Иоганн Гете - Герман и Доротея

Так за бутылкой, как прежде, втроем они и сидели:
Добрый священнослужитель, аптекарь, а с ними хозяин.
Так же беседа у них оживленно текла, и чредою
То одного, то другого предмета их речи касались.
Но добродетельный пастор обоим сказал в назиданье:
«Спорить не буду… Я сам сознаю, человеку пристало
К большему в жизни стремиться, и мы замечаем, что вправду
Он и стремится к тому, иль, по крайности, нового ищет,
Но далеко не идет, потому что с наклонностью этой
Нам от природы дано и пристрастье к старому тоже —
Ибо привержены мы ко всему, что сызмальства привычно:
Ведь положенье любое прекрасно, если разумно.
Многого смертный желает, а нужно для счастья немного.
Жизнь коротка, и предел бытию поставлен судьбою,
Я осуждать не стану того, кто, покоя не зная,
Дерзок и смел, проникает во все закоулки земные,
Пересекает моря, довольный прибылью щедрой,
Что собирает впрок, о себе памятуя, о близких.
Дорог, однако, мне и живущий в тиши простолюдин,
Неторопливой стопой обходящий отцовские земли,
Чтобы возделывать их, сообразно со временем года:
Та же земля под ним, что привык он встречать ежегодно;
Здесь деревцо молодое не сразу потянется к небу
Кущей ветвей, отягченных листвой и цветом роскошным,
Нет, ибо здесь человеку потребно терпенье и чистый,
Невозмутимый разум и смысл спокойный и трезвый;
Ибо лишь горстку семян он вверяет кормилице-пашне,
Разнопородных животных для дома разводит немного,
Лишь приносящее пользу его целиком занимает.
Благо тому, кто нравом таким наделен от природы,
Всех нас он кормит! Блажен городишка безвестного житель,
Мудро свое ремесло сочетавший с трудом землепашца,
Чужд ему тайный страх, что гнетет поселян каждодневно,
И не смущает его и бюргеров поползновенье
С теми вровень идти, у кого достатку побольше,
С теми, кто выше, важней, — особливо их жены и дочки…
Благословите ж, сосед, натуру скромную сына,
Девушку, сходную с ним, что себе изберет он в супруги».

Так говорил он, и тут показалась мать на пороге,
За руку сына ввела и, поставив его перед мужем,
Молвила: «Часто, отец, меж собой на досуге болтая,
Мы о веселом дне помышляли, в который однажды
Герман, выбрав невесту, порадует нас и утешит.
Так и этак старались, — ему то одну, то другую
Девушку мы предлагали в родительском нашем усердье.
Но наконец наступил долгожданный день, и невесту
Небо послало ему, и сердце его полюбило.
Вспомни, мы говорили: пусть сам для себя выбирает!
Ты ведь недавно желал, чтобы он привязался покрепче
К девушке! Вот и настала минута! Он девушку выбрал!
Да! Полюбил он, избрал и решился на все, как мужчина:
Девушка та — чужестранка, с которой он встретился нынче.
Благослови их! С другою к венцу никогда не пойдет он».

Вырвалось тут у сына: «На ней разрешите жениться!
Сердце избрало ее; вам невестку достойную выбрал».

Но не ответил отец, и тогда, поспешно поднявшись,
Пастор вмешался и молвил: «Одно лишь мгновенье решает
Жизнь человека и правит его дальнейшей судьбою.
Сколько ни думай, а все же решенье верное будет
Делом одной минуты, и примет его лишь разумный.
Но одного опасайся: о том и другом помышляя,
Время терять на сомненья — от этого чувство мельчает.
Герман душою чист. Я ребенком знал его. Отрок,
Он и тогда не тянулся руками за тем и за этим.
Брал он лишь то, что по силам, но крепко за это держался,
Так не смущайтесь теперь, что вот наконец и свершилось
Столь долгожданное вами. Ну, что ж, оно не похоже
Обликом необычайным на облик ваших желаний!
Наши желанья часто желанное нам застилают.
Свыше исходят дары и свой собственный облик приемлют.
Не отвергайте ж девицы, которая вашему сыну —
Доброму, умному парню — затронула душу впервые.
Благо тому, кто впервой полюбил и встречает взаимность, —
Лучшие чувства его не увянут в душе бесполезно.
Да, по нему я вижу: решен его жребий сегодня.
Юношу сильная страсть превращает в мужа мгновенно.
Герман упорен. Боюсь я, что, с вашим отказом столкнувшись,
Лучшие годы свои проведет он в тоске и унынье».

Тут поспешил вмешаться в беседу также аптекарь,—
Видно, словечко давно у него наготове имелось.
«Думаю, лучше и здесь золотую избрать середину.
«Поосторожней — надежней!» — говаривал, помнится, Август!
Был бы я искренне рад услужить дорогому соседу.
Разумом скромным своим пособить ему постараюсь.
В опытном поводыре особливо нуждается юность.
Если хотите, пойду и о девушке все разузнаю,
Мненья о ней соберу, расспросив обо всем потолковей,—
Я-то не дамся в обман, ведь не всякому слову я верю».

Тут, окрыленный надеждой, порывисто вымолвил Герман:
«Что ж, поезжайте, сосед, разузнайте, но мне бы хотелось,
Чтобы сопутствовал вам и пастор достопочтенный.
Этаких двух мужей свидетельство неоспоримо.
О мой отец, поверьте, она не из тех безрассудных,
Ветреных тех иноземок, что странствуют всюду
И легковерных юнцов уловляют в искусные сети.
Нет, это буря войны, сокрушительной силой своею
Поколебавшая землю и множество зданий крепчайших
В прах обратившая, — также ее заставляет скитаться.
Разве подобных лишений не терпят и знатные люди?
Нынче бегут и князья, и в изгнанье живут государи.
Ах, и она, из сестер своих наилучшая, тоже
Бегством спасаться должна; но, несчастья свои забывая,
Служит опорой другим, хоть самой не хватает опоры.
Да, велики лишенья и беды, постигшие землю,
Но ведь несчастье порой обернуться может и счастьем,—
И долгожданным объятьям невесты и верной супругой
Буду обязан войне, как пожару когда-то — отец мой».

«Ишь как, — хозяин сказал, удивленно рот раскрывая.—
Что это вдруг у тебя язык развязался, который,
Долгие годы коснея, во рту ворочался тяжко.
Видно, и мне не избегнуть того, что отцам угрожает.
Свойственно всем матерям потакать сыновним желаньям.
Каждый сосед готов сочувствовать этому тоже,
Ежели против отца иль супруга они в заговоре.
Я им противиться даже не стану: что в этом толку?
Ибо в ответ я встречу одно лишь упрямство и слезы.
Что ж, бог в помощь, идите да все разузнайте. Иль дочку
В дом ко мне приведете, иль пусть он о ней позабудет!..»

Так он сказал. А сын, от восторга зардевшись, воскликнул:
«Солнце еще не зайдет, как дочь приведу вам такую,
Лучше которой нельзя пожелать человеку со смыслом.
Думаю, счастлива будет и добрая девушка эта,
Будет признательна мне, и отца и мать получая
Вновь от меня, да таких, о которых детям послушным
Только мечтать! Так мешкать не буду, — коней запрягу я
Тотчас же и друзей повезу на розыски милой.
Там предоставлю им поступать, как разум подскажет.
Честное слово даю на решение их положиться,—
Девушку я не увижу, ее не назвавши своею».
С этим Герман и вышел, меж тем как другие поспешно
Мненьями там обменялись о разных делах предстоящих.
Поторопился Герман в конюшню, где добрые кони
Стоя жевали отборный овес, засыпанный в ясли,
Вместе с сеном сухим, что на ближнем лугу накосили.
Быстро им Герман вложил удила блестящие в зубы,
В посеребренные пряжки ремни продернул проворно
И пристегнул к ним после широкие длинные вожжи,
Вывел коней на двор, где работник, живой, расторопный,
Вмиг подволок экипаж, легонько взявшись за дышло.
К ваге они потом привязали потуже постромки,
Чтобы вернее направить коней быстролетную силу.
Герман взмахнул кнутом, и ландо покатило к воротам.
Только друзья разместились удобно на мягких сиденьях,
Быстро ландо понеслось, позади мостовую оставив.
Вскорости города башни и стены назад отступили,
И по знакомой дороге к шоссе направился Герман.
Вожжи коням отпустив, он с пригорка гнал на пригорок.
Но, увидав пред собой деревушку с ее колокольней
И недалеко дома, обнесенные тесно садами,
Герман подумал и стал лошадей придерживать быстрых.

Тенью своей величавой широковетвистые липы,
Здесь не одно столетье корнями враставшие в землю,
Дерном покрытый луг окружали пред самой деревней,—
Местом веселья служил он селянам и бюргерам ближним.
Тут, под навесом дерев, неглубокий вырыт колодец;
Только спустись по ступеням, увидишь скамейки из камня,
Коими ключ обставлен, ирающий резвой струею.
Стены кругом низки, чтобы черпать было удобней.
Мысленно Герман решил лошадей под этой тенью
Остановить на минуту. Управясь, он спутникам молвил:
«Ну вот, друзья, теперь и подите разведайте, вправду ль
Девушка эта достойна руки, что ей предлагаю.
Впрочем, едва ль меня удивите вы чем-нибудь новым.
Будь я один, в деревню тотчас поспешил бы, и, верно,
Милая в два-три слова мою бы участь решила.
Сразу ее из всех вы сумеете выделить, ибо
Трудно другую найти, добронравьем схожую с нею.
Кроме того, назову и приметы опрятной одежды:
Красной шнуровкой у ней приподнята выпуклость груди.
Плотно черный корсаж облегает стройную спину.
Ворот рубашки лежит, аккуратными складками собран,
Белой каймой обводя подбородка округлость живую.
Ладной ее головы очертанье гордо и смело.
Ловкой рукой многократно на шпильки навернуты косы.
Синими сборками — ниже шнуровки — красуется юбка
И при ходьбе обнимает высокие стройные ноги.
Только прибавить хочу да еще особо прошу я:
К девушке не обращайтесь, пускай ей не будет вдогадку,
Но опросите других и послушайте, что вам расскажут.
Как наберете вестей, чтоб отца и мать успокоить,
Спешно ко мне возвращайтесь, и речь поведем о дальнейшем.
Вот что надумал сейчас, дорогой, едучи с вами».

Так говорил он. Тем часом друзья зашагали к деревне,
Где по садам, домам и сараям толпились пришельцы
Или же вдоль дороги стояли — повозка к повозке.
Корм задавали мужчины коням и скотине мычащей,
Женщины всюду усердно белье на заборах сушили,
И ребятишки, резвясь, у ручья плескались беспечно.
Так, пробираясь бочком меж повозок, людей и животных,
Вправо и влево глядели лазутчики, встретить надеясь
Где-нибудь облик девичий, согласный с тем описаньем.
Только нигде не являлась прелестная девушка эта.
Пуще стала кругом толчея. Расходившись, мужчины
Крупный затеяли спор о повозках; с криком вмешались
Женщины. Тут какой-то старик решительным шагом
Быстро приблизился к ним, и немедля шум прекратился,
Лишь замолчать он велел, по-отечески голос возвысив.
«Разве несчастья, — вскричал он, — нас всех не настолько смирили,
Чтобы друг к другу терпимей мы были, стараясь поладить
Даже и с тем, кто своих поступков не соразмерил?
Подлинно, в счастье любой несговорчив. Ужель и несчастье
Нас наконец не научит не ссориться с братом, как прежде!
Место на чуждой земле уступите друг другу; делите
Поровну все добро — и заслужите вы милосердье».

Так говорил он. Все приумолкли и, успокоясь,
Дружно взялись приводить в порядок скот и повозки.
Слово судьи чужого прослушав с глубоким вниманьем,
Разум недюжинный в нем отметил священнослужитель
И, подойдя, обратился к нему со значительной речью:
«Истинно так, отец мой, покуда народ проживает
В счастье отменном, питаем землею, плодоносящей
Вовремя, с каждым годом и с каждой новой луною,
Все неизменно приходит само собой, и любому
Мнится: он и хорош, и умен. Согласье — меж всеми.
Тут и разумнейший муж выдаваться из прочих не может,
Ибо событья идут потихоньку дорогой обычной.
Стоит, однако, беде изменить течение жизни,
В прах низвергнуть устои, пройти по садам и посевам,
Жен и мужей согнать с насиженных мест и заставить
Денно и нощно скитаться с тоской и отчаяньем в сердце,—
Ах, тогда наконец мы к разумному взор обращаем,—
Тут уж слово его понапрасну не пропадает.
Право, скажите, отец мой, уж вы не судья ль среди этих
В страхе бегущих людей, чье волненье так скоро смирили?
Да, вы мне нынче явились одним из древних вожатых —
Тех, что народам гонимым пути возвещали в пустыне.
Будто бы вправду с Навином беседую иль Моисеем».

И отвечал на это судья, выразительно глянув:
«Подлинно, наше время тождественно тем стародавним,
Памятным тем временам, в истории запечатленным.
Ибо кто прожил вчера иль сегодня в такую годину,
Прожил целую вечность; событья-то вихрем несутся.
Если назад оглянусь я, мерещится, будто седая
Старость меня одолела, а силы во мне еще бродят.
О, мы смело себя уподобим людям, которым
Некогда, в грозный час, в купине горящей явился
Бог. Нам также предстал он в огне и облаке темном».

Только священнослужитель собрался беседу продолжить
И про судьбу скитальцев судью расспрашивать дальше,
Тайное слово проворно шепнул ему на ухо спутник:
«Вы, не стесняясь, толкуйте с судьей да на девушку речи
Свесть постарайтесь, а я поброжу, поищу и немедля
К вам возвращусь, лишь замечу ее». Кивнул ему пастор,
И по садам и амбарам пошел, озираясь, лазутчик.