Александр Кондратьев - Боги минувших времен: стихотворения
Неожиданными бывают судьбы рукописей, порой фантастичными. Рукопись повести «Сны», написанную ясным незатейливым почерком петербургского делопроизводителя (каковым и был Кондратьев часть своей жизни), мне неожиданно посчастливилось отыскать лет через двадцать после смерти Кондратьева в калифорнийском городке, в часе езды от Сан-Франциско. В 1990 году повесть была впервые напечатана в «Новом Журнале».
Что же касается его последних выступлений в печати со стихами, то их надо искать в «Антологии русской поэзии в Польше» (Варшава, 1937) и в маленьком сборнике «Вертоград небесный» (Варшава, 1937). Кондратьев хотел опубликовать «Вертоград» как свой новый сборник стихов. Издатель решил по-своему; вместо индивидуального был напечатан маленький коллективный сборник. Обложка была обезображена неумелым рисунком, изображающим то ли ангела, то ли гения, играющего на «священной лире». «На лире только четыре струны, а лицо у гения весьма подозрительное», – сказал Кондратьев. В «Священной лире» напечатана была поэтическая молитва Кодратьева.
Мне ли, с силами столь невеликими,
Слить мой стих в славословящий хор
С херувимами пламенноликими,
Сонмов ангельских внять приговор?!
О, Звезда Незакатная, Божия,
О, Светильник надмирных высот,
Я кладу у святого подножия
Вместе с песнью души моей гнёт.
… На молитву, к Тебе вознесённую,
Обрати, Милосердная, взор
И над Русью, тоской угнетённую,
Благодатный простри омофор!
В 1939 году после четвертого раздела Польши вся Волынь, включая Дорогобуж и Ровно, отошла к СССР. Усадьба, в которой поэт прожил почти безвыездно 21 год, была разгромлена. Разорили архив, в котором было много неопубликованных работ Кондратьева. Тираж «Славянских богов» был в порыве атеистического рвения уничтожен сельским старостой, увидевшим на обложке слово «боги». Кондратьев уходил из усадьбы пешком, спрятав в подкладке шубы записные книжки со стихами, в том числе маленькую черную книжку, сохранившуюся еще с 1904 года.
Потянулись жестокие военные и суровья послевоенные беженские годы с многочисленными трудными переездами. Из Ровно попал он в Варшаву, потом жил в польском городке Хелме, потом около Кракова. Позднее Кондратьев переехал в Австрию, а в апреле 1945 года оказался близ Берлина под бомбами. Совершенно случайно ему удалось уехать в Белград, где он прожил до 1950 года. О пяти годах его жизни в Югославии почти ничего не известно. Затем еще был лагерь для перемещенных лиц в Триесте. Там издавался маленький лагерный журнал, Кондратьев печатался в нем. Вряд ли сохранился у кого-нибудь хоть единственный экземпляр этого триестского журнальчика.
В 1952 году лагерь собирались закрыть, дочь уехала в США, а Кондратьев перебрался в Швейцарию. Он нашел приют в доме для престарелых с экзотическим названием «Пеликан». Городок Веезен стоит около озера Валлен, в долине, окруженной горами. В городке была практически одна-единственная улица. Веезен был такой же глухоманью, как и село Дорогобуж. Но там были близкие, можно было раз в месяц съездить в Ровно, встретиться с друзьями. В Веезене он жил в полном одиночестве, без знания немецкого языка, в комнатке на четверых. Он сознавал, что как писатель он теперь «совсем забыт».
Дом был устроен евангелистами. Кондратьеву давали читать наивнейшую стерильно– протестантскую книжку «Евангелие детства Христова». Он любил гулять, но все поля были за проволочными заборами — частная собственность. «Остается соблазн — свернуть по одной из дорожек, ведущих в горы». Ходьба в горах утомляла 76-летнего Кондратьева. После длительной прогулки в горах или вдоль долины до соседнего городка он часами проводил с книгой. Атмосфера в комнате была для него неприятной, этим и объяснялись его ежедневные продолжительные прогулки. В июне 1954 года его сбил мотоцикл. Последствием стала усиливающаяся амнезия. Он уже ничего не писал, кроме писем («музы меня покинули, ничего писать не могу»). Последнее стихотворение, появившееся в печати при жизни Кондратьева, — «Лето», написанное им в одну из еще дореволюционных поездок в Дорогобуж. Должно быть, даже не он сам, а кто-то из знакомых послал это стихотворение в редакцию парижского журнала «Возрождение» в том же году, когда Кондратьев поселился в приюте «Пеликан».
Жизнь была тихая, сытая и скучная. В конце 1957 года Кондратьев получил вызов от дочери. Поехал в американское консульством Цюрих за визой. Предложили присягнуть, что он не будет исповедовать и проповедовать многоженство.
— Зачем? Мне ведь 81 год.
— Не важно — присягайте.
Теперь надо было разбираться с архивом. Накопилось несколько коробок писем, выписки из книг по оккультным наукам и славянскому фольклору, неоконченные повести и романы. Груды бумаг были для него, уже старого человека, неподъемным грузом. Он третий раз в жизни терял свой архив: при отъезде из Петрограда, при бегстве из Дорогобужа и теперь перед отлетом в США. Часть отдал на хранение, остальное пропало.
В конце 1957 года в сопровождении медсестры Кондратьев прилетел в Нью-Йорк. Его
поселили на Толстовской ферме. Однажды с дочерью он пришел в славянский отдел Нью-Йоркской публичной библиотеки. Заказали книги Александра Алексеевича Кондратьева, имевшиеся в библиотеке. Дочь ушла, оставив его наедине с книгами, изданными в Петербурге. Когда она вернулась, Кондратьев сказал ей с чувством: «Неужели это я написал?!»
Из Толстовской фермы пришлось его перевести в дом для престарелых в город Наяк неподалеку от Нью-Йорка. Рано утром 26 мая 1967 года он умер в наякской больнице, забытый всеми, кроме нескольких близких ему людей. Ему только что исполнился 91 год. Он пережил почта всех, о ком когда-либо писал в своих воспоминаниях, кому посвящал стихи, некоторых пережил надолго — Анненского, Гумилева, Блока, Брюсова, Сологуба, Недоброво, С. Кречетова, Пяста и еще многих талантливых людей Серебряного века, с которыми его свела судьба. Его похоронили на православном кладбище в Ново-Дивеево, штат Нью-Йорк.
Лирика Кондратьева тесными узами связана с тремя полюбившимися ему на всю жизнь местами — Петербургом, Волынью и Грецией; его эпические стихотворения — со славянскими древностями. Во многих случаях стихи Кондратьева узнаются «по почерку». Как мало кто другой в истории русской поэзии он приблизил к нам дух и ценности эллинской и славянской древности. В его стихах встречаются образцы звукописи – той осознанной фонетики, которая несет с собой тонкие обертоны смысла. Некоторые его лирические стихотворения звучат как гимны источнику человечности. В религиозной лирике он вдохновляется благоговением, в пейзажной — полон любви к зримому миру, в любовной — сладкозвучен, как сирены. Его эпические стихотворения из «Славянских богов» — своего рода филологические исследования в форме сонета, но прежде всего это произведения художника слова.
На художественной палитре Кондратьева есть такие краски, в звучании его лиры — такие ноты, которые не забываются и которые показывают его поэтом со своим голосом и своим собственным стилем.
СТИХИ А. К.
(Санкт-Петербург, 1905)
ПОСВЯЩЕНИЕ
Вам, призраки богов, которые витали
С улыбкой надо мной, когда душа моя
Рвалась из цепких пут бессилья и печали,
Вам труд мой посвятил благоговейно я.
Он ваш, всецело ваш; лишь вы одни владели
Моими грезами, показывая мир,
В котором нимфы шли на пение свирели
Туда, где их стерег насмешливый сатир.
Где музы пели гимн восторженному Фебу,
Где Пан задумчивый в Диану был влюблен,
Где бешеных коней по вспыхнувшему небу,
Дрожа от ужаса, гнал бледный Фаэтон.
Где лира звонкая любимца муз Орфея
Рыдала жалобно в зловещей тишине,
И адский злобный пес, от ужаса немея,
Дороги преградить не смел его жене.
Где с громким хохотом веселою толпою
Кентавры пьяные ловили ореад,
А те бежали прочь кремнистою тропою
И прятались в тени нависнувших громад.
Где в сумраке лесов, себе избравши пару,
Богиня древняя любовных сладких чар
С улыбкой странною к красавцу Издубару
В безумном трепете ласкалася Истар…
Из тьмы забвения встают передо мною
Когда-то славные большие города.
Народ по улицам идет живой волною;
В богатых гаванях стеснилися суда.
Шумит толпа людей на множестве наречий.
С небес безоблачных палящий льется зной.
Крик, грохот колесниц и говор человечий,
И ржанье — все слилось в мелодии одной…
Передо мной встают картины разрушенья,
Под лязг оружия и грозный шум войны.
Я вижу, как идут в последнее сраженье
Троянцы мрачные, отчаянья полны…
Багровый дым стоит над грудами развалин
Дворцов разграбленных и взятых крепостей.
Я слышу вопли жен, исторгнутых из спален,
Плач убиваемых на их груди детей.
Мелькают всадники, царевен похищая;
Доспехов слышится бряцание и звон.
Пожар трещит, поет. И словно волчья стая,
Враги с оружием бегут со всех сторон.
И кто-то яростный в гремящей колеснице,
В дыму и пламени, летит во весь опор.
То грозный бог Нергал с перунами в деснице
Таинственных судеб свершает приговор…
И приговор другой. В досаде сходят с Иды
Две олимпиянки. Их не сбылись мечты.
Сверкает яблоко меж пальцев у Киприды,
Богини царственной любви и красоты.
Паллада с Герою летят домой сердито.
Их победившая стоит перед судьей.
Он также побежден, богиня Афродита,
Как побежден весь мир таинственно тобой…
Вы, тени гордые, царившие когда-то
На детски радостной, смеющейся земле,
Вы, отлетевшие отсюда без возврата,
Свою печаль укрыть в холодной вечной мгле,
Вы вдохновлявшие меня на гимн певучий,
О, боги светлые цветущих дней былых, —
Примите этот дар, исполненный созвучий,
Примите, дивные, мой слабый, робкий стих!
НОЧНАЯ ФАНТАЗИЯ
