Л. Кобылинский - STIGMATA
И все мне кажется, что здесь я был когда-то,
когда и как, увы, не знаю сам!..
Мне все знакомо здесь, и сладость аромата,
и травка у дверей, и звук, что где-то там
вздыхает горестно, и тихий луч заката,—
и все мне кажется, что здесь я был когда-то!..
И все мне кажется, что ты была моею,
когда и как, увы, не знаю сам!..
Одно движенье уст. и весь я пламенею,
лишь упадет вуаль, и вдруг моим очам
случится увидать блистающую шею...
И все мне кажется, что ты была моею!..
И все мне кажется, что это прежде было,
что времени полет вернет нам вновь и вновь
все, все, что Смерть рукой нещадною разбила,
надежду робкую, страданье и любовь,
чтоб радость день и ночь в одно сиянье слила,
и все мне кажется, что это прежде было!..
ПОГИБШАЯ
Взор, ослепленный тенью томных вежд,
изнемогая, я полузакрыла,
о, в спутницы я не зову Надежд:
пускай они крылаты, я бескрыла.
Я глубже вас, быть может, поняла
всех ваших слов и дел пустую сложность,
и в спутницы до гроба избрала
бескрылую, как я же, Безнадежность.
Я плакала у своего окна.
вы мимо шли, я опустила штору,
и бледный мир теней открылся взору,
и смерть во мне, со мною тишина!
Я сплю в бреду, я вижу наяву
увядшие в дни детства маргаритки,
я улыбаюсь на орудья пытки!..
Кто нас рассудит, вы иль я живу?
REQUIEM
«Dona ei requiem aeternam!»
Любишь ты? Нет, поздно, слишком поздно!
Кто нам тайны неба разгадает?..
Реквием торжественно и грозно
над тобой, как в Судный день, рыдает
Ты царица, а была рабыней,
предалась людей ничтожной власти,
не служила звездной ты святыне,
не была ты жрицей солнца страсти.
Ты была безропотно-покорной;
как свеча, зажженная напрасно,
расточилась жизнь твоя позорно;
пусть же станет смерть твоя прекрасна!
Тихо меркнет пламенная Роза,
и грозит железная перчатка,
и душе, что внемлет «Lacrimosa»,
снова верить страшно, плакать сладко!
Станут дух и тело непорочны,
и одежды снова станут строги,
высоки, торжественны и прочны
повлекут их траурные дроги.
Кони смерти не понурят морды,
не всколышут длинные попоны,
и раздавят черные аккорды
грешницы отверженные стоны.
Загремят, как дальний рев орудий,
над тобою медные удары,
но недвижим очерк мертвой груди,
на губах отравленных — curare.
В головах, гремя колоколами,
словно башня, в мрачности упорной
и с крестом простертыми крылами
Ангел смерти, твой любовник черный.
Ангел смерти, Ангел пресеченья
занесет свой меч немилосердный,
и замолкнут вещие реченья:
«Святый Боже, Крепкий и Бессмертный!»
Знаки книги звездной беспристрастны,
их огней не скроешь черной тучей,—
есть прощенье для души безгласной,
нет прощенья для звезды падучей.
Но в День Судный, страшный и единый,
ты восстанешь светом осиянна,
чище снега шеи лебединой,
внемля ликов ангельских «Осанна!..»
Твой палач, твой рыцарь не жалеет,
что прошла ты облачка бесследной,
он тебе в гробу напечатлеет
поцелуй свой первый и последний.
ВИДЕНИЕ
Сверкают белые одежды,
Вот Ангел предо мной,
и шепот строгий: «Нет надежды!
Она в стране иной!
Вот крест высокий, саван льняный
(рыданья заглуши!),
сосуд с водой благоуханной
для тела и души.
Пока твоя душа бродила
за гранью, путь сверша,
в твоих объятиях опочила,
стеня, ее душа.
Она звала, она молилась
и снова, и опять,
как трепетала, как томилась,
здесь не дано узнать.
Одна на ложе, умирая,
одна в стране теней,
и даже перед дверью Рая
не улыбнуться ей!..
И ты навек потупишь вежды
пред строгой тишиной!..
Да, нет надежды, нет надежды,—
она в стране иной!»
Замолк, но явственней виденья
и бездыханней грудь,
и перед нами восхожденья
протек единый путь.
И мы, как дети, со свечами,
восходим, я и ты,
и души добрыми очами
взирают с высоты!
ОБРЕЧЕННЫЙ
Еще меня твой взор ласкает,
и в снах еще с тобою я,
но колокол не умолкает,
неумолимый судия.
Еще я в мире мира житель,
но дух мой тайно обречен
и тайно в строгую обитель
невозвратимо заточен.
Звон колокольный внятней лиры,
и ярче солнца черный Крест,
и строгий голос «Dies Irae!»
возносит падший дух до звезд.
Мне черный долг священной схимы
готовит каменный приют,
и надо мною серафимы
гимн отречения поют.
Да жаждет тело власяницы,
да грянет посох о плиту,
чтобы душа быстрее птицы
взлетела, плача на лету.
Заупокойные напевы
меня зовут, замкнув уста,
пасть у престола Вечной Девы,
обнять подножие Креста.
Лучи мне сладки голубые
и фиолетовая тень,
и ты, короною Марии
навеки засвеченный День!
И знает сердце: нет разлуки,
из тайной кельи, я ко всем
незримо простираю руки.
внимаю глух, вещаю нем!
И сердцу, как лучей заката,
дней убегающих не жаль.
Одно лишь имя сердцу свято,
и это имя — Парсифаль.
ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
Ad Rosam per Crucem...
Ни вздоха тайного, ни робкого пожатья!..
Уста безмолвствуют, потуплен взор очей...
И если сон предаст тебя в мои объятья.
пусть будет он мечтой предсмертною моей!
Пусть вечно спущено железное забрало,
пусть сердца верный жар холодной сталью скрыт!..
В том гаснет жизни свет, кто вырвал страсти жало!..
Спаси меня, мой конь, мой верный меч, мой щит!..
И пусть другой возьмет твое земное тело
и красным факелом затеплит факел свой!
Моя любовь — свята!.. Бесстрашно, гордо, смело
я жду иных путей... Я — Черный Рыцарь твой!..
Я прихожу, как Смерть, железными шагами.
мне ложа брачного желанней черный гроб,
где окропит заря горячими лучами
покров серебряный и мой холодный лоб!..
Не бойся этих глаз, источенных слезою,
пусть меди тяжкий звон не устрашит тебя!
Мой черный щит горит нетленною звездою...
Я Черный рыцарь твой, чтоб умереть, любя!..
Пускай мой черный конь ужасней всех драконов,
над шлемом плавают два черные крыла,
под тяжкою стопой дрожат ступени тронов,
и, как змея, свистит холодная стрела'
Пусть я безмолвнее надгробных изваяний,
пусть мой звенящий шаг встревожил твой чертог,—
я не зажгу в груди огонь земных лобзаний,
я Крест ношу в груди, я сердце Розой сжег!
Не трогают души стыдливой менестрели,
доспехов и меча не положу в борьбе,—
я слышал в детских снах небесные свирели,
незримой лютни звон, что пели о тебе!..
Здесь, где чаруют слух сонеты Дон-Жуана,
я — башня черная в угрюмом забытьи;
но там, где полон свод рыданьями органа,
доспехи медные расплавят слез ручьи!..
В моей душе звучит рыдания терцина
Того, Кто сердце сжег, отринув мир земной,
и Кто. молясь, облек бесплотной красотой
бессмертные листы «Commedia Divina»!..
У ВЕЧЕРНЕГО ГРОТА
Ты — тихое счастье Вечернего Грота,
где робко колышется лоно волны
в тот час, когда меркнет небес позолота,
и реют над звездами первые сны.
Ты — час примиренья замедленной битвы,
где внятен для сердца незлобный призыв,
родится из ужаса трепет молитвы,
и медлит ночного безумья прилив.
Капелла, где строже дыханье прохлады,
защита от огненных, солнечных стрел,
покой и безгласность священной ограды
прощение всем, кто сжигал и сгорел.
Как плачущий луч низведенного Рая,
как тонкое пламя надгробной свечи,
там влагу ласкают, горят, не сгорая,
и в небо бегут голубые лучи.
Там плавно колышется белая пена,
как Ангел, забывшийся сном голубым,
и сладко-бессильный от тихого плена
с тенями сплетается ласковый дым.
В том Гроте не слышно ни слов, ни признаний,
склоненья колен, сочетания губ,
и шелест невинных и детских лобзаний
в том Гроте, как в храме, казался бы груб!..
Я путник бездомный, пловец запоздалый
к Вечернему Гроту пригнал свой челнок,
я долго смотрел на померкшие скалы,
на золотом счастья облитый порог.
Но всплыли пустыми глубокие мрежи,
все глуше был волн набегающий гул,
а отблеск желанный все реже и реже
