Александр Амфитеатров - Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков
Примеры бесовской наивности в русских сказках бесчисленны. Даже в предметах по собственной своей, так сказать, профессии черт слаб, недогадлив и несведущ. «Первый винокур», но — его ничего не стоит напоить допьяна и, в таком виде, делай с ним, что хочешь. В карты играть — православные его непременно обжулят, а шулер он такой плохой, что даже простоватого деда в «Пропавшей грамоте» не удалось обыграть сатанинской шайке. И, наконец, кто знаком с запретными русскими сказками, тот вспомнит, какими забористыми дурачествами морочат черта разные игривые бабенки, попадьи и прочие внучки Евы, как бы в отмщение за свою прародительницу, которую великий Змий-Сатана соблазном лишил рая… Очевидно, черт с тех пор свершил эволюцию, обратную исторической эволюции человеческого рода: люди в несчастье поумнели, а черт нестерпимо поглупел.
Весь век торгуя душами, черт, по-видимому, совершенно не знает толку в своем товаре и потому, вместо души, ему можно всучить самую невыразимую дрянь. Французский трубадур Рютнеф рассказывает, как глупый черт, ловя в мешок душу умиравшего крестьянина, поймал сдуру ветры, которые испустил больной, да так и остался с этой благодатью. Знаменит подобными несчастьями черт Paperfiguiere, историю которого рассказал Рабле. Не больше, чем с душами, везет черту в его земных женитьбах: свидетели — Бельфэгор, приключения которого описаны Маккиавелли и Страпаролою, и черт известной испанской сказки, которого теща загнала в бутыль, закупорила и бросила на вершине горы.
Черти Дантова ада, встреченные поэтом в пятом рву восьмого круга, великолепная смесь обоих дьявольских начал: ужасного и смешного. То и другое перепутано в их наружности, поведении, именах. Их общее, родовое имя — Malebranche, Скверная Поросль. А частные имена: Malacoda (Скверный Хвост), Scarminglione (Шкуродер), Alichino (Хлопокрыл; впрочем, некоторые комментаторы думают, что это искаженный французский чёрт Hellequin), Calcabrina (Черт-Правежник, выжимающий пользу даже из инея: равносильно русскому простонародному — «c дерма пенки снимает»), Cagnazzo (Пес паршивый), Barbariccia (Плут-Борода), Libicocco (Скверный южный ветер), Dragignazzo (Ядовитый Драконишко), Ciriatto (Хрюкало), Graffiacane (Собаколуп; по одному из комментаторов, Данте именем Graffiacane превратил в дьявола современного ему флорентинца, кардинала Ruffiacane), Rubicante (Краснорожий).
Данте оставил им жесты и мимику подонков флорентийского простонародья. Они щелкают языком и подмигивают, чтобы привлечь к себе внимание своего атамана, а атаман подает им трубные сигналы способом, о котором лучше не вспоминать. Они даются в обман Чиамполо или кому-то другому, скрытому под именем «слуги доброго короля Тебальдо», и двое из них, Аликино и Кальбарино, вступают из-за этого в драку, падают сгоряча в озеро кипящего олова и товарищи тащат их оттуда крюками.
Очень похожи на этих дантовских чертей те дьяволы — интриганы, которых выводят мистерии средних веков и Возрождения. Главным назначением их было смешить зрителей дурацки — чудовидным видом, проказами, гримасами, комической погоней друг за другом и постоянной дракой со щедро рассыпаемыми пинками и оплеухами. Это — шуты и клоуны священной сцены, столь же частые и необходимые на ней, как цинические и первобытные дураки в трагедиях Шекспира. Особенно часты такие черти — клоуны в священном театре французском, английском и немецком; реже — у итальянцев.
Французская мистерия XV века — «Рождество, страсти и воскресение господа нашего иисуса христа» (La nativite, la passion et la resurrection de n.s. jesus christ), сочинение Арнуля Гребан, — имеет 34574 стиха, разделенных между 303 действующими лицами, в числе которых много чертей, играющих роль смешную и жалкую. Получив сведения, что близится искупление мира, Люцифер велит трубить сбор всем чертям; тех, кто не отвечает на призыв и ленится придти на собрание, нещадно секут плетьми, возят голым задом по всему аду, семь раз окунают в самый глубокий адский колодезь. Является Сатана. Он только что с земли, где тщетно старался хоть чем-нибудь повредить христу. За неудачу ему немедленно задают достодолжную таску, хотя он и протестует, взывая к справедливости всего ада. В другой сцене Сатана, Астарот и Берик присутствуют при вознесении христовом, но удается видеть чудо только одному Сатане. Астарота, едва попробовал поднять глаза к небу, незримая сила бросает ничком, а Берика оглушает ударом по голове. Они решают возвратиться в ад, хотя и предчувствуют, что не очень-то любезно ихтам встретят.
В другой сцене Сатану, скованного раскаленными цепями, волочат по всему аду.
— Что, брат? Трудишься в поте лица своего? — спрашивает его Люцифер.
В мистерии св. Дезидерия, сочиненной около того же времени Вильгельмом Фламангом, черти высмеиваются, как глупейшие хвастуны, и говорят языком нарочно пошлым, дурацким и непристойным. В мистерии о Петре — Меняле (Pierre le changeurmarchand) озлобленные черти, у которых заступничество св. девы отняло принадлежащую им погибшую душу, острят насчет бога за то, что он произнес приговор не в их пользу:
Autrement ne l'oseroit faire,
El s'il le faisoit, abatuz
Seroit de sa mere et batuz
Dessus ses fosses.
В одной немецкой мистерии страстей господних Люцифер беседует с чертями о своем и их падении и гордости, которая была тому причиной. Но черти ругают его и бьют:
— Довольно уж нам проповедей — то!
В другой мистерии — «воскресенье христово» (1464) — Люцифер, после того, как искупитель опустошил его царство, закован в цепи и посажен в бочку. Сатана и другие черти отправляются на ловлю новых душ, которые могли бы пополнить убыль старых. Но едва они уходят, Люцифер начинает звать их обратно и орет, так громко и так долго, аж у него смертельно разболелась голова. Черти вернулись, но больной Люцифер уже успел позабыть, зачем он звал их, и черти ругают его, жалуясь и сожалея о душах, ими, тем временем потерянных. Сатана снова-таки отправляется на ловитву. Так как его долго нет назад, то Люцифер начинает беспокоиться:
— Уж не случилось ли с ним какого-нибудь несчаcтья? Да уж не убили ли его?
Наконец Сатана возвращается с душой одного священника, — и Люцифер хохочет, удивляясь, что прежде всех попадают в ад именно те, кто должен был бы показывать другим дорогу в рай. Но хитрый священник не остается в долгу и, грызясь слово за слово, так обрабатывает Люцифера, что тот велит отпустить его как можно скорее восвояси.
В плачевном виде выставляет черта испанская комедия XVII века «El Diablo predicador» («Черт-проповедник»). Черт оклеветал в скверном поведении монахов одного францисканского монастыря в Лукке и возмутил против них население. Бедным монахам приходилось очень плохо, как вдруг с неба спускается архангел михаил с младенцем христом на руках и приказывает клеветнику обратить свои каверзы в благо и возвратить оклеветанным их прежнюю репутацию.
К числу смешных чертей принадлежат дьявол Скарапино в «Влюбленном Роланде» Боярдо — какой-то мальчик — с - пальчик адского мира, живущий в атмосфере винного погреба и кухонного чада — и черти, которых Лоренцо Липпи написал в своем «Malmantile».
Осмеяние, направленное против черта, должно было рано или поздно коснуться и некоторых явлений, тесно связанных с чертовщиной, — обрушиться на магию и ее причудливые тайны. Этот веселый скептический смех прорывается в народе бодрой сатирой как раз в период, когда учащаются процессы против колдуний, и костры ведьм горят по Европе с усиленной яростью: в XV–XVI вв. Ни у кого смех над магией не звучит так громко, как у Теофила Фоленго, остроумного, богатого воображением, веселого автора «Бальдо», короля макаронических поэтов (1496–1544). В VII макаронике этой поэмы он издевается над доминиканцами, которым вверена была инквизиция:
Вся их обязанность в том, чтоб седлать ослов
для колдуний.
Officiumque gerunt asinis imponere struas.
В макаронии XXI он описывает в невыразимо смешном и непристойном виде, кухню, школу и лупанар ведьм в царстве Кульфоры, и извиняется, что кое о чем должен умолчать, так как побаивается, не послали бы его инквизиторы в пытку и на костер. В «Куртизанке» Пьетро Аретино некая Альвиджия оплакивает смерть своей хозяйки, старой колдуньи, которую только что сожгла инквизиция:
— Она была Соломонией (Salomona), Сибиллой, Хроникой для сыщиков, кабатчиков, носильщиков, поваров, монахови всего честного света; она строго соблюдала все вечерние службы и теперь мне, своей ученице, оставила весь свой скарб и всю колдовскую утварь: пузырек со слезами любовников, carta non nata (кожа животного, добытого оперативным путем из материнской утробы), заклятия к усыплению, молодильные рецепты, черта, запертого в ночном горшке, и пр., и пр.
В «Одержимой» (Spiritata) Ласки (1503–1583) Трафела говорит: «Когда кто-нибудь объидиотится до того, что начинает верить колдовству, ведьмам, духам, заклятиям, можно по справедливости сказать, что он стал гусь-гусем». Вообще, в итальянских комедиях и повестях XV века колдуны, ведьмы, и магические операции — частая тема шуток. Костры горят — чего нельзя серьезнее, а народ и демократическая литература острят. Любопытную смесь суеверия и скептицизма, ужасного и комического, смеха и страха представляет знаменитый рассказ Бенвенуто Челлини о том, как он выживал чертей в Колизее. Хотя подлинность записок Бенвенуто Челлини более чем сомнительна, зато совершенство этого превосходного романа и верность его духу эпохи настолько несомненны, что его можно смело цитировать, как исторический документ, «Во время этого странного образа жизни я познакомился с сицилийским священником, человеком очень ученым, глубоко изучившим греческую и латинскую литературу. Однажды зашел у нас разговор о некромантии; между прочим я сказал, что мне чрезвычайно хочется узнать, что это за искусство, а еще более увидать самые его действия.
