Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

Ты глядел ли на величье — там, где видишь лишь величье,
Водопадов и обрывов высоту,
Гривы гор, пожар заката, в вышине полеты птичьи
И ревущую каньонов черноту?
Ты по сказочной долине и по горному отрогу
Проложил ли к Неизвестному пути?
Ты души настроил струны на молчанье? Так в дорогу!
Слушай зов, учись и цену заплати.

Ты шагал ли через пустошь, пробирался ли устало
Через заросли, кустарники, полынь?
Ты насвистывал рэгтаймы там, где дальше — только скалы,
Познакомился с повадками пустынь?
Ты под небом спал ли звездным, на коне скакал степями,
Ты, под солнцем изнывая, брел вперед?
Ты сумел ли подружиться со столовыми горами?
Ну так слушай — Глухомань тебя зовет.

Ты с Безмолвием знаком ли? То не снег на ветке нежной —
В Тишине той лжив и суетен наш бред!
Ты шагал ли в снегоступах? Гнал собак дорогой снежной,
Шел ли в глушь, торил пути, достиг побед?
Ты шагал ли к черту в зубы, ты плевал ли на напасти?
Уважал тебя любой индейский род?
Чуял в мышцах силу зверя, мог ли рвать врага на части?
Так внимай же: Глухомань тебя зовет.

Ты страдал ли, побеждал ли; шел к фортуне, полз за нею:
Средь величья — стал великим, как титан?
Делал дело ради дела; мог ли видеть — дня яснее —
Ты в любом нагую душу сквозь обман?
Ты постичь ли смог, как много есть примет величья Бога,
Как природа гимны Господу поет?
Здесь творят мужчины смело только истинное дело.
Ну так слушай — Глухомань тебя зовет.

И в привычках пеленанье, и в условностях купанье,
И молитвами кормежка круглый год,
И потом тебя — в витрину, как образчик воспитанья…
Только слышишь? — Глухомань тебя зовет.
Мы пойдем в места глухие, испытаем мы судьбину;
Мы отправимся неведомым путем.
Нам тропу звезда укажет; будет ветер дуть нам в спину,
И зовет нас Глухомань… ну так идем!

Мчусь душою к тебе я — над пургой ошалелой,
Прямо к свету, что брезжит за буранной куртиной.
Каменеет кручина чья-то статуей белой,
Белой статуей скорбной — там, над черной долиной.

Старых створок объятья тебя некогда скрыли —
Ты с тех пор в моих мыслях бледно-призрачной стала;
С того часа так странно и так страшно забыли
Мы друг друга, как будто нас совсем не бывало.

Так найдем же друг друга средь метелей круженья,
Над вечерней пучиной сможем снова влюбиться
Той повторной любовью, что не хочет спасенья,
Тем последним желаньем, что не знает границы!

Мы полюбим мученьем, кровью нашей потери, —
Но про счастья утрату пусть никто не узнает,
Мы полюбим прозреньем: смерть приблизилась к двери —
Обе смерти, что вместе совершиться желают.

Шум и треск по-над лесом, в клочьях — грива бурана,
Словно вихри о сучья в темных зарослях рвутся.
Жизнь из жил вытекает — это давняя рана…
Не посметь улыбнуться, не успеть улыбнуться.

Мчусь душою к тебе я — над пургой ошалелой,
Прямо к свету, что брезжит за буранной куртиной.
Каменеет кручина чья-то статуей белой,
Белой статуей скорбной — там, над черной долиной.

В поход понесло на байдарке кретина —
спускался по речке, довольный, как слон;
кретином он был, и вот в этом причина
того, что глупел с каждой милею он.

На небе ни тучки, река голубая,
один поворот и другой поворот;
и люди кричали, к реке подбегая:
— Глядите, кретин на байдарке плывет.

Жена его вышла на берег (видали?),
тесть вышел — и всех домочадцев позвал,
они и рыдали, и руки ломали —
кретин уплывал, уплывал, уплывал.

Хотите мораль? Одинаково ярко
всем солнышко светит; и вывод один —
не только профессору служит байдарка,
на ней может плыть и обычный кретин.

Несокрушимо времени правленье
Все поколенья — времени рабы;
Лишь я отверг свирепые веленья
И времени не сдался без борьбы.

Я поднял бунт — бесстрашный, безнадежный,
Указы властелина разорвав,
И вот — лежу в канаве придорожной,
Чего-то жду средь запыленных трав.

А время вдаль идет неумолимо,
И жажда власти на лице видна —
Блестит в стеклянном взгляде нестерпимо;
И поступь еле слышная страшна.

Я слышу звон — то, с радостью великой
Оказывая барину почет,
Колокола, склонясь пред владыкой,
Его шагам ведут покорный счет.

О превосходстве знаю первородном
Над деспотом — и всё же с давних пор
Под взглядом этим чванным и холодным
Я отвожу свой потрясенный взор.

Боюсь ли мести злобного тирана?
Нет! — Так чего же я, в расцвете сил
И с мужеством, явившимся нежданно,
В сраженьях не достиг, не довершил?

Любимая! Когда б услышал слово
Твое «люблю» из дальней стороны —
Упали б одиночества оковы,
И мне лишенья не были страшны.

Улыбка и златых волос сиянье,
Очарованье твоего лица —
В них больше правды, чем в любом деянье
Сурового властителя-слепца.

И что печали для любви и дали?
Не далеки ей всякие пути,
И чтоб лучи сквозь темень засияли,
О слово колдовское, прилети!

Тогда не стану я терзаться звоном,
Презрев колоколов холопский нрав, —
Я, давший бой безжалостным законам,
Я, скрытый в гуще запыленных трав.

Тогда загадка волновать не станет
Про свет рождений, про магнит кончин.
Есть вечный день, который не обманет,
Сияет смертным только он один.

Проникая сквозь дремы ворота,
Окунаясь в ночной лунный дым,
Я прожил свои жизни без счета,
Оживляя всё взглядом своим;
Но с рассветом я бьюсь и рыдаю,
К сумасшествию страхом гоним.

Я вращался с Землею в начале,
Когда небо пылало огнем;
Я заглядывал в звездные дали,
Где планеты в круженьи своем
В неизвестности и без названий
Обходили светила кругом.

Я проплыл по морям, и зловеще
Надо мной нависал небосвод;
Вились молний зигзаги, и вещий
Глас гремел с необъятных высот;
Ему вторили демоны эхом
Из зеленых бурлящихся вод.

Я промчался сквозь ветви оленем,
От волков убегая в лесу,
И, спасенный чудесным веленьем,
Я рога свои гордо несу,
Сквозь которые, редко мигая,
Наблюдаю земную красу.

Я споткнулся о горные пики,
Что на голой равнине стоят;
И поил меня мутный и дикий,
Наполняющий топь водопад;
Видел тварей в кипящих озерах
И не смел оглянуться назад.

Я увидел дворец позабытый
И прошелся по залам один;
Освещал его месяц сердитый,
Поднимающийся из долин;
И на стенах я видел уродов,
Но не помню уже тех картин.

Я потом очутился случайно
У деревни на дальних лугах;
Исходили проклятье и тайна
От земли, укрывающей прах;
И от строк на кладбищенских плитах
Я испытывал трепет и страх.

Я нашел своих предков могилы;
Я летал, как на крыльях, туда,
Где исполненный бешеной силы
Извергался Эребус тогда,
Где работало солнце в пустыне,
Сознавая всю тщетность труда.

Я был старым, когда фараоны
Украшали колоннами Нил;
Мне неведомы были законы,
Ибо я только грешным и был;
И тогда еще род человечий
Не был злобен, жесток и уныл.

О, виновен в грехе я великом,
Осужден, и прощения нет;
И душа, исходящая криком,
Никогда не получит ответ;
И навек сатанинские крылья
Мне затмили божественный свет.

Проникая сквозь дремы ворота,
Окунаясь в ночной лунный дым,
Я прожил свои жизни без счета,
Оживляя всё взглядом своим;
Но с рассветом я бьюсь и рыдаю,
К сумасшествию страхом гоним.