Антология - Европейские поэты Возрождения

О Муза гордая, изведав труд бесплодный,
Узнали оба мы, что нынче не в цене
Ни дух возвышенный, ни дух простонародный.

Ты знаешь, от щедрот, тобой даримых мне,
Обогащал я знать неблагодарной славой,
Лишь время потеряв по собственной вине.

Ты знаешь, только то вознес их суд неправый,
Что в обезьян должно людей преображать,
И стала Истина растленной лжи забавой.

Ты знаешь, что везде мы ищем благодать,
Но нет ее нигде, — что разум, подчиненный
Желаньям низменным, не может счастье дать,

Что в Добродетели — наш путь из тьмы исконный,
Хоть любо ей во тьме, в тиши, где нет людей,
Быть замкнутой в себе, от мира отрешенной.

Ты знаешь: кто на вид ей следует верней,
Тот дальше от нее, и чем достойней лица,
Тем более сердца в разладе, в ссоре с ней.

Ты знаешь, тот, кто глуп, казаться мудрым тщится,
И тот особенно, кто лестью ослеплен, —
Так вместе с червяком глотает смерть плотица.

Что лесть — приятный звук! Но чем он так силен,
Что кормит и пьянит, что даже мненье света,
Легенду, славу, песнь обманывает он?

Ты знаешь, суд живых в живом не чтит поэта,
Их справедливостью ценим лишь фаворит,
И чем он сам наглей, тем больше слава эта.

Ты знаешь, мудрости толпа теперь не чтит
И не поверит в то, что юноша счастливый,
За что ни взялся бы, соперников затмит.

Ты знаешь, жертвой став хулы и брани лживой,
Я к Добродетели, чтоб ей помочь, прибег,
И вот в ее плену томлюсь душой строптивой.

Ты знаешь, сердцем добр — как слабый человек,
Собой не властвуя, — в ответ на все удары
Чуть не прощения прошу я весь мой век.

Ты знаешь, как на мне свои проверить чары,
Когда я слушаю глупцов неправый суд
И, опустив глаза, терплю их растабары.

Ты знаешь, если бы тебя хвалил король,
Остряк смеялся бы, любой бы хлыщ придворный
Навязывал тебе насильственную роль.

Ты знаешь, как велик поэта труд упорный,
Но все кругом кричат (толпа извечно зла!):
Он фантазер, глупец, рифмач, писака вздорный!

Ты знаешь, если я хотел уйти в дела
Иль путешествия, хотел войны и славы,
Преграда мне — в моих достоинствах была.

Ты знаешь, в зависти — она сильней отравы —
В презренье к низшему коснеют их сердца,
И оскорбительны высокой знати нравы.

Ты знаешь, хоть бы ты боролась до конца,
Твой выигрыш — ничто. Но чести мне не надо,
Той чести, что влечет тщеславные сердца.

Для Добродетели — лишь в ней самой отрада,
Кто будет верен ей, прибежище свое
Лишь в ней и обретет, — в ней слава и награда.

И все, что я творю, — творю лишь для нее.
Так пусть в реке своей себя же утоплю я,
В огне своем сожгу свое же бытие!

Но если, никакой корысти не взыскуя,
Я остаюсь собой, лишь Истину любя,
То, значит, блага все в самом себе найду я

И мнением чужим не удушу себя.

Вы первая, кому я посвятил, мадам,[231]
Мой разум, душу, страсть и пламенные строки,
В которых говорю, какой огонь высокий
Дарит незрячий бог попавшим в плен сердцам.

Под именем другим я вам хвалу воздам,
Ваш образ воспою, и близкий и далекий,
И так сложу стихи, чтоб даже сквозь намеки
Вы были узнаны, краса прекрасных дам.

А если вы никем покуда не воспеты
И божества никем не явлены приметы —
Не гневайтесь! Амур таинственным огнем,

Таким огнем не мог наполнить грудь другую,
И он не мог найти в другой или в другом
Подобную любовь и красоту такую.

Я двигался в горах извилистой тропой
По Верхним Альпам — там, где глыбистые кручи,
Подняв рогатые верхи, пронзают тучи,
И снег слепит глаза блестящей белизной.

Но нечто странное творилось предо мной,
Такое, что узреть не доводил мне случай:
Под солнцем таял снег, и стужу плетью жгучей
Сквозь этот дикий мир гнал шедший с неба зной.

Я был свидетелем таких чудес впервые:
Там — снег и лед в огне — враждебной им стихии,
Здесь — я в дыханье льдов, где жар томит меня.

Но снег застыл опять. И солнце, полыхая,
Весь окоем зажгло от края и до края,
А я от холода дрожал среди огня.

Стихи-изменники, предательский народ!
Зачем я стал рабом, каким служу я силам?
Дарю бессмертье вам, а вы мне с видом милым
Все представляете совсем наоборот.

Что в ней хорошего, скажите наперед?
Зачем я перед ней горю любовным пылом,
Что в этом существе, моей душе постылом,
Всегда мне нравится, всегда меня влечет?

Ведь это из-за вас, предательские строки,
Я навязал себе такой удел жестокий,
Вы украшаете весь мир, но как вы злы!

Из черта ангела вы сделали от скуки,
И то я слепну вдруг для этой ложной муки,
То прозреваю вновь для лживой похвалы.

Амур, смиришься ли с горчайшей из потерь?
Заплачь, коль слезы лить умеешь, своенравный!
Скончался Дю Белле,[233] певец твой умер славный…
Кто воспоет тебя во Франции теперь?

Увы, оставь меня! Не стоит больше, верь,
Разить меня стрелой, как ты разил недавно.
Лети к трем Грациям: их горести нет равной,
Они готовятся захлопнуть склепа дверь.

Твоя в печали мать: и стонет и рыдает…
Лети же, раздели скорбь, что ее снедает!
Я надпись сделаю, отдав земной поклон:

«Не верьте, что мы здесь поэта схоронили!
Нет, не покоится наш Дю Белле в могиле,
Он музами живым на небо унесен».

Прочь, ворон, с глаз моих! Ты предвещаешь горе,
Три раза каркал ты уже в моем саду,
Пророча всякие несчастья и беду,
В смятенье приводя всех птиц в крылатом хоре.

Орехов хочешь ты — они поспеют вскоре, —
Иль вишни — ведь они бывают раз в году —
Ты прилетел клевать, а с этим наряду
Сулить моей любви и слез, и скорби море?

Ты перья белые на черные сменил,
Чтоб возвещать беду, и стал черней чернил,
Сычам и филинам стал другом закадычным.

Жаль, лука нет со мной… Поэту не мешай:
Священен Муз приют. Его не оглашай
Зловещим карканьем, столь мало мелодичным.

Сегодня солнце вновь струило жгучий зной,
Густой, как локоны Цереры плодородной;
Теперь оно зашло, повеял ветр холодный,
И снова Маргерит[235] пойдет бродить со мной.

Мы не спеша идем тропинкою лесной,
И светит нам любовь звездою путеводной;
Когда прискучит сень дубравы благородной —
Нас поджидает луг и плеск воды речной.

И мы любуемся равниною просторной
Вдали от города, от суеты придворной —
О нелюдимый край, о сладостный Медок[236]!

Здесь хорошо душе, и взору здесь приятно, —
Ты на краю земли, и дорог нам стократно:
Здесь наш злосчастный век, как страшный сон, далек.