Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

Уноси мою душу в ту синюю даль,
Где степь золотая легла на просторе —
Широка, как моя роковая печаль,
Как мое безысходное горе.

Разбужу я былые надежды мои,
И теплую веру, и светлые грезы —
И широкой волной по раздольной степи
Разолью я горючие слезы.

И по звонким струнам я ударю звучней,
И хлынут потоком забытые звуки;
Разом выльет душа все созревшие в ней
Бесконечные, тяжкие муки…

Уноси мою душу в ту чудную даль,
Где степь золотая лежит на просторе —
Широка, как моя роковая печаль,
Как мое безысходное горе!..

Торжественней звучит жрецов унылый хор;
Стихает баядер неистовая пляска;
Усталым пламенем горит их дикий взор,
И гаснет на щеках горячечная краска.

Уж каплет медленней душистая смола
Из вазы бронзовой на уголь раскаленный,
И тихо крадется таинственная мгла
По нишам и углам божницы золоченой…

А в нишах по стенам сидит недвижный ряд
Гранитных идолов. Их каменные очи
Сквозь сумрак на меня загадочно глядят.
Мне жутко в этой мгле, мне душно, — но нет мочи

Уйти от взора их: какой-то тайный страх
Уста мои сковал. Без мысли и без слова
Гляжу на лица их, померкшие сурово,—
Гляжу, и мнится мне — на мертвых их устах

Улыбка жалости и едкого презренья
Зазыблилась слегка, застыла без движенья,
И шепот медленный, как мерный шум дождя
В безветрии ночном, души моей коснулся:
«…Безумный человек, безумное дитя!..
От этих стен, как цепь, далёко протянулся

Столетий ряд: звено последнее лежит
На паперти того сияющего храма,
Где ярким пламенем иной алтарь горит,
Клубятся облака иного фимиама;

И бог иной царит в могучем храме том,—
Не идол каменный, объятый мертвым сном,
Без власти и без сил, без ласки, без ответа, —
Но вечный и живой, взирающий кругом
С улыбкой благостной участья и привета,
Бог мира и любви, бог истины и света.

Не правда ль, перед ним и жалок, и смешон
Весь этот ветхий мир, весь блеск, и шум, и звон,
И наши алтари, и гимны, и куренья?..
Но там, у вас, скажи, умолк ли плач и стон?
Рассеян ли кошмар бессилья и сомненья?

О, да! Кому ж грустить, кому же плакать там,
Где всё, что истинно, правдиво и прекрасно,
Так близко разуму, так дорого сердцам,
А взорам так светло, отчетливо и ясно?

О, там — не правда ли? — и радости светлей,
И нет там ни тоски, ни гнева, ни печали?
Скажи, — ведь люди там давно уже познали,
Чем сделать жизнь свою и шире, и полней?

Какие ж там должны поля цвести! Какие
Долины зеленеть, сады благоухать
И песни звонкие, свободные, живые
В тех рощах и полях рождаться и звучать!

Скажи… Но что с тобой? Зачем в тоске бесплодной
Ты голову склонил, вздыхая и грустя?
Ты стонешь… Где? Пред кем? Ты, гордый и свободный,
Ты слезы льешь… На что? На камень наш холодный?..
О, бедный человек! О, бедное дитя!..»

В степи привольной без дороги
           Брожу один порой ночной.
Вдали днепровские пороги,
Полны неведомой тревоги,
           Грохочут громкою волной.

Унылый явор чутко дремлет;
           Курганов сумрачную цепь
Глубокий, мирный сон объемлет,
И шуму волн днепровских внемлет
           Крутом темнеющая степь.

Но чу! над старою могилой
           Мелькнула искра в мгле ночной…
В кустах пронесся шум унылый…
Певца Украйны образ милый
           Проходит тихо предо мной:

Глубокий, скорбный взор, мерцая,
           Скользит задумчиво по мне;
Струна бандуры, замирая,
Как на заре струя речная,
           Дрожит и стонет в тишине.

Звенит струна, дрожит, рыдает,
           И звонкий, острый, жгучий стих
Из волн созвучий выплывает
И знойным блеском наполняет
           Холодный сумрак дум моих.

Звучит бандура… В мраке тонет
           Курганов сумрачная цепь;
К могилам вербы ветки клонят,
И — мнится — тихо, тихо стонет
           Кругом темнеющая степь…

Посмотри, в лазури ясной,
Шумной радости полны,
Снова стаей суетливой
Реют вестники весны.

Суетливой стаей вьются,
И щебечут, и шумят.
Снег последний быстро тает,
Громы первые гремят.

Чьи-то звуки, чьи-то песни
Льются с радужных высот.
Чей-то голос, нежный, милый,
В даль звенящую зовет…

Слушай, слушай!.. Эти звуки
С нив, долин, лесов и гор…
Ах, уйти, уйти бы в поле,
В степь, на волю, на простор!

Сны последние развеять,
Цепь последнюю порвать…
Крикнуть, свистнуть, грянуть песней,
Засмеяться… зарыдать!..

Не там, где небеса палящим пышут зноем,
Исполнены немой, безжизненной тоски;
Где красной пеленой, объятые покоем,
Безбрежно стелются горячие пески;
Не там, где караван, томимый жаждой жгучей,
Уныло тянется по россыпи горючей,
И смуглый сын степей, угрюмый бедуин,
Пытливый, чуткий слух напрасно напрягает
И, каждый звук ловя, с тоскою озирает
Безжизненную ширь сверкающих равнин,—
Не там, но в тихий час под бледною зарею,
В прохладной, сочной мгле пестреющих долин,
Под небом севера, мне грезится порою
Воздушный сонм теней и призрачных картин…

Прощайте все, с кем пил я чашу круговую
За славу шумную, венки и алтари:
От грез моих былых иду я в даль немую,
Иных ищу цветов, я жду иной зари…
Иная грезится мне Слава — там, за далью
Неведомых равнин… Не пламенем и сталью,
Не силой куплена, жестокой и слепой;
В скрижалях мудреца, в созвучиях поэта
Великой вестницей добра, свободы, света
Является она пред чуткою толпой.
Венок ее сплетен не из цветов могильных,
Не над обломками возносится она,
Есть слуги у нее, но нет рабов бессильных,
Молитва есть без слез, веселье без вина…
Не шумен пир ее, но вольная дорога
Ведет к ее столу. Не спрашивают там:
Где родина твоя? В какого веришь бога?
Кому служил твой меч, курился фимиам?..
Придите все, кто жил, со злом и тьмою споря,
Кто, к истине стремя все помыслы свои,
Хоть каплю счастья влил в поток людского горя,
Хоть малое свершил для правды и любви!..