарницу
слепок пуха и перьев,
Воды запомнят
выстрел,
всплеск
и твое крыло,
Раскроившее воздух …

Твой последний полет –
резкий росчерк пера,
разорвавший бумагу.