Леонид Якубович - По чуть-чуть…
После армии он стал думать, что делать дальше. Недолго, два дня. На третий кто-то уговорил его пойти на ипподром. И он пошёл, опять же из любопытства. Он там в жизни не был. Он не видел лошадей даже на картинках. Его лошади не интересовали вообще! Но ему там понравилось. И он пошёл на конюшню посмотреть, как тут и что. И остался и десять лет проездил в каталке наездником! Десять лет!
Он говорил, что кроме врожденной «дворянской крови», у него благоприобретенное «конюшенное воспитание».
Арсений был женат раз пять. Или шесть. Сколько у него было детей, я понятия не имел. Кстати, он тоже. Я знаю его сына Вальку, такого же раздолбая, как отец, и больше никого. Поразительно, но, во-первых, Арсений женился только на балеринах. У него никогда не было «прим», он спал только с массовкой! Во-вторых, он ухитрялся сохранять со всеми ними прелестные отношения после развода. Они его любили «до» и «после». Я несколько раз подвозил его в гости к бывшим пассиям и был поражен, как они к нему относятся. Я не знал их порядковые номера, но узнавал их сразу. Они все были на одно лицо с одинаковыми худенькими частями тела. Я никогда не мог понять, как они ухитрялись с ним жить? Повторю, он был женат много раз, что по тем временам было для члена партии совершенно не допустимо, но ему всё сходило с рук.
Когда он уже работал в МИДе в «Зообъединении», на заседании парткома при выезде в загранкомандировку, какой-то старый большевик... Тогда было принято приглашать на подобные заседания старых большевиков. Их привозили, заносили в зал заседаний, и они там спали до нужного момента. В нужный момент их будили, они задавали нужный вопрос и их уносили. При этом все они дружно вспоминали, как виделись с Лениным. Они все виделись с Лениным. У нас в стране столько большевиков не было, сколько виделось с Лениным! Короче, этот «дедушка русской революции» пристал к Арсению, как это вы, член партии, столько раз женились и разводились?! Это аморально! Мы вас не можем пустить заграницу, вы опозорите светлый образ вождя пролетариата!! Что о нас подумают в далекой Анголе?!. Ну и так далее... Арсений долго слушал этот бред, потом невозмутимо посмотрел на дедушку и на весь зал пророкотал пафосно: «Как настоящий член партии, в отличие от вас, я свои отношения с женщинами строю только на официальной основе!». При этом он сделал едва заметное ударение на слове «член».
Партком, давясь от смеха, полез под стол, дедушку вынесли в полуобморочном состоянии, Арсений уехал заграницу.
Кроме этого, он одно время пел в Большом театре и блистательно вёл аукционы. Он был одним из первых и, пожалуй, по сей день лучшим аукционистом Советского Союза.
Пил он только джин-тоник, кофе с молоком без сахара и ел исключительно сардельки, которые ему привозили с какого-то оптового склада в промышленных количествах.
Ему сказочно везло с рождения. Всегда. Однажды в два часа ночи, он оказался в тридцати километрах от Москвы – в Кратово. Он провожал очередную пассию до дома. Погода была дрянь, лил дождь, электрички, естественно, давно уже не ходили, автобусы тоже, и она предложила ему остаться до утра. Арсений сказал, что, как джентльмен, он не может на это согласиться. Они знакомы всего два дня, и знакомиться ночью с родителями невесты ещё рановато. И что он чудно доедет на такси. Какое такси?! Где? На этом узеньком проулочке в Кратово, между дачными заборами? Тут днём-то и людей редко когда встретишь! В ту же минуту из-за угла вынырнула «Победа» с шашечками на борту и с зелёным огоньком. Чёрт его знает, откуда она взялась, может, привезли кого-то. Может, с неба свалилась. Но это было такси! Арсений сел и уехал.
Я совершенно точно знаю, что он был бы крайне удивлён, если бы такси тут не было.
При этом он всё знал. Спорить с ним было бесполезно, да никто и не спорил. Только я и Георгий Арамович Гаранян, его самый близкий друг и великий музыкант. Георгий Абрамович, как он его называл. И еще Лиля Амарфий, любимая его подруга и товарищ на всю жизнь, с которой спорить было вообще бесполезно.
И еще Арсений не любил врачей. Он никогда к ним не обращался. Он при случае жевал анальгин и говорил, что всё уже прошло и нечего терять время на больницы. У него были больные ноги, он слабо видел на один глаз и он был глух на правое ухо, но он ни разу не был у врача.
Арсений был невозмутим, как скала и его любили все. Его нельзя было не любить.
Итак, мы с Арсением ехали осматривать пирамиды. Солнце окончательно прилипло к зениту, и воздух за окном расплавился вместе с песком и пылью, когда мы, наконец, въехали в «царство мёртвых».
Остановились метрах в ста от основания пирамиды. Вид открывался потрясающий. Я лично мог наблюдать только часть вида, но и этого было достаточно, чтобы замереть от восторга. Постояли минут пятнадцать. Я не знал, в чём дело и помалкивал, полагая, что это такая древнеегипетская традиция – какое-то время сохранять молчание перед величием грандиозных памятников древности. Всё это время Арсений, судя по затылку, мотал головой из стороны в сторону, и я полагал, что даже он поражён увиденным и отрицательно мотает головой, в смысле «нет, этого не может быть!». Щелкнула дверца и кто-то осторожно постучал снаружи в мое окно. Я припал носом к стеклу. За окном стоял наш водитель. Что он говорил, не было слышно из-за кондиционера, но, судя по жестам, он предлагал мне выйти из автобуса. При этом он тыкал грязным пальцем в сторону Арсения, стучал себя по лбу, в отчаянии разводил руками и молитвенно складывал ладони. Тут я понял, что всё это время он уговаривал Арсения вылезти из автобуса и пойти на экскурсию, а тот всё это время отвечал: «Ни за что!».
Я кивнул, мне открыли багажник, я взял фотоаппарат и через него вывалился в мартеновскую печь Ливийской пустыни.
Я привык к жаре, я люблю жару, я вообще люблю лето больше, чем зиму. Я люблю ходить в легких брюках и рубашках с коротким рукавом, больше, чем в шубе и валенках! Я южный человек. Все мои предки тысячелетиями жили в тёплых краях, и я никогда не читал, чтобы кто-нибудь из них строил «иглу» на Северном полюсе. У меня никогда не было солнечного удара, я никогда не сгорал и я никогда не умирал от жажды даже летом в Душанбе! Короче, я люблю, когда тепло! Но то, что я ощутил, то, что окутало меня мгновенно, было невообразимо. На меня вылили ушат кипятка! Нет, меня окунули в расплавленный свинец! Нет, меня посадили голым задом на солнце и потом уже вылили ушат кипятка и окунули в расплавленный свинец, а сверху посадили Арсения! Жара подавляла. Я задохнулся. Я старался дышать сквозь стиснутые зубы, чтобы не повредить легкие. Я жмурил глаза, боясь, что мне выжжет роговицу. Я взмок мгновенно весь до основания и, чего со мной никогда не было, у меня вспотели даже коленки. Было ощущение, что я начал то ли испаряться, то ли стекать в ботинки.
Тут меня пронзила страшная мысль. Чего это я угораю тут один, а этот сидит в автобусе с кондиционером и сосёт леденец?! Что за свинство, в самом деле!
Нет ничего хуже сравнительного момента. Половина земного шара живёт по принципу – «Не пусть мне будет так хорошо, как ему, нет! Пусть ему будет так же плохо, как мне!» Если бы никого рядом не было, я бы терпел бы это пекло и не скулил бы, вероятно. Но мысль о том, что я тут плавлюсь, а он там, в холодке, выводила из себя больше, чем жара!
Короче, я страшно разозлился на Арсения, как будто это именно он напустил на меня всю эту «Садом и Гоморру».
Я натянул на себя довольный вид, улыбнулся так широко, как позволяли пересохшие губы, и лёгкой виляющей походкой подошёл к передней дверце.
– Выходи, что сидишь! – сказал я, распахивая дверь, чтобы глотнуть холодного воздуха. – Тут потрясающая красота!
– Не выйду. – Ответил Арсений, засовывая в рот очередной леденец. – Мне и тут хорошо.
– С ума сошёл? – уговаривал я, стараясь втиснуться поглубже в автобус. – Стоило тащиться в такую даль, чтобы сидеть внутри! Выходи, погода классная!
– Не выйду.
– Почему?
– Не хочу.
– То есть, ты не пойдешь смотреть на пирамиду?
– Не пойду.
– То есть, ты даже не зайдешь внутрь?
– Не зайду.
– Но почему?!
– Я умный.
– А я?
– Что ты пристал? Тебе охота, иди и смотри. Я её и так вижу. Вот она.
– Но внутри же интересно!
– Ну, сходи, потом расскажешь!
– То есть, не пойдешь?
– Нет, не пойду.
Он засунул в рот ещё один леденец и впал в блаженство. Уговаривать дальше было бесполезно. Я его знал. Уговаривать дальше, было бы всё равно, что уговаривать самого Хеопса. Он бы всё равно не вышел.
Всё это время я являл собой типичную рекомендацию мировой медицины – башка моя была в холоде, а вся остальная часть в... Чуть не сказал «в тепле». Вся остальная часть давно уже мумифицировалась и была одной температуры с окружающим пространством! Если сейчас мне бы к пупку кто-нибудь прикоснулся, его бы шарахнуло током – я превратился в термопару.
