Сборник - Поэзия Серебряного века (Сборник)
Константин Липскеров
(1889–1954)Поэт, переводчик и драматург Константин Абрамович Липскеров родился в Москве в семье газетного издателя. Учился живописи в мастерской К. Юона. Иллюстрировал книжные издания. Его стихи были впервые опубликованы в 1910 г. в журнале “Денди”. В 1914 г. он совершил путешествие по Средней Азии. Это повлекло за собой увлечение молодого поэта Востоком, что и определило дальнейшее направление его творчества. В первый поэтический сборник Липскерова “Песок и розы”, увидевший свет в 1916 г., вошел цикл “Туркестанские[395] стихи”. Эта тема нашла свое развитие во втором, дополненном издании “Туркестанских стихов” (М., 1922), и двух других сборниках того же года – “Золотая ладонь” и “День шестой”, где, наряду с мусульманскими, присутствуют и библейские мотивы. Он автор драматической поэмы “Морская горошина” (1922) и ряда пьес, занимался переводами восточных поэтов.
Липскеров был одним из основателей литературной группы “неоклассиков” “Лирический круг”. В разное время его считали и акмеистом, и символистом. Литературоведы до сих пор не решили, к какому течению его следует отнести, что, впрочем, не мешает ему быть по праву причисленым к блестящей плеяде поэтов Серебряного века.
* * *Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Прошли и стали караваны скал,
Где ветер, то медлительный, то скорый,
Взрывал пески и в розах задремал.
Пустыня, ширь! Пустыня, по которой,
Среди гробниц, шумит базаров рой,
Где звери войн прошли суровой сворой
И где простерт покорности покой.
Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Бродил, взирая, некогда, и я, —
Моим напевам мудрою опорой
Ты стала в переходах бытия.
Дни и ночи, дни и ночи,
Вы сменяете друг друга.
Всех людей следили очи
Цепи звездных узорочий.
Расскажите мне, всегда ли,
Дни и ночи, дни и ночи,
Люди в далях чуда ждали?
Вечно ль люди умирали?
Если снам везде преграда,
Дни и ночи, дни и ночи, —
То и мне промолвить надо:
Есть в страдании отрада.
Если сменит смех докуку,
Дни и ночи, дни и ночи, —
То принять мне должно муку
И печали, и разлуку.
Позабуду я потерю,
Дни и ночи, дни и ночи,
Я в неверное поверю,
Мир мгновеньями измерю.
Роза с берега упала,
Дни и ночи, дни и ночи,
Но в пути речного вала
Мне она сверкнула ало.
Явь кратка, мечта короче,
Друг придет и сменит друга.
Внемлю вам, смыкая очи,
Дни и ночи, дни и ночи.
Зачем опять мне вспомнился Восток!
Зачем пустынный вспомнился песок!
Зачем опять я вспомнил караваны!
Зачем зовут неведомые страны!
Зачем я вспомнил смутный аромат,
И росной розы розовый наряд!
Как слитно-многокрасочен Восток!
Как грустен нескончаемый песок!
Как движутся размерно караваны!
Как манят неизведанные страны!
Как опьяняет юный аромат,
И росной розы розовый наряд!
Моей мечты подобие – Восток,
Моей тоски подобие – песок,
Моих стихов подобье – караваны,
Моих надежд – неведомые страны,
Моей любви подобье – аромат,
И росной розы розовый наряд!
Вот почему мне помнится Восток,
Вот почему мне видится песок,
Вот почему я слышу караваны,
Вот почему зовут скитаться страны,
Вот почему мне снится аромат,
И росной розы розовый наряд.
Неудача иль удача: всё – равно.
День ли смеха, день ли плача, всё – равно.
Выходи ж навстречу вихрю, если он
Встанет, гибель обознача: всё – равно.
Верь и птахам, что лукавят над тобой,
О любви опять судача: всё – равно.
Наши судьбы упадают на весы,
Ничего для них не знача: всё – равно.
Как принять тебе и радость, и печаль?
Разрешимая задача: всё – равно.
Всё душа безмолвно взвесила
В полуночной, звездной мгле.
Будем петь о том, что весело
На морях и на земле.
Мир объемлет нас обманами —
Он туман людского сна.
Будем петь мы, как над странами
Мира – царствует Весна.
Счастья мига быстрокрылого
Что короче? О поэт,
Будем петь о том, что милого
Стана – сладостнее нет.
Смерть играет жизнью нашею.
Что ж? Поднят безмолвья щит?
Будем петь, как жизни чашею
Смело юноша стучит.
Чаша пенится. Расколота
Будет временем она.
Будем петь, что чаша золота
Будет выпита до дна.
За душой, что звезды взвесила,
Боги шлют вожатых к нам.
Будем петь, что души весело
Возвращаются к богам.
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Всё отражая, пруд принимает зеркальный.
Все, что обычно, все, что приходит, как случай:
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи,
Суток мельканье – Вечности образ плывучий —
Стебель прибрежный, брызги от звездочки дальней,
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Всё отражая, пруд принимает зеркальный.
Я знаю, был я некогда царем:
Мне тяготят былые бармы[396] плечи.
Обширный край забывшихся наречий
Мной был к преуспеванию влеком.
Покорным был я некогда рабом.
Среди песков, с вожатым встречным речи
С верблюда вел о том, что редки встречи,
Что долог день над зыблющим горбом.
Всё возвращает солнце круговое:
Вновь вижу мир и слушаю былое,
Как родины ветропевучий зов.
Держава неколеблемая слов
Подвластна мне, и вещие печали
В моих словах, как древле, зазвучали.
В тимпаны[397] бьет ликующий народ.
Везут шатры, блестят на мулах сбруи.
Отринут враг. В сосуды хлещут струи,
Маслинами увенчан хоровод.
Торжествен хор и звонки поцелуи.
В толпе жрецы продвинулись вперед
Близ дома той, чей будет славен род,
Кем спасена твердыня Ватилуи.
Но скорбная Юдифь[398] отводит взор
От жен, ей в косы вправивших убор.
Ее полно отчаянием око.
Ей мнится: к ней склоняет алый рот
Та голова, которую высоко
Взнесло копье у башенных ворот.
Георгий Шенгели
Шенгели Георгий Аркадьевич – поэт, переводчик, теоретик стиха. В 1920—30-е годы как поэт был очень известен (в период 1925–1927 гг. он занимал пост председателя Всероссийского союза поэтов) и очень продуктивен: при жизни вышло семнадцать книг его стихов, первая – “Розы с кладбища” – в 1914 г. Но после 1939 г. его стихи практически перестали печатать.
В советскую эпоху Шенгели известен в основном как переводчик (им переведены все эпические произведения Байрона, почти вся поэзия Верхарна, а также стихи Гейне, Гюго, Эредиа, Бодлера и многих других авторов) и стиховед. Его главные научные и научно-популярные работы: “Трактат о русском стихе” (1923); “О лирической композиции” (в кн.: “Проблемы поэтики”, 1925) и “Техника стиха”, два издания которой (1940 и 1960) представляют собой фактически разные книги. Следует добавить, что Шенгели был виртуозом стихотворного экспромта, а также отличным рисовальщиком, автором множества портретных зарисовок, изображающих, в основном, литераторов.
БарханыБезводные золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну
Где правят в уединении златолицые богдыханы,
Вдыхая тяжелодымчатую златоопийную волну.
Где в набережных фарфоровых императорские каналы
Поблескивают, переплескивают коричневой чешуей,
Где в белых обсерваториях и библиотеках опахала
Над рукописями ветхими точно ветер береговой.
Но медленные и смутные не колышатся караваны,
В томительную полуденную не продвинуться глубину.
Лишь яркие золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну.
Январским вечером, раскрывши том тяжелый,
С дикарской радостью их созерцать я мог, —
Лесной геральдики суровые символы:
Кабанью голову, рогатину и рог.
И сыпал снег в окно, взвивался, сух и мелок,
И мнились чадные охотничьи пиры:
Глухая стукотня ореховых тарелок,
И в жарком пламени скворчащие дары.
Коптится окорок медвежий, туша козья
Темно румянится, янтарный жир течет;
А у ворот скрипят всё вновь и вновь полозья,
И победителей встречает старый мед.
Январским вечером меня тоска томила.
Леса литовские! Увижу ли я вас?
И – эхо слабое – в сенях борзая выла,
Старинной жалобой встречая волчий час.
Здесь перо и циркуль, и прекрасная
Влага виноградная в амфоре,
И заря, закатная и страстная,
Кроет фиолетовое море.
И над белым чертежом расстеленным,
Над тугим папирусом развитым
Иудей склонился рядом с эллином
И сармат ведет беседу с бриттом.
А внизу, отряд фалангой выстроя,
Проезжает меднолатый всадник,
И летит крутая роза быстрая
На террасу через палисадник.
– Добрый час! – Ладони свел воронкою. —
Это я, центурион Валерий.
Написалось ли что-либо звонкое
В золотом алкеевском размере?
– Добрый час! Мы за иной беседою;
В сей чертеж вся Азия вместилась,
И увенчан новою победою
Мудрого Эратосфена[399] стилос.
И глядят с улыбками осенними
Риторы и лирики седые,
А закат играет в жмурки с тенями
В белых портиках Александрии.
Мы живем на звезде, на зеленой,
Мы живем на зеленой звезде,
Где спокойные пальмы и клены
К затененной клонятся воде.
Мы живем на звезде, на лазурной,
Мы живем на лазурной звезде,
Где Гольфштром пробегает безбурный,
Зарождаясь в прогретой воде.
Но кому-то захочется славой
Прогреметь и провеять везде, —
И живем на звезде, на кровавой,
И живем на кровавой звезде!
Ничевоки
