Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2

В сосудах духа много мыслей есть,
Что бережно, внимательно, тревожно —
Ах, так легко расплетать нам их можно! —
Как ценное вино, должны мы несть.
Как приговор, страшит нас эта весть:
Что за томленье – жить так осторожно!
А расплеснет вино тот раб ничтожный,
Что буйствовать захочет, пить и есть.

Ужель же должен всяк из нас, в теченье
Всей жизни, в судорожном напряженьи
Держать сосуд – не то дрожит рука?
Смирим сердец мятежные порывы;
Тогда пройдем, свободны, горделивы,
Сквозь жизнь – и будет длань, как сталь, крепка.

Когда я отроком постиг закат,
Во мне – я верю – нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.
Так ныне, всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.

Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь-тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли,
Взошли, овеяны дыханьем века,
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.

Когда душа сорвется с высоты,
Когда взвилась она тяжелым взмахом,
Она сперва оглянется со страхом
На мир веселой, бойкой суеты.
Как ей не помнить горней красоты?
Но принята она в объятья прахом:
И прах ей сладостен, а в ней зачах он —
Цветок вершин и снежной чистоты.

Страдать невмочь нам, и к земле прижмется
Наш детский дух и кровно с ней сживется,
И вот уж тесный угол наш нам мил.
Ах, если б праздник неземной потребы,
Как пастырь, что благословляет хлебы,
И пестрых будней игры осенил!

В полуязыческой он рос семье
И с детства свято чтил устав природы.
Не принял веры в ранние он годы:
К нам выплыл он пытателем в ладье.
И вот однажды, лежа в забытье
Под деревом, в беспечный миг свободы,
Постиг он жизни детской хороводы
И стрекозы благое бытие.

«Ты, стрекоза, гласил он: век свой пела.
Смеяться, петь всю жизнь – да, это – дело
И подвиг даже... после ж – вечный сон».
А солнце между тем ему палило
Венец кудрей, суровый свет свой лило
В отважный ум – и наслаждался он.

И плавал он в сверкающих волнах,
И говорил: вода—моя стихия!
Ныряя в зыби, в хляби те глухие,
Как тешился он в мутных глубинах!
Там он в неистовых терялся снах.
Потом, стряхнув их волшебства лихие,
Опять всплывал, как божества морские,
В сознаньи ясном, в солнечных странах.

С собой он брызги вынес из пучины.
Мы брызгаться пустились, как дельфины,
И ослепительный поднялся плеск.
Я, ослеплен и одурен, метался.
Его же прояснял тот водный блеск:
Дух в лучезарных взрывах разрастался.

Мир тайных сил, загадка естества,
Хвала вам, исполинские снаряды!
Как рока песнь, что воют водопады,
Держава ваша ужасом жива.
Здесь человек забыл свои права,
Нет упоенью дикому преграды,
И у безличья молит он пощады,
И в хаосе кружится голова.

Здесь весь наш мир, здесь рок неумолимый,
Каким-то жаром внутренним палимый,
В снарядах дивных предо мной живет.
Но царство то теснят родные тени:
Рок отступил под натиском хотений,
Наш ум его в приспешники зовет.

Проснулся я средь ночи. Что за мрак!
Со всех сторон гнетущая та цельность,
В которой тонет образов раздельность:
Все – хаоса единовластный зрак.
Пошел бродить по горницам я: так...
В себе, чтоб чуять воли нераздельность,
Чтоб не влекла потемок беспредельность,
Смешаться с нею в беспросветный брак.

Нет, не ликуй, коварная пучина!
Я – человек, ты – бытия причина,
Но мне святыня – цельный мой состав.
Пусть мир сулит безличия пустыня —
Стоит и в смерти стойкая твердыня,
Мой лик, стихии той себя не сдав.

И потому, сын солнца, ты не прав.
В стихийной жизни, в полусне громадном
Я погружался взором робко-жадным,
Но не сломил я свой строптивый нрав.
Ужели же оцепененьем хладным
Упьешься ты, о резвый сын забав?
Нет, обмороков негу восприяв,
Рванешься снова к играм нам отрадным.

Прильнув столь кровно к роднику движенья,
Ты не познаешь ввек изнеможенья,
Пребудешь ты ожесточенно жив.
От наших светов призван оторваться,
Под новым солнцем будет наливаться
Дух вечно-обновимый, как прилив.

Ты миром удивлен, ты миром зачарован,
Ступаешь по камням суровых городов.
Мечтой ты умилен, любовию взволнован
И не забыл души младенческих годов.
В своей светлице упоен ты солнца светом,
Но сердцем чающим стремишься в дальний путь.
Часы все дня и лет звучат тебе приветом,
Наперерыв шепча: меня не позабудь!

Вступив с тобою в речь, ту жизнь я обретал,
Которой жаждал я, пред коей трепетал,
Когда не верилось ее бодрящей неге.
Но я к тебе приду, наставник мой родной,
Мечтая увидать всегда, как той весной,
Березы божьей светлые побеги.

Предвечерний напев колокольный.
Заливные луга разметались привольно.
Река изогнулась в стальную дугу.
Красные бабы поют на лугу.

Пылают травы душистые, ломкие.
Красные бабы. Закат многоцветный.
Песни веселые, милые, звонкие,
Хочется бросить им песней ответной.

Развернулася даль без конца широка.
Вся осыпана солнцем закатным,
Изгибается плавно, спокойно Ока,
Пахнуло забытым, былым, невозвратным.

Красные бабы поют на лугу.
Петь хочу. Не могу.

Я чашу муки пью без стона,
В страданьях знаю светлый миг.
Мне рок сулил знать ужас звона
Болезни тягостной вериг.

Вам—ласки женщин, шум притона,
Сплетенье жизненных интриг,
А мне спокойствие затона
И чародейство милых книг.

Я был здоров и пил отравы,
Но, право, все забыл давно...
Под взмахом кос ложатся травы.
Ходить, лежать, не все ль равно?

Я весь под властию наркоза,
Меня пьянит, колдует – Греза.

Нависли сумерки. Таинственны и строги
Пустые улицы. Им снится даль времен.
И только иногда, смущая мутный сон,
Спешит по ним еврей – дитя земной тревоги.

Брожу у ветхих стен угрюмой синагоги —
И слышу пение унылое, как стон...
Здесь тени скорбные глядят со всех сторон,—
О, как бледны они, измучены, убоги!

Здесь реют призраки кровавых темных лет
И молят жалобно и гонятся вослед
Испуганной мечте... Сгустилась тьма ночная.

И гетто старое мне шепчет, засыпая:
«Возьми моих детей... Им нужен вольный свет...
Им душно, душно здесь... Темна их доля злая...»

В безмолвии старинного квартала
Проходит жизнь, туманная, как бред.
Сменился день. Глухая ночь настала
И зажелтел из окон тусклый свет.

И в поздний час у мрачного портала
Я жду ее—хранящую обет...
Она глядит печально и устало,
И призрачно звучит ее привет.

И бродим мы, тоскуя и любя,
Безмолвные, безропотно скорбя,
Мы ничего не ждем и безнадежны

Часы любви. Над нами ночь и тьма.
Вокруг молчат потухшие дома.
И грезы их, как старость, безмятежны.