Сборник Сборник - Ленин и Сталин в творчестве народов СССР
Записано со слов Марфы Семеновны Крюковой из деревни Н. Золотица, Приморского района, Северной области.
А. Прокофьев. Бессмертие
Со ступеней на площадь голубую
Грядущие глядели времена
И видели:
рука вождя, как буря,
Была над всей землей занесена.
По флангам шло стократное:
— Не верьте!
Не верьте гневной, поднятой руке, —
Но вопреки истерике — Бессмертье
Уже стояло на броневике.
Потом, ломая сумрачные ветлы,
Через провалы рек, степей, мостов —
Шли Юг и Север в лентах пулеметных
И в круглых бомбах Запад и Восток.
Шли, затевая песни или воя,
Туда, где — необычайные дела,
Где рядом с пушкой зрело яровое,
Где в пулеметах радуга цвела!
Потомки верными сердцами дрогнут,
Услышат шелест флагов и знамен,
Когда в пути коснутся до огромных
Бессмертие имеющих времен.
Степан Щипачев. О Ленине
Если б он путь не указал,
на мир не открыл нам глаза,
опять бы ходить в батраках да с сумой
и так бы вся жизнь — впотьмах.
И кем бы ты был, товарищ мой,
теперь одолевший его тома?
Окраину свою да пивную бы знал,
да с финкой бы — всех смелей.
А чем бы теперь была страна,
в которой его мавзолей,
в которой дело его гремит,
которая тверже, чем гранит?
Н. Полетаев. Портретов Ленина не видно
Портретов Ленина не видно:
Похожих не было и нет.
Века уж дорисуют, видно,
Недорисованный портрет.
Перо, резец и кисть не в силах
Весь мир огромный охватить,
Который бьется в этих жилах
И в этой голове кипит.
Глаза и мысль нерасторжимы,
А кто так мыслию богат,
Чтоб передать непостижимый,
Века пронизывающий взгляд?
М. Голодный. Ленинский портрет
…Века уж дорисуют, видно,
Недорисованный портрет.
Н. Полетаев
Чем яростней, не уставая,
За рубежи бросаем свет,
Тем радостнее навь живая,
Тем ярче Ленина портрет.
В глазах, увидевших все дали,
В руке, протянутой вперед,
Мы видим все, о чем мечтали
За часом час, за годом год.
Входил резец в тяжелый мрамор.
Стучали молот и кирка.
Шло время — день за днем — упрямо,
За годом годы, как века!
Пунктир и линию прямую
Недаром Сталин очертил.
И каждый штрих черту живую
Нам передал и закрепил.
И всюду — новь его живая,
И ей в борьбе предела нет,
И труд его обозревая,
Мы видим Ленина портрет.
А. Прокофьев. Три поколения
Тысяча в рядах и каждый дорог
По-особому не только нам.
Вот идут товарищи, которых
Ленин называл по именам.
Их сжимали, комкали и гнули
Ветер и вода, огонь и твердь, —
Гвардию, прошедшую сквозь бури,
Через плен централов, через смерть.
Дальше, речь пойдет о переправах.
Об отрядах в грохоте, в дыму,
И представляется по праву
Слово поколенью моему.
Тут, величья класса не унизив,
Через смерть шагнувшие горой,
Комиссары армий и дивизий
Воинский выравнивают строй.
А за нами, не окинуть глазом,
Тоже под порядком боевым
Молодость, которая ни разу
Не видала Ленина живым.
Тысячи в рядах. И каждый дорог
По-особому не только нам.
Впереди товарищи, которых
Ленин называл по именам.
Скоро проснется Ильич
(русская сказка)
Вот сидит один раз Ленин у себя в комнатке после обеда и разные книжки и газеты почитывает. Только в какую газету ни заглянет, какую книжку ни раскроет, все про себя чтение находит: «Дескать, что нам перед антантой страшиться, что перед Америкой бояться, когда у нас есть Владимир Ильич Ленин».
Чудно стало Ленину. Встал он со стула венского, походил по комнатке и говорит сам себе:
«Ладно, так и сделаю».
А после того посылает своего посыльного к главному советскому доктору. Приходит доктор, а Ленин ему и говорит:
— Можешь сделать так, чтобы я умер, только не совсем, а так, для виду?
— Могу, Владимир Ильич, только зачем же это?
— А так, — говорит, — хочу испытать, как без меня дела пойдут. Чтой-то все на меня сваливают, во всяком деле мной загораживаются.
— Что ж, — отвечает доктор, — это можно. Положим тебя не в могилу, а в такую комнату просторную, а для прилику стеклом накроем.
— Только вот что, доктор, чтобы это было в пребольшом промежду нас секрете. Ты будешь знать, я, да еще Надежде Константиновне скажем.
И скоро объявили всему народу, что Ленин умер.
Народ заохал, застонал, коммунисты тоже не выдержали — в слезы. Все думают, что теперь делать будем? Того и гляди, англичане с французами присунутся.
А самый старший — Калинин — уговаривает:
— Что ж поделаешь! Это не в нашей власти… Слезами горю не поможешь. Ну, поплакали и ладно, за дело надо браться.
Положили Ленина в комнату, мавзолей называется, и стражу у дверей приставили. Проходит день, два… неделя, месяц — надоело Ленину лежать под стеклом.
Вот один раз ночью выходит он потихоньку задней дверью от мавзолея и прямо в Кремль, в главный дворец, где всякие заседания комиссарские.
В дверях его пропустили, потому в кармане у него пропуск бессрочный лежал, а шапку он надвинул пониже, чтобы не узнали.
Приходит туда Ленин, а заседания уже все закончились, и служители полы подметают.
Ленин спрашивает:
— Кончилось?
— Кончилось.
— Не знаете, о чем говорили?
— Да о разном… Слышь, англичане с нами хотят подружиться, а там еще какие-то державы. Мы ведь в щелку слушали, краем уха… не поняли.
— Так, так, а про Ленина не поминали?
— Как же! Поминали… Вот, говорят, Ленин умер, зато коммунистов-то чуть не в два раза больше стало. Теперь только пикни антанта.
— А она не пищит?
— Да покуда, в час молвить, не слыхать.
— Так, так, — поддакнул Ленин и простился со служителями.
Пришел он в мавзолей, лег под стекло, думает:
«А ведь ничего, работают и без меня. Ладно. Проверю еще кое-где… Завтра к рабочим на завод схожу».
На другую ночь отправился Ленин на завод. Там его тоже не задержали, прямо в машинную часть провели. Ночью народу на заводе мало, только-только, чтобы пары не затухали, держат машиниста, смазчика да кочегара, сторожей еще, чтобы шпионы чего не подсудобили.
«Хватит и этих, — думает Ленин, — мне ведь не митинги разводить, только поспросить кой о чем».
— Здравствуйте, товарищи.
— Здравствуй.
— Ну, как?
— Да ничего… Сходственно.
— Беспартийные?
— До смерти Ленина в беспартийных ходили, а теперь в коммунистах. Ленинцы.
Ленину это по сердцу маслом.
— А в работе задержки нет?
— А товаров много выпускаете?
И начал, и начал вопросами донимать.
— Да скоро с мирным временем сравняемся.
— Ну, работайте, работайте, в час добрый, а пока прощевайте.
«Тут ладно, — думает Ленин по дороге в мавзолей, — теперь только мужиков проведать, узнать про их житье-бытье!»
На третью ночь Ленин встал раньше: ведь дойти до станции, да дорога, да еще, пожалуй, от глухой станции до деревни пешком итти придется.
В деревню он поехал в какую похуже, чтобы наглядней было. В одной избушке огонек светился. Пошел Ленин.
— Можно отдохнуть у вас?
— Заходи.
Входит Ленин и диву дается. Икон нет. Красные плакаты везде. Портреты. Ленин нарочито спрашивает:
— Вы что же, некрещеные?
— Мы, товарищ, в гражданах состоим, а в нашем доме читальня, а это вот — уголок Ленина.
«И тут помнят меня», — думает Ленин. — Ну, а как житье-то мужицкое?
— Да не так, чтоб уж очень, а все-таки вроде как налаживается.
Вышел Ленин из избы радостный, в мавзолей лег успокоенный, спит вот уже много дней после своих странствований.
Теперь уже наверно скоро проснется.
Вот радость-то будет!
Ни словами не расскажешь, ни чернилами не опишешь.
Сказка записана в б. Вятской губернии. Составлена не ранее 1925 г.
В. Гусев. Десятилетие[2]
Мальчишки пятнадцатилетние мы.
Мы плакали, слез своих не скрывая.
Мы шли, невзирая на скрежет зимы,
Шапчонки поломанные срывая.
Мальчишки! Мы в смертных боях не дрались,
Когда грохотала восстаньем Тверская,
Мы провожали капитализм,
Бумажного змея в простор запуская.
Питалась республика нищим пайком,
Сражаясь с врагом, потрясая столетья,
Но в пламени,
в грохоте
Предсовнарком
Думал о нас,
о грядущем, о детях.
Не знало уже поколенье мое
Прежней безвыходности тяжелой.
Кончились бои —
и на месте боев
Прежде всего учреждались школы.
Мальчишки! Мы плакали в поздний час,
Шагая в Колонный во мгле вечерней.
Ильич!
Он с отрочества для нас
Был жизни лучшим обозначеньем.
И вот он лежал,
и на хорах струна.
Билась, невиданным горем томима.
И тишина,
тишина,
тишина,
Как туча,
как дым,
проползла над миром.
Но сквозь это безмолвие и эту печаль,
Сквозь тихий и траурный плач оркестра,
Иосиф Сталин, друг Ильича,
Взошел на трибуну земли и съезда.
Сжимаемый горем, готовый к бою,
Взглянув на печальные наши поля,
Сталин поклялся клятвой такою,
Какой никогда не слыхала земля.
Она пронеслась над планетой старой,
Она прогремела над ней вперекат,
Как первый отблеск кузнецкой стали,
Как первый залп мировых баррикад.
И в ней, в этом плане побед и боев,
Снова возник перед нами Ленин,
И смысл нашей жизни,
и темп,
и все, —
Как прежде — единственное направление.
Рыдали философы с древних пор,
Что жизнь — это миг,
что напрасны дерзанья,
Что человек —
это так, —
метеор,
Мелькнет, не влияя на мирозданье.
И вот десять лет прошумели — миг!
Победно колышутся наши знамена.
На мирозданье — не знаю,
на мир —
Мы повлияли определенно.
Такое успели пройти расстояние,
Такие сумели дела прокрутить —
Не только выучиться,
но знанья
В Магнитку,
в Кузнецк,
в Днепрострой
воплотить.
Взгляните:
комбайны сбирают жатву,
Скользят самолеты, подобно лучу,
И в каждом моторе грохочет клятва,
Сталиным данная Ильичу.
Да! Мы изменим планеты вид,
Мы землю выведем из тумана, —
Недаром и слава о нас гремит
От Тихого Дона
до Тихого океана.
Но нынче мы прежнею скорбью томимы,
Нынче охвачены прежней тоской.
И музыка всех композиторов мира
Не в силах выразить нашу скорбь.
Печальной колонной, плечо к плечу,
Идем мы,
а грусть все сильнее, шире.
Ведь нынче бы нашему Ильичу
Было всего шестьдесят четыре.
Взглянул бы на нас наш любимый старик,
Прищурил бы глаз, похвалил за работу.
Но ветер гремит,
мавзолей стоит,
И мчат боевые над ним самолеты.
Страна! Ты становишься шире в плечах.
Ты многие прежние звезды затмила.
И снова Сталин, друг Ильича,
Идет на трибуну съезда и мира.
Он скажет:
— Мы сделали с вами — много,
Но это лишь первые наши шаги. —
И он нам укажет такую дорогу,
Что взвоют от ненависти враги.
На теле земли набухают войны,
Империи мчатся в огонь и тьму.
Так почему же мы так спокойны?
Врагов не пугаемся, почему?
Потому, что мы знаем свое направленье,
Потому, что врагов мы сумеем отбить,
Потому, что сейчас говорить, о Ленине, —
Это значит о Сталине говорить.
А. Безыменский. Партбилет № 224332
