Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)
Его категоричность может кому-то нравиться, кому-то нет. От неё отдаёт самохвальством, самоуверенностью, а в сочетании с талантливой сущностью — снобизмом. Но не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Мы так далеко ушли в разрушении своей жизни, что только авторитетный, пусть грубый, пусть самоуверенный окрик, обидные слова остановят наше внимание на предупреждении отчаявшегося Учителя.
Книги В. П. Астафьева во мне оставляют разные следы. От одних становится грустно и даже страшно («Печальный детектив»), от других надолго остаётся в душе приятное впечатление («Васюткино озеро»). Но каждая поражает художественной красотой, богатством и самобытностью языка, чёткой позицией автора. Словарь писателя — это особая редкость. Это мощная палитра красок, с помощью которой создаются настоящие художественные произведения. Мне нравится и его тонко вплетённый в повествование юмор. Даже сатира. Он уничтожает псевдогероя простецкими эпитетами, хохмой, как бы подкрадывается к нему с арканом, и, набросив его умело на голову негодяя, затягивает нравственную петлю («Мною рождённый»).
Астафьев, пройдя кровавую войну, снизу начавший познавать жизнь и достигший её духовных вершин, лучше многих её знает и, ради спасения, бросает на жернова критики почти всё, что, на его взгляд, идёт против правды, против божеского и человеческого.
С размышлениями Виктора Петровича Астафьева перекликаются слова Михаила Тарковского:
«Недавно ехал в поезде с бизнесменом. Хороший мужик. Про храмы разговор зашёл. Он мне: „Были бы у меня деньги, я лучше школу построил бы или больницу!“ Величайшая ошибка. Это всё равно, что руку сделать, а голову нет. С головы надо начинать строительство, с души и сердца. Сначала храмы, а потом интернаты и школы… Кроме сохранения традиций, я вообще никакого смысла не вижу в существовании народа. Россия, одна из немногих стран, которая это ещё сохранила, как бельмо на глазу у остального мира. Её хотят разрушить. Но, слава Богу, ещё очень много людей, которые, не взирая ни на что, поддерживают культуру и другие важные проекты».
Мне Виктор Петрович оставил автограф на книге:
«Геннадию Тихоновичу Волобуеву — в память о встрече, желая добрых дел и доброй памяти».
Таким был В. П. Астафьев — настоящий сибиряк, писатель, интеллигент.
Евгений Степанов[4]
Жила-была Белла…
В одной из своих последних прижизненных книг — «Ни слова о любви»[5] — Ахмадулина написала пронзительно-трагическую строку, похожую на автоэпитафию: «Жила-была Белла… потом умерла…»
Смерть — самый сильный микрофон поэта. После смерти поэта всё встаёт на свои места: становится ясно, кто кем был в литературе, кто в ней остался, а кто — оказался мыльным пузырём. Только теперь в полной мере понятно, каков диапазон творческой реализации Беллы Ахмадулиной.
Каждый настоящий поэт создаёт ирреальный языковой мир. Часто он расположен в зоне между двумя живыми языками — неслучайно многие поэты билингвальны: писал стихи по-французски Пушкин, по-английски Бродский, по-русски Геннадий Айги. Ахмадулина создала свой ирреальный русский язык — велеречивый, изысканный, изобилующий устаревшими словами: отрину, возалкал, возожгу, чело, чёлн, усладою, чаровниц, зело, втуне — идя путём, близким поэтам-заумникам. Делала она это сознательно, подчёркивая в одном из своих стихотворений: «высокопарный слог — заумен…», а в другом прямо обозначая свой поиск: «хлад зауми моей». Высокопарность, отчасти нарочито-отстранённая, и была заумью Ахмадулиной, её иной речью, её вторым языком.
Однако, при всей своей изысканной, велеречивой устаревшей лексике, Ахмадулина была и остаётся абсолютно современным поэтом — конца XX и начала XXI веков. Каким образом она этого добивалась? Примет нового времени, аббревиатур и сленга в её стихах практически нет, просторечных слов — совсем немного, хотя они предельно выразительны (пестрядь, стыдобина, деньга, сопрут, кладбищ), модные англицизмы — всего в двух стихотворениях.
Во-первых, с первой книги «Струна» и во все времена Ахмадулина писала о чувствах, присущих большинству людей. Даже когда она писала о стройках века, она писала о любви, радостях и несуразностях человеческой жизни.
Во-вторых, Ахмадулина имела собственный неповторимый голос, её поэтика на протяжении долгого творческого пути по сути не претерпела изменений, и неслучайно в книге «Ни слова о любви», тщательно и любовно составленной Борисом Мессерером, немало стихотворений из её дебютной книги.
И, наконец, главное: Ахмадулина проявила себя как подлинный реформатор стиха, прежде всего, рифмы, а рифма — это, безусловно, важнейшая часть формы в силлаботоническом стихотворении. У Ахмадулиной практически нет банальных рифм. Все рифмы — неожиданные, новые, не повторяющиеся, почти не встречающиеся у других поэтов.
Уже в пятидесятые годы прошлого века в основу своей стиховой системы она положила ассонансные и паронимические рифмы. Вот, например, её ассонансы: Бывала-болвана; плохого-плафона; арапа-Арбата; стада-устала; дивность-длилась; снежок-смешон; поддакивал-подарками; оранжерее-жирели; мученья-мечети; постигла-пластинка; шипела-Шопена; богат-бокал; проказы-прекрасны; бравада-бульвара; утешенью-ущелью; полон-полог; целовать-словарь; лоно-лилово.
Паронимические рифмы Ахмадулиной нередко глагольные, но тоже неожиданные: плакать-плавать; пригубил-погубил; рисковать-рисовать; надышишь-напишешь.
Составные рифмы она использовала реже, но они тоже занимают своё важное место среди её поэтических приёмов: ухожу ли-джунгли; вётлы-цветётли; влиянье-яли; не пораль-напевать; того ли-торговли; гортань-по утрам; сну ль-лазурь, была там-Булатом.
Ахмадулина своим творчеством как бы развивала мысль Давида Самойлова: «Только представляя себе все многочисленные и сложные внутристиховые связи, можно в какой-то степени достичь „обратных результатов“ — того вожделенного уровня знания, когда по рифме можно будет судить о движении содержательной сути стиха»[6].
На мой взгляд, не только содержательной сути — о движении времени.
Книга «Ни слова о любви» — полностью о любви. О любви к мужу — Борису Мессереру посвящено девятнадцать стихотворений; друзьям — Булату Окуджаве, Андрею Вознесенскому, Владимиру Высоцкому, Владимиру Войновичу, Андрею Битову, Гие Маргвелашвили, Отару и Томазу Чиладзе; деревьям — тема сада, кстати, одна из основных в творчестве Ахмадулиной; Арбату, Переделкину, Тарусе, Куоккале, Валдаю, Латвии.
Стихи о близких людях — трогательные, чистые, полные заботы и нежности. Ахмадулина умела благодарно и возвышенно восхищаться мужем, друзьями, заботиться о них, постоянно переживать о них, жалеть их.
«Когда жалела я Бориса» (о Борисе Мессерере);
«Только вот что. Когда я умру, / страшно думать, что будет с тобою» (об Андрее Вознесенском);
«Чтоб отслужить любовь твою, / всё будет тщетно или мало» (о Гие Маргвелашвили).
Почему же книга названа «Ни слова о любви»? Почему так названо стихотворение, открывающее книгу?
Потому что о главном не всегда возможно говорить в лоб — подлинная любовь, как известно, не нуждается в лишних, необязательных словах. Язык любви — другой.
Лирическая героиня Ахмадулиной, несмотря на романтическую печаль, счастливая женщина. Она проста и честна, она любит и любима:
Прохожий, мальчик, что ты? Мимо
иди и не смотри мне вслед.
Мной тот любим, кем я любима!
К тому же знай: мне много лет.
Зрачков горячую угрюмость
вперять в меня повремени:
то смех любви, сверкнув, как юность,
позолотил черты мои.
Иду… февраль прохладой лечит
жар щёк… и снегу намело
так много… и нескромно блещет
красой любви лицо моё.
Сад в поэзии Ахмадулиной многообразен. Там цветут возвышенные розы, глицинии, олеандры и привычные подмосковные сирень, черёмуха… Сад у неё ассоциируется с любовью, причём неимоверно сложной:
Сад облетает первобытный,
и от любви кровопролитной
немеет сердце, и в костры
сгребают листья…
Каждый большой поэт неотделим от своего типа друидов.
Например, в стихотворениях Пушкина наиболее часто встречается дуб, у Цветаевой — рябина и бузина, Есенин отдавал предпочтение берёзе и клёну.
Главный друид в образной системе Ахмадулиной — черёмуха. В книге «Ни слова о любви» восемь стихотворений, в названиях которых присутствует это элегантное декоративное дерево (кустарник), распространённое и в России, и в Европе, и в Азии.
Черёмуху поэт называет «дитя Эрота», сравнивает её с Джульеттой, любовью (счастливой и несчастливой), и, наконец, с жизнью.
