Павел Антокольский - Стихи

Модели, учебники, глобусы, звездные карты и кости,
И ржавая бронза курганов, и будущих летчиков бой…
Будь смелым, и добрым.
Ты входишь, как в дом, во вселенную в гости,
Она ворохами сокровищ сверкает для встречи с тобой.

Не тьма за окном подымалась, не время над временем стлалось…
Но жадно растущее тельце несли пеленать в паруса.
Твоя колыбель… целый город и вся городская усталость,
Твоя колыбель развалилась… подымем тебя на леса.

Рожденный в годину расплаты, о тех, кто платил, не печалься.
Расчет платежами был красен: недаром на вышку ты влез.
Недаром от Волги до Рейна, под легкую музыку вальсов,
Под гром императорских гимнов, под огненный марш марсельез,

Матросы, ткачи, инженеры, шахтеры, застрельщики, вестники,
Рабочие люди вселенной друг друга зовут из-за гор,
В содружестве бурь всенародных и в жизни и в смерти ровесники,
Недаром, недаром меж вами навек заключен договор.

Так слушай смиренно все правды, обещанные в договоре.
Тебя обступили три века шкафами нечитанных книг.
Ты маленький их барабанщик, векам выбивающий зорю,
Гремящий по щебню и шлаку и свежий, как песня, родник.

Был тусклый зимний день, наверно.
В нейтральной маленькой стране,
В безлюдье Цюриха иль Берна,
В тревожных думах о войне,
Над ворохами русских писем,
Над кипой недочтенных книг…
Как страстно Ленин к ним приник!
Как ледяным альпийским высям
Он помыслов не доверял!
Как выше Альп, темнее тучи
Нагромождался матерьял
Для книги, медленно растущей!
Сквозь цифры сводок биржевых
Пред ним зловеще проступала
Не смытая с траншей и палуб
Кровь мертвецов и кровь живых.
В божбе ощерившихся наций,
Во лжи официальных фраз
Он слышал шелест ассигнаций
В который раз, в который раз.
Он слышал рост металлургии
И где-то глубоко внизу
Раскаты смутные, другие,
Предвозвещавшие грозу.
Во мраке жарких кочегарок,
В ночлежке жуткой городской
Он видел жалостный огарок,
Зажженный трепетной рукой,
И чье-то юное вниманье
Над книгой, спрятанной в ночи,
И где-то в пасмурном тумане
Рассвета близкого лучи.

Во всей своей красе и силе
Пред ним вставали города
И села снежные России,
О, только б вырваться туда!

Ему был тесен и несносен
Мещанский край, уютный дом.
Он жадно ждал грядущих весен,
Как ледокол, затертый льдом.

В его окно гора врезалась
В литой серебряной резьбе.
И вся история, казалось,
С ним говорила о себе.

С ним говорило мирозданье,
С ним говорил летящий век.
И он платил им щедрой данью
Бессонных дум, бессонных век.

И Ленин ждал не дня, а часа,
Чтобы сквозь годы и века
С Россией новой повстречаться,
Дать руку ей с броневика.

И год и два прошли. Под хриплый
Враждебный крик
Со дна времен внезапно выплыл
Наш материк.
Шестую часть планетной суши
Свет пронизал.
Ударил гул «Авроры» в уши
Дворцовых зал.
Взвивайся в честь октябрьской даты,
Знаменный шелк!

Мы Неизвестные Солдаты.
Наш час пришел.
Мы, что на Висле иль на Марне,
В грязи траншей,
В госпиталях, в кровавой марле,
Кормили вшей,
Мы — миллионы в поколенье
Живых мужчин.
Идти в растопку, как поленья,
Нам нет причин.

Пройдет и десять лет, и двадцать,
И сорок лет,
Молиться, кланяться, сдаваться
Нам смысла нет!

В безжалостной жадности к существованью,
За каждым ничтожеством, каждою рванью
Летит его тень по ночным городам.
И каждый гудит металлический мускул
Как колокол. И, зеленеющий тускло,
Влачится классический плащ по следам.

Он Балтику смерил стальным глазомером.
Горят в малярии, подобны химерам,
Болота и камни под шагом ботфорт.
Державная воля не знает предела,
Едва поглядела и всем завладела.
Торопится Меншнков, гонит Лефорт.

Огни на фрегатах. Сигналы с кронверка.
И льды как ножи. И, лицо исковеркав,
Метель залилась и пошла, и пошла…
И вот на рассвете пешком в департамент
Бредут петербуржцы, прильнувшие ртами
К туманному Кубку Большого Орла.

И снова на финский гранит вознесенный —
Второе столетие мчится бессонный,
Неистовый, стужей освистанный Петр,
Чертежник над картами моря и суши,
Он гробит ревижские мертвые души,
Торопит кладбищенский призрачный смотр.

Сколько выпито, сбито, добыто,
Знает ветер над серой Невой.
Сладко цокают в полночь копыта
По торцовой сухой мостовой.

Там, в Путилове, в Колпине, грохот.
Роковая настала пора.
Там «ура» перекатами в ротах,
Как два века назад за Петра.

В центре города треском петарды
Рассыпаются тени карет.
Августейшие кавалергарды
Позабыли свой давешний бред.

Стынут в римской броне истуканы,
Слышат радужный клекот орла.
Как последней попойки стаканы,
Эрмитажа звенят зеркала.

Заревым ли горнистом разбужен,
Обойден ли матросским штыком,
Павел Первый на призрачный ужин
Входит с высунутым языком.

И, сливаясь с сиреной кронштадтской,
Льется бронзовый голос Петра
Там, где с трубками в буре кабацкой
Чужестранные спят шкипера.

Сжав тросы в гигантской руке,
Спросонок, нечесаный, сиплый,
Весь город из вымысла выплыл
И вымыслом рвется к реке.

И ужас на клоунски жалостных,
Простуженных лицах, и серость,
И стены, и краска сбежала с них
И надвое время расселось.

И словно на тысячах лиц
Посмертные маски империи,
И словно гусиные перья
В пергамент реляций впились.

И в куцей шинели, без имени,
Безумец, как в пушкинской ночи,
Еще заклинает: «Срази меня,
Залей, если смеешь и хочешь!»

Я выстоял. Жег меня тиф,
Теплушек баюкали нары.
Но вырос я сверх ординара,
Сто лет в один год отхватив.

Вода хоть два века бежала бы,
Вела бы в дознанье жестоком
Подвалов сиротские жалобы
По гнилистым руслам и стокам.

И вот она хлещет! Смотри
Ты, всадник, швырнувший поводья:
Лачуги. Костры. Половодья.
Стропила. Заря. Пустыри.

Полнеба рассветное зарево.
Полмира в лесах и стропилах.
Не путай меня, не оспаривай
Не ты поднимал и рубил их.

А если, а если к труду
Ты рвешься из далей бесплотных
Дай руку товарищу, плотник!
Тебя я на верфь приведу.