Аполлон Григорьев - Избранные произведения

И будет плач и скрежет зубов!

Вот, вот она, развратная сирена,
Машина, изобретенная чертом,
Чтоб в людях силы истощать, и кровь
Высасывать, и чувства притуплять.
Что за атмосфера вокруг нее разлита!
Она мертвит и поглощает силы,
Сама же все прекрасней и прекрасней!.. Всегда
Ее в объятьях сжимая, умереть
Желал я… О, беда тому, кто раз
Дозволил в сердце заползти разврату!
Сосуд глубокий — девственное сердце.
Когда впервые попадет туда
Вода нечистая, то целым морем
Ее со дна не смоешь… безысходна
Та бездна, и на дне ее — пятно.

Нет, не хочу я умирать;
Я здесь, природа, пред тобою
Стою с подъятой головою,
На празднество твое пришел я пировать.
Я голоден — изволь же угощать!

Великолепный божий мир, созданье
Безмерное! везде ли так наго ты?
Скажи мне, мать безумная, зачем
Меня ты мучишь этой жаждой вечной,
Когда сама не знаешь, где источник
Живой воды?.. Есть для травы роса
И пища для орла… Что ж сделал я?
За что меня забыла?.. «Видно, было
Так нужно», — пусть так скажут старики;
А мне — мне двадцать лет!

О! если ты умрешь, надежды ангел,
В последний раз приди ко мне на сердце,
Последний поцелуй мне дай, скажи
Последнее прости! Я молод, жизнь люблю я:
Вступись же за меня, проси у неба
Хоть капли для увядшего цветка;
И вместе будем мы, прекрасный ангел,
С тобою жить, и вместе мы умрем!

Плетите венок мне, подруги мои,
И грезы мои увенчайте цветами,
Накиньте покров на томленье любви…
Мой милый придет — лишь солнце зайдет за горами.

Дева гор, мы тебя провожаем,
Покидает нас счастье с тобой,
Мы слезами венок обливаем,
Мы из нашей гирлянды теряем
Тебя — наш цветок дорогой.

Мы к воину, дева, тебя приведем,
И скинем с тебя мы девичий покров.
И скоро от странных, таинственных слов
Рука затрепещет под брачным кольцом.

Эхо — песни в горах не услышит твоей,
Полотна не раскинешь под медными львами,
У которых из пасти стремится ручей,
Снег простится с твоими следами.

Как сияет чело твое ясное
Красотою желанья и счастия!
Тебя ждет, Диана прекрасная,
Твой охотник с безумною страстию.

А мне тяжело, о подруги мои,
Коль я хороша — вы скажите ему,
Коль я хороша — я достойней любви
И счастия милому больше я дам моему,
Но с прекрасной бессмертною я не сходна,
Как она же, я только бледна,
Побледнели от горя ланиты; текли
По ним мои слезы, и плакало все на земли,
Казалось, со мной, когда Карл убежал…
Вы скажите ему, как меня он терзал!
Вы скажите про слезы любви,
Вы скажите, подруги, сестрицы мои.

Не умер Франк… То слух лишь был,
И тот, кто слух тот распускал,
С медведя шкуру продавал,
А сам медведя не убил.
Но только шутку ж Франк сыграл!
И их он славно одолжил.
Так некогда, как Геркулес
Фарнезский в Тибр низвержен был,
На пьедестал его залез
Другой, и всякий находил,
Что новый лучше и статней.
Нет ничего толпы глупей.
Но вышел вновь колосс из вод
И с самозванцем рядом стал,
И разом старого узнал
Кругом столпившийся народ.
Так ожил Франк. Не прежний он —
Ленивый, мрачный и больной…
Он вырос телом и душой
Веселый, всякому поклон
И речь приветная в устах;
Он храбр, и молод, и здоров.
Забыли о его грехах,
С ним всякий чокнуться готов.
Сегодня с Дейдамией он
Навеки будет обручен.
Что за девчонка, боже мой,
Как он любим ее душой!

И ты меня ждала, моя Маметта,
Считала ты с тоскою день за днем,
Сидела пригорюнясь на пороге.

О милый, милый! плакала Маметта!

День уходил за днем… восход и ночь
Тебя равно встречали на тропинке,
Далеко был твой Карл — а ты, как счастье,
Сидела и ждала его у дома.

Как бледен ты, как голос изменился!
Что делал ты вдали от нас так долго?
Уж матушка совсем отчаялась в тебе,
Но думал ты о нас, скажи по правде?

Несчастного глупца я знал когда-то;
Он прозывался Франком. Нелюдим…
Он был противен всем своим соседям;
От бедности, от голоду, от горя
Его глаза глубоко впали — кости
Да кожа был он весь. Под страшным гнетом
Презренья он сгорбился — и стыд,
Сопутник бедности, следил за ним повсюду;
Он враждовал с законами вселенной,
Ходил печально, медленно, как старый
Пастух лениво тащится за стадом,
Бродил он по лесам да по горам,
Разбоем жил, отвергнутый повсюду,
Свою судьбу он вечно проклинал.
Как под секирою, всегда склонивши шею,
Похож он был на вора, или хуже
Еще — на нищего, который робко
Дрожит пред преступлением, храня
Один лишь этот страх в себе, в замену
Всего добра… Вот что за человек,
Которого знавал я, о Маметта.