Федор Тютчев - Том 2. Стихотворения 1850-1873
Датируется 22 октября 1858 г. по пометам Эрн. Ф. Тютчевой.
Стихотворение было отмечено Л. Н. Толстым буквой «К.» (Красота) (ТЕ. С. 147) (А. Ш.).
НА ВОЗВРАТНОМ ПУТИАвтограф — Альбом Тютч. — Бирилевой, в письме поэта к дочери Д. Ф. Тютчевой, без даты.
Списки — Альбом Тютч. — Бирилевой (с. 17); Альбом Тютчевой (с. 161–162); РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 183. Л. 65 об. — 66; ед. хр. 184. Л. 61–62.
Первая публикация — газ. «Наше время». 1860. 17 января. С. 12. Вошло в Изд. 1868. С. 183–184; Изд. СПб., 1886. С. 229–231; Изд. 1900. С. 233–234.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 291*.
Автограф сопровождается припиской на фр. яз. к Д. Ф. Тютчевой: «Вот, моя милая дочь, несколько рифмованных строк, они помогли мне отвлечься от тягот надоевшего путешествия, посылаю их тебе вместо длинного письма… Однако справедливости ради должен тебе сказать, что в эту самую минуту ярко светит солнце, правда, озаряет оно не розовые кусты и не цветущие апельсиновые деревья, а свежие, только что распустившиеся сосульки» (ЛН-1. C. 445).
В альбоме Е. Ф. Тютчевой (РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 183) отмечено, что стихотворение написано «из-за границы, осенью, 1859-го года». В списке Альбома Тютч. — Бирилевой дата уточняется: «октябрь 1859 г.». В это время поэт был на пути между Кенигсбергом и Петербургом. В конце октября Тютчев писал из Веймара жене, что он не может без ужаса думать о том, что ему придется скоро вернуться в Петербург (см. СН. 1916. Кн. 21. С. 171). В следующем письме, из Берлина, Тютчев сообщает: «Сегодня вечером я окунусь — не в вечность, как повешенные в Англии, но в бесконечность, как путешественники в России» (там же. С. 172). Вечером 24 октября / 5 ноября он выезжает из Берлина через Кенигсберг в Россию. 2/14 ноября поэт прибывает в Петербург, на что указывает запись в дневнике М. Ф. Тютчевой-Бирилевой (Мураново. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 177. См.: ЛН-2. С. 307).
Датируется концом октября 1859 г.
Издания (Изд. 1868 и последующие) ограничились указанием года: «1859». Немного варьируется заглавие: «На возвратном пути» («Наше время», Изд. 1900, с пометой в скобках: «(Из Кенигсберга в Петербург)» и «Дорога из Кенигсберга в Петербург» (Изд. 1868, Изд. СПб., 1886). В списках РГАЛИ, в «Нашем времени», в Изд. 1868, Изд. СПб., 1886 первым поставлено стих. «Родной ландшафт…Под дымчатым навесом…», однако такая последовательность не отражает ни хронологии создания, ни движения художественной мысли.
Унылый северный пейзаж и необозримые пространства России осознавались Тютчевым как погружение в небытие, истощение жизни. В письме к Эрн. Ф. Тютчевой от 23 июня 1843 г. поэт писал из Варшавы: «Краков тебе понравился бы. <…> это последний живописный ландшафт, какой видит путешественник, направляющийся к Востоку. Ибо, едва выедешь за ворота этого города, как попадаешь на необъятную равнину, скифскую равнину, которая так часто поражала тебя на моей рельефной карте, где она образует огромную плоскость; а в действительности она не привлекательней, чем на карте. Представь себе местность между Мюнхеном и Фрейзингом, на пространстве, вдвое большем, чем вся Европа. Вот и все… Ты сама понимаешь, что такие края плохо врачуют боль разлуки» (Изд. 1984. Т.2. С. 79). В том же письме: «Закутайся покрепче в свои горы, чтобы возместить для меня отвратительную равнину, в которую я погружаюсь».
Тематически «На возвратном пути» перекликается с рядом стихотворений, где «места немилые, хоть и родные» сопоставляются с «души… родимым краем»: «Здесь, где так вяло свод небесный…» (1830), «Давно ль, давно ль, о Юг блаженный…» (1837), «Глядел я, стоя над Невой…» (1844), «Русской женщине» (1848–1849), «Вновь твои я вижу очи…» (1849), «Итак, опять увиделся я с вами…» (1849). Соотнесение параллелей Север — Юг и Россия — Запад приводило критиков (см., например, Гарин И. И. Тютчев // Гарин И. И. Пророки и поэты. М., 1994. Т. 3. С. 393–397) к ошибочной мысли об антирусской направленности поэта, его нелюбви к родине. Справедливо отмечает современная исследовательница Н. В. Королева (История русской поэзии. Л., 1969. Т. 2. С. 212): для Тютчева Север и Юг — понятия не столько географические или политические, сколько эмоциональные. Так, после смерти Е. А. Денисьевой посещение милых сердцу Швейцарии, Франции уже не будет радовать Тютчева («Утихла биза… Легче дышит…», 1864; «О, этот юг, о, эта Ницца…», 1864). Россия станет в полной мере родимым краем для поэта. В письме к А. И. Георгиевскому из Ниццы от 10–11/22-23 декабря 1864 г. он отметит: «…Странное явление встречается теперь между русскими за границею, как бы в смысле реакции противу общего стремления, — это сильнейшая, в небывалых размерах развивающаяся тоска по России при первом соприкосновении с нерусским миром. Здесь, в Ницце, все, состоящее в свите императрицы, начиная с нее самой, в высшей степени одержимо этим чувством, — и никакое яркое, декабрьское солнце, ни это ясное теплое небо, ни это море, ни эти оливы и померанцевые деревья — ничто не может заглушить чувство чужеземности и сиротства. И вот почему здесь «Московские ведомости», как московский благовест, действует так освежительно и успокоительно на русские нервы. <…> Ницца все-таки не что иное, как самое живописно-поэтическое, лучезарно-благолепное захолустье» (ЛН-1. С. 385–386).
Произведение вызвало интерес у дореволюционной критики. Д. С. Дарский отмечал «встревоженно-подавленный, сомнамбулический тон» стихотворения «Родной ландшафт… Под дымчатым навесом…», свидетельствующий о глубоком сомнении поэта в реальности окружающего. «Страх, ноющий и неотвязчивый страх перед скудостью, недостатком жизни одолевал поэта. «Сниться самому себе» — это было его живым, может быть, каждодневным опытом под северным небом» (Дарский. С. 79). «Грустный вид и грустный час…» привлекло внимание В. Я. Брюсова мастерством стихотворной формы. В критико-биографическом очерке, открывающем Полн. собр. соч. Тютчева (Изд. Маркса. С. 5–37), оно приведено в качестве примера «утонченного построения» стихотворения, облеченного «в очень изысканные метры». «При беглом чтении не замечаешь в их построении ничего особенного. Лишь потом открываешь тайну прелести их формы. В них средние два стиха первой строфы (3-й и 4-й) рифмуются со средними стихами второй строфы (9-м и 10-м). Притом, чтобы ухо уловило это созвучие, разделенное четырьмя стихами, Тютчев выбрал рифмы особенно полные, в которых согласованы не только буквы после ударяемой гласной, но и предыдущая согласная (которую французы называют consonne d’appui): «гробовой — живой», «тумана — Лемана» (там же. С. 36).
Леман — одно из французских названий Женевского озера (А. М.).
«ЕСТЬ МНОГО МЕЛКИХ, БЕЗЫМЯННЫХ…»Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 1–1 об.
Списки — Альбом Тютч. — Бирилевой рукой М. Ф. Тютчевой; Д. И. Сушковой — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 73; М. Ф. и Э. Ф. Тютчевых — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 74, 75, 76.
Первая публикация — Изд. СПб., 1886. С. 235; вошло — Изд. 1900. С. 236.
Печатается по Лирике II (с. 144), где публиковалось по Альбому Тютч. — Бирилевой. См. «Другие редакции и варианты». С. 291*.
Обилие вариантов в списках и отчасти в автографе свидетельствует о значительной работе над стихотворением, основное направление которой — романтизация образов.
Намечалась публикация стихотворения в Изд. 1868, но по желанию поэта оно было изъято. И. С. Аксаков (см. Биогр. С. 324–325) рассказал о том, как Тютчев был недоволен по разным причинам включением в Изд. 1868 некоторых стихотворений, не предназначенных им для печати.
В Изд. СПб., 1886 помещено под заглавием «N. N. (При получении от него в подарок очков)», с пометой «1859»; в Изд. 1900 — под таким же заглавием и с датой в конце — «20 декабря 1859».
К. В. Пигарев (Лирика II. С. 370) прокомментировал стихотворение: «Написано по следующему поводу. 20 декабря 1859 г. Тютчев получил пакет с надписью: Е<го> п<ревосходительству> Федору Ивановичу Тютчеву от в<еликого> к<нязя> генерал-адмирала для будущего бала». В пакете оказались очки. Этот непонятный подарок заставил Тютчева предположить, что на балу у Н. Н. и В. И. Анненковых, за два дня до присылки очков, он не заметил вел. кн. Константина Николаевича* и не поклонился ему. Зная, что генерал-адмирал отличается грубостью, Тютчев принял очки за «урок» с его стороны. Раздраженный, он тотчас ответил Константину Николаевичу стихами, которые и были ему доставлены. «Боюсь, чтобы не вышло истории», — отмечает в своем дневнике М. Ф. Тютчева. Однако присылка очков объяснялась предстоящим костюмированным балом в Михайловском дворце, на котором Тютчев и Константин должны были появиться в одинаковых домино. Будучи близоруким и не желая быть узнанным по своим очкам, последний разослал ряду лиц очки. «Истории» все же не вышло, так как стихи Тютчева, по существу весьма едкие, могли быть истолкованы и в лестном для адресата смысле: стоило только принять на свой счет не строки о «недосягаемых» для глаз «мелких» созвездиях, а строки о «красе небес родных».
