Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
Могу сказать одно: мы не подвели. И гитлеровцев не пропустили, и десант высадили…
«АТАКИ ЯРОСТНЫЕ ТЕ…»
Но главным полем нашей, моряцкой, битвы оставалось море.
Прекрасное песенное море. Горящее море…
Приказ был дан накануне высадки в Лиинахамари — 12 октября: «Выйти к норвежским берегам. Произвести поиск и уничтожение конвоя противника, обнаруженного днем воздушной разведкой. Предположительно конвой идет в Киркенес».
Была темная безлунная ночь, и только в мерцавших разноцветных сполохах просвечивали мрачные вершины скалистых островов Варде.
Бороздим море. Проходит час, другой… Конвой, как в воду канул. Совместно с нами в поиске участвует самолет-разведчик. Он должен при обнаружении противника, по моему сигналу сбросить над ним осветительные бомбы, чтобы показать нам корабли и создать благоприятные условия для атаки. Обмениваюсь с летчиком короткими репликами по радиотелефону. Но и с самолета тоже ничего не видно. Так прошло около двух часов. Вдруг из динамика радостный крик:
— Вижу конвой! Под берегом! Светить или не светить?
Но где точно этот конвой находится? Как рассчитать до него дистанцию? Каким курсом идти на сближение? Когда давать сигнал на подсветку? Десятки неизвестных «составных». Командую:
— Ждать. Уточнить и донести место конвоя!
Приказываю сбавить ход катерам. Перестраиваю их в строй фронта и медленно двигаюсь в сторону предполагаемого противника. В составе поисково-ударной группы — катер, имеющий радиолокационную станцию с индикатором кругового обзора, но командир его, старший лейтенант Косовнин, на мой запрос ответил, что, кроме береговой черты, он ничего не видит. Летчик же периодически сообщал, что видит конвой, но места его дать не может, и вновь запросил: «Светить или нет?..» Решив, что уже пора, я дал команду:
— Сбросить САБы! (САБ — светящаяся авиабомба).
И вдруг над нашими головами вспыхивает целое море огней. Оказалось, что летчик вместо конвоя «обнаружил» нас и нас же осветил! Чертыхнулся я, отправил самолет на аэродром и продолжал поиск самостоятельно.
Но на этом наши злоключения не кончились. Наоборот, они только начались. Через некоторое время правофланговый катер старшего лейтенанта Ганкина в свете полярного сияния обнаружил прибрежную остроконечную скалу и, приняв ее за корабль противника, не разобравшись в обстановке, решил… атаковать. Через полминуты мы услышали два взрыва торпед, но — увы! — они попали не в воображаемый сторожевик, а в камни! Какой конфуз! Командир бригады, находясь на своем командном пункте на высоте 200, слышал все наши радиопереговоры, очевидно, не все понял, но, вероятно, был недоволен нашими действиями, потому что я услышал его сердитый голос:
— Что у вас там за мышиная возня?
Не помню уж, какой я дал ответ, но обозлился страшно. Представил, как будут над нами потешаться в базе…
Продолжаем поиск. Теперь мы уже повернули на юг и идем вдоль берега. Наконец-то! С катера Косовнина радиолокатором обнаружен действительно конвой. Проверив несколько раз данные наблюдения, Косовнин донес, что курсом 220 градусов строем кильватер идут три крупные цели; мористее их двумя группами следуют корабли охранения, а еще две группы малых целей находятся впереди строя и в направлении берега. Таким образом мы оказались между берегом и конвоем, в положении, откуда противник никак не ждал нападения.
Чтобы уменьшить буруны и не дать себя преждевременно обнаружить, я приказал дать самый малый ход и пошел на сближение с врагом.
Вот он: три транспорта силуэтами смутно вырисовываются на фоне неба. Быстро распределяю цели, даю сигнал атаки. Мой катер летит на идущий головным большой двухтрубный пароход.
Противник заметил нас только тогда, когда мы подошли к позиции залпа. В воздух взвилось несколько зеленых ракет. Они осветили всю неприятельскую армаду и три моих катера. А навстречу нам идет уже стена огня.
— Аппараты товсь!
И через мгновение:
— Залп!
Катер сотрясает толчок: торпеды вышли. Слева от меня два других катера, тоже дав торпедные залпы, легли на курс отхода, ведя артиллерийский бой с кораблями охранения.
Едва я успел сделать отворот после залпа, как был атакован тремя кораблями, открывшими жестокий огонь. Катер сразу же получил несколько попаданий. Появились раненые. К счастью, двигатели уцелели, и это дало нам возможность быстро маневрировать.
Береговые гитлеровские батареи бьют осветительными снарядами, облегчая преследование нас кораблям охранения. Все пространство вокруг пронизывается разноцветными трассами, и кажется, что каждая из них идет прямо на тебя.
Мир проваливается в преисподнюю, и среди всего этого хаоса вдруг один за другим раздались несколько мощных взрывов, в воздух поднялись гигантские столбы пламени, обрамленные облаками черного дыма. Это взрывались пораженные нашими торпедами неприятельские транспорты.
Быстроходные гитлеровские корабли преследуют нас.
Цель их очевидна: прижать к берегу, отрезать путь отхода.
Град осколков бьет по палубе.
У турели вскрикнул раненый матрос Першин. Пулемет на мгновение замолчал. Тревожно оглядываюсь. Но вот уже через несколько секунд матрос, превозмогая боль и не обращая внимания на бьющую фонтаном из ноги кровь, возобновил огонь по противнику.
Докладывают, что в моторном отсеке смертельно ранены старший матрос Кормич и старшина 1-й статьи Войнаровский. Получил ранение и находившийся в рубке дивизионный штурман старший лейтенант Александр Мотрохов.
Даже тяжелораненые остаются на своих постах.
Особенно больно, что погиб Войнаровский, честнейший старшина, прекрасный человек и специалист… Раньше он работал в базовых судоремонтных мастерских, но сам попросился перевести его на катер.
Но нет времени оплакивать погибших друзей. Надо думать о катере, о судьбе его экипажа. Корабль получил еще несколько повреждений, но не потерял хода. Отходить к берегу дальше нельзя — вблизи обозначенные на карте подводные и надводные скалы. Решаю идти прямо в океан, прорываться сквозь строй противника. Другого выхода не вижу.
— Самый полный!
Резко меняю курсы, периодически сбрасываю в воду дым-шашки.
Все! Прорвались!..
Через полчаса устанавливаю радиосвязь с двумя другими катерами, и, собравшись вместе, мы направились в базу.
К нашему боевому счету прибавилось три вражеских транспорта. В ту же ночь другая группа наших катеров под командованием капитана 3 ранга Василия Федорова потопила два сторожевика противника. Через неделю немецко-фашистские захватчики потеряли от наших торпедных ударов еще пять кораблей…
Тридцать пять лет прошло. А я все еще не могу забыть эти обагренные кровью корабельные палубы. Да и никогда не забуду.
И. Гайдаенко
ПОЛГРАДУСА
Рассказ
Он много избороздил морских дорог, плавал на многих судах, и всюду, где бы он ни служил, о нем отзывались, как о самом исправном, о самом смышленом и храбром матросе. Когда он стоял на руле, за кормой судна кильватерный след всегда был ровным, как линейка. Нужно было в штормовую погоду отремонтировать на верхушке мачты клотиковый фонарь, наладить порванную ветром антенну, поправить фал — туда отправлялся Василий Петрович.
Знают Василия и в торговом, и в военном флоте, знают его и на берегу. Знают «Василия-сигнала» и в морской пехоте как матроса с широкой душой и горячим сердцем. Кто не знает его по имени, тот, наверное, знает его в лицо. Кто забыл о нем, тот вспомнит его сейчас, кто никогда не встречался с ним, тот, вероятно, слышал о нем от товарищей.
С первых дней войны Василий Петрович плавал на «Дагестане», был ранен и лежал в госпитале. Оттуда он добровольно пошел в бригаду морской пехоты и защищал Одессу. Позже его встречали под Севастополем и в Новороссийске. На его теле прибавилось рубцов и шрамов, но по-прежнему не было ни одной татуировки. Привыкший к зыбкой палубе, он и на берегу ходил вразвалку, чуть покачиваясь, но никогда не держал в зубах заморскую трубку, отдавая предпочтение мундштучным папиросам.
Еще много раз после Одессы лежал он в госпитале, и много медсестер осторожно брали его холодные руки и, вздыхая, считали удары сердца. Сколько раз он знакомился с врачами после того, как врачи уже хорошо были знакомы с ним. И каждое первое его знакомство начиналось всегда с вопроса: «Смогу ли я теперь плавать?»
Кто любил море с берега, тот не понимал зова морской души и отвечал ласково:
— Постараемся, голубчик, только полежи спокойно, иначе ты и ходить не сможешь, не то что плавать.
Это обжигало матросское сердце.
А кто из людей в белых халатах знал, о чем думает моряк, понимал, что его мысли витают где-то над морем, над родной стихией, тот отвечал грубовато, как мог ответить добрый старый боцман:
