Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Атоллы зеленые,
Омытая утром росистым гора,
В сне сказочном.

Атоллы-оазисы,
В лазурной – и нет – в изумрудной воде,
Взнесенные.

Кораллы лазурные,
И белые-белые диво-леса,
Подводные.

Кораллы пурпурные,
Строители храмов безвестных глубин,
С крепители.

Атоллы-вещатели,
Связавшие тайность и явность Земли,
В их разности.

Из бездны изведшие
Потонувших в глубинах на вольную высь,
Для счастия.

Из золотого яйца,
  Чуть разобьются скорлупы,
Солнце выходит в наш мир.

Жизнь молода без конца,
  Вовсе не мертвые – трупы,
В травах готовится пир.

Свадебно вспыхнут цветы,
  Взорам открыты расцветы,
Сердце – горячий цветок.

Милая, слышишь ли ты?
  Всем есть вопросам ответы,
Стебли зажгли нам намек.

Полдень и Полночь, Заря и Закат,
Было их, светлых, четыре.
Утром Заря поднимала набат,
Счастью звонила быть в мире.

В мантии огненной Западный брат
Ей откликался вечерней.
Кровь проливать для желанной был рад,
Вил он гирлянды из терний.

Полдень всегда устремлялся на Юг,
Нежил зеленые стебли.
Быстрым потоком прорезавши луг,
Был там он в радости гребли.

Полночь ковала серебряный круг
Из непослушных светлянок.
И, набросав звездогненных дуг,
К Пламенным шла спозаранок.

На самом крае света,
Где красный пламень, Солнце,
Из синей Бездны всходит,
Как утренний цветок, –
Есть терем златоверхий,
На нем четыре башни,
На башне по оконцу,
У каждой есть глазок.

Одно оконце красно,
Как красная калина,
Другое голубое,
Как утром небеса,
И третье белоснежно,
Как самый белый бархат,
Четвертое златое,
Как осенью леса.

И под оконцем белым
Есть пташка первозимья,
Снегирь там красногрудый,
Он оттепель зовет.
И над оконцем синим
Там жаворонок звонкий,
Пред золотым – синица,
А в красном – кровь течет.

В том красном – все чудное,
Петух поет про утро,
Огонь поет про счастье,
Придет, мол, в должный срок.
И из того оконца
Пожаром рвутся птицы,
И Солнце, пламень красный,
Возносит свой цветок.

День кольцом и Ночь колечком
  Покатились в мир,
К этим малым человечкам,
  На раздольный пир.
Ночь – колечко с камнем лунным,
  День – весь золотой.
И по гуслям сладкострунным
  Звон пошел литой.
Льется, льется День златистый,
  И смеется Ночь.
От людей огонь лучистый
  Не уходит прочь.
День и Ночь, смеясь, сказали: –
  «Вот покажем им».
В светлом пиршественном зале
  Коромыслом дым.
Месяц в Небе, в Небе Солнце,
  Светы пить так пить.
На заветном веретенце
  Все длиннее нить.
Месяц тут, – но не приходит
  С круторогим Ночь.
Солнце тут, – и не уходит
  День стоокий прочь.
Два кольца играют в свайку,
  Год без перемен.
Ходит луч, пускает зайку,
  Зайчика вдоль стен.
Зайчик солнечный сорвется
  К полу с потолка,
Вкось стрельнет и улыбнется,
  Жизнь ему легка.
Взор слепит он… «Злой ты зайчик,
  Убирайся прочь.
В детский спрячься ты сарайчик,
  И зови к нам Ночь».
Ночь катается колечком,
  День бежит кольцом.
Пир не в радость человечкам,
  Все у них – с концом.
А по гуслям, словно в чуде,
  Звонкая игра.
И в слезах взмолились люди: –
  «Будет. Спать пора».

Если люди даже в чуде
  Видят боль сердец,
Пусть и в звоне-самогуде
  Будет им конец.
День и Ночь сейчас плясали
  Вместе возле нас, –
Вот уж Ночь в высокой дали,
  Вот уж День погас.
Перетень злат стал весь чугунным, –
  Тут уж как помочь.
И колечко с камнем лунным
  Укатилось прочь.

Я видел всю Волгу, от капель до Каспия,
  Я видел разлившийся Нил,
Что грезит доднесь – и навек – фараонами,
  Синея меж царских могил.

Я видел в Америке реки кровавые
  И черные токи воды,
Я знаю, что в Майе есть реки подземные,
  Которым не нужно звезды.

Оку полюбил я, с Ильею тем Муромцем,
  Когда я влюблен был и юн,
И завтра на Ганге увижу я лотосы,
  Там гряну всезвонностью струн.

Но, странно судьбою прикованный к Франции,
  Я серую Сену люблю,
И, духом идя до отчизны покинутой,
  Я там – засыпаю – я сплю.

Я сплю лунатически, сном ясновидящим,
  И вижу разрывы плотин,
И слышу журчание волн нерасчисленных,
  И звон преломления льдин.

Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской,
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.

Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.

От покоя до покоя мы с неспешностью пойдем,
Будут радуги светить нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце любит, и глаза глядят в глаза.

А кровь? А кровь? Она течет повсюду.
И это есть разлитие Зари?
Душа, терзаясь, хочет верить чуду.
Но нежных слов сейчас не говори.

Я чувствую жестокую обиду.
Я слышу вопль голодных матерей.
И как же я в свое блаженство вниду,
Когда есть боль вкруг радости моей?

Все ж ведаю, что радость неизбежна.
Но от лучей да поделюсь огнем.
Склоняюсь к темным. Горько мне и нежно,
О, боль души! Замолкнем и уснем.

Голодали. Погорели.
В бледном теле крови нет.
Завертелись мы в метели,
В вое взвихренных примет,

Мы остывшие блуждали
Вдоль замерзших деревень.
Видишь вьюгу в снежной дали?
Это наш посмертный день.

Голодая, мы заснули,
Был напрасен крик: «Горим»
Дым и пламень, в диком гуле,
Пеплом кончились седым.

Голодать ли? Погореть ли?
Лучше ль? Хуже ль? Все равно.
Из чего ни свей ты петли,
Жалким гибнуть суждено.

Отгорела гарь недуга.
Пламень гибнущих пожрал.
Вот, нам вольно. Вьюга! Вьюга!
Пляшет снежно стар и мал.

Час и твой придет последний.
Дай богатый. Сыпь хоть медь.
Не откупишься обедней.
Нужно будет умереть.

Снежная равнина без предела,
По краям все лес, и лес, и лес.
Почему так стынет это тело?
Отчего напрасно ждешь чудес?

Черные и серые деревни.
Зябкое, голодное лицо.
Отчего тот голод, страшный, древний?
Кто сковал железное кольцо?

Белая равнина без предела.
Льнет метель, снежинками шурша.
Отчего так сердце онемело?
Как же в плен попала ты, душа?