Владимир Высоцкий - Книга 1

Беда!
Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой
Всегда
А как будто в очередь встаю за судьбой.
Дела!
Меня замучили дела — каждый миг, каждый час, каждый день.
Дотла
Сгорело время, да и я — нет меня, только тень.
Ты ждешь.
А может, ждать уже устал и ушел или спишь…
Ну что ж,
Быть может, мысленно со мной говоришь.
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить
Поверь,
Мы будем много говорить.
Опять
Все время новые дела, у меня, все дела
Догнать,
Или успеть, или найти — нет, опять не нашла.
Беда!
Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой.
Всегда к
Ак будто в очередь встаю за тобой…
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить
Поверь,
Мы будем только говорить.
Подруг
Давно не вижу, все дела у меня, все дела…
И вдруг
Сгорели пламенем дотла — не дела, а зола.
Весь год
Он ждал, но больше ждать ни дня не хотел,
И вот
Не стало вовсе у меня добрых дел.
Теперь
Ты должен вечер мне один подарить, подарить
Поверь
Что мы не будем говорить.

Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юмором и с этикетом,
Что киснет водка, выдохлась икра
И что у них ученый по ракетам.
И многих с водкой помня пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я, улыбаясь, подходил к столам
И отзывался, если окликали.
Вот он, надменный, словно Ришелье,
Почтенный, словно папа в старом скетче.
Но это был директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.
Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде.
К науке тяга сильная сейчас,
Но и к гитаре тяга есть в народе.
Я выпил залпом и разбил бокал,
Мгновенно мне гитару дали в руки.
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и запил от любви к науке.
И, обнимая женщину в колье,
И, сделав вид, что хочет в песню вжиться,
Задумался директор ателье,
О том, что завтра скажет сослуживцам.
Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят кеты не стало в реках,
А мой ученый где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и парсеках.
Он предложил мне где-то на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
Давай дружить домами. Я ему
Сказал: мой дом — твой Дом моделей.
И я нарочно разорвал струну.
И, утаив, что есть запас в кармане,
Сказал: привет, зайти не премину,
Но только, если будет марсианин.
Я шел домой под утро, как старик.
Мне под ноги катались дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шел в школу получать свои пятерки.
Ну что ж, мне поделом и по делам:
Лишь первые пятерки получают.
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.

Один музыкант объяснял мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила,
Заменят гитару электроорганы,
Элекророяль и электропила.
Но гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.
Я слышал вчера, кто-то пел на бульваре,
И голос уверен, и голос красив,
Но мне показалось, устала гитара
Звенеть под его залихватский мотив.
И все опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.
Электророяль мне, конечно, не пара,
Другие появятся с песней другой,
Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой
На заслуженный но нежеланный покой.
Гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты, а за ней — немота,
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, Не тот и не та…
Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока еще в грунт не влежалась плита,
Что под властью татар жил Иван Калита
И что был не один против ста.
Триста лет под татарами — жизнь еще та,
Маета трехсотлетняя и нищета.
И намерений добрых, и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять — нищета.
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
Повторю, даже в образе злого шута…
Но не стоит предмет, да и тема не та:
„Суета всех сует — все равно суета“.
Только чашу испить — не успеть на бегу,
Даже если разлить — все равно не смогу.
Или выплеснуть в наглую рожу врагу?
Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с ношею делать — разбить? Не могу!
Потерплю и достойного подстерегу.
Передам, и не надо держаться в кругу,
И в кромешную тьму, и в неясную згу,
Другу передоверивши чашу, сбегу…
Смог ли он ее выпить — узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,
Никому не скажу, при себе сберегу.
А сказать — и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.
Может, кто-то когда-то поставит свечу,
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
За весёлый манер, на котором шучу.
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить — не хочу!
На ослабленном нерве я не зазвучу,
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу!
Все, что за ночь кропаю, — в чаду растопчу!
Лучше голову песне своей откручу,
Чем скользить и вихлять, словно пыль по лучу.
Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,
Я уйду и скажу, что не все суета!

Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово „честь“ забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены, я
Это никогда не полюблю.