Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Гив на коня-дракона сел верхом,
Помчался в гору, битвою влеком.

Когда Фаруд увидел верхового,
С печальным вздохом произнес он слово:

«Для этой смелой рати нет преград,
Воители отвагою горят,

Один другого доблестней и лучше,
Как солнце, непоборны и могучи.

Но Тус — глупец, а знают и в глуши,
Что мозг без мысли — тело без души.

Боюсь я, он победы не добудет.
Пусть лучше сам Хосров сюда прибудет,

Тогда совместно битву поведем,
Туранской рати учиним разгром...

Кто этот всадник, что надменно мчится,
Чья скоро будет мертвою десница?»

Сказал Тухар: «Перед тобой — дракон,
Дыханьем птицу в небе губит он.

Связал он деда твоего Пирана,
Развеял в прах два полчища Турана.

Осиротил он маленьких детей,
Оставил он отцов без сыновей.

Он ярых львов сильней. В Иран когда-то
Отважно твоего увез он брата.

Он переплыл Джейхун без корабля,
Гордится им иранская земля.

Он — это Гив, он — сила, скажем кратко,
В бою — грознее Нила, скажем кратко!

Стрелу из лука пустишь ты в полет,
Она его кольчугу не пробьет.

В доспехи Сиявуша облачится,—
Ни копий, ни мечей не устрашится.

Пусти стрелу: как надо, прянет вдруг,
Тяжелого коня поранит вдруг,

А Гив, не хуже Туса-полководца,
Щит за плечами волоча, вернется».

И натянул царевич тетиву,
Воинственному уподобясь льву,—

Упал скакун, стрелою пораженный,
А Гив с него свалился, пристыженный.

Со стен посыпался насмешек град,
С позором возвратился Гив назад.

Сказали воины, тая тревогу:
«О богатырь, благодаренье богу!

Твой конь в крови, но сам ты невредим,
Сразись опять с туранцем молодым».

Тут выступил храбрец Бижан, сын Гива,
О битве он сказал красноречиво:

«Отец, ты надо львами вознесен,
Вступить с тобой в борьбу робеет слон,

Так почему ж, взобравшись на вершину,
Ничтожный муж твою увидел спину?

С истерзанным конем на поводу
Пришел ты от туранца, как в бреду!»

А Гив: «Мой конь свалился, окровавлен,
Печалью о коне я был подавлен».

Осыпал сына бранью площадной,
И повернулся сын к нему спиной.

Такая дерзость так была нежданна,
Что плетью грозный Гив огрел Бижана.

Сказал: «Иль ты забыл, идя на рать,
Что в битве разума нельзя терять.

А ты — безмозглый, безрассудный воин,
За дерзость наказанья ты достоин».

Бижан в печали головой поник,
Поклялся богом, господом владык:

«Пусть я умру,— не возвращусь к друзьям я,
Пока за смерть Зараспа не воздам я!»

Пришел к Густахму, тяжело дыша,—
Пылает разум и скорбит душа:

«Дай мне коня, что был в бою испытан,
Чтоб знал я: даже на небо взлетит он!

На нем, в броне, я докажу сейчас:
Не вывелись богатыри у нас!

Туранец жалкий доблестью не блещет,
А войско целое пред ним трепещет!»

Густахм ответил: «Речь твоя глупа,
Не для тебя та горная тропа.

Зарасп, Ривниз, что воинов возглавил
И ни во что вселенную не ставил,

Гив, твой отец, что смерть слонам несет
И презирает дней круговорот,—

Никто не воевал с горой-гранитом,
Хоть каждый был героем знаменитым.

В ту крепость не проникнем никогда,
Лишь коршун может прилететь туда».

Сказал Бижан: «Мне хватит этой муки!
Я волю напрягу свою и руки.

Поклялся я луною и творцом,
Престолом шаханшаха и венцом,

Что, если, как Зарасп, в крови не лягу,
Убью туранца, выкажу отвагу».

Густахм ему ответил: «Ты не прав,
С умом враждует твой горячий нрав,

Таков сей мир: в нем есть хребты и долы
И надо быть спокойным в день тяжелый...

Знай: в табунах есть только два коня
Для битвы богатырской у меня.

Один погибнет,— равных не достану
По масти, силе, быстроте и стану».

Сказал Бижан: «Чтоб отомстить врагу,
Пешком на битву я пойти могу!»

А тот: «Моя душа бы раскололась,
Когда б с твоей главы упал хоть волос.

Будь десять тысяч у меня коней,
Чей каждый волос жемчуга ценней,

Не пожалел бы для такого дела
Мечей и скакунов, души и тела.

Иди, моих коней ты осмотри
И лучшего для битвы отбери.

Вскочи в седло, на поединок выйди.
Погибнет конь,— не буду я в обиде!»

Был в табуне широкогрудый конь,
Большой, свиреп, как волк, а масть — огонь.

Когда он избран был для грозной цели,
Его в броню военную одели.

За сына своего боялся Гив,
И, доблести Фаруда не забыв,

К себе Густахма он призвал безгневно,
С ним говорил он мудро, задушевно,

Велел он сыну передать затем
Доспехи Сиявуша, царский шлем.

Бижан, одетый в панцирь, шлем и латы,
Помчался на коне, как вихрь крылатый,

Туда, где башни поднял Сафид-кух,—
Был в этом всаднике отважный дух.

Воскликнул юный шах, к борьбе готовый:
«Смотри, Тухар, примчался всадник новый,

Так ты скажи мне, как зовут борца,
Кто этого оплачет храбреца?»

Сказал Тухар: «Средь созданных для брани
Ему не сыщешь равного в Иране.

Сын Гива, он в бою храбрее льва,
Всегда он достигает торжества.

Он сын возлюбленный того вельможи,
Он всех сокровищ витязю дороже.

Чтобы не стала жизнь царя мрачна,
Ты целься не в него, а в скакуна.

Воюет он бесстрашно, горделиво,
Он облачен к тому же в панцирь Гива,

Для стрел непроницаема броня,
Он может биться даже без коня.

Ты с ним не совладаешь, с быстроглазым,
В сраженье меч его блестит алмазом!»

Скакун Бижана пал, стрелой сражен,
Сказал бы ты, что не был он рожден!

С коня свалился богатырь в лощине,
Но с поднятым мечом пошел к вершине.

Он крикнул: «Ты, владеющий конем,
Не уходи, сейчас борьбу начнем!

Узнай, что муж, отвагой наделенный,
Вступает в бой и без коня и конный.

Не уходи, я поднимусь к тебе,—
Охоту потеряешь ты к борьбе!»

Как только стало юноше понятно,
Что не уйдет храбрец Бижан обратно,

Он вылететь велел стреле второй,
Но поднял витязь щит над головой.

Стрела пробила щит, но панцирь бранный
Тогда Бижана спас от страшной раны.

Бижан вершины наконец достиг,
Из ножен меч он вынул в тот же миг.

Тогда Фаруд отпрянул, отступая,—
Дрожит от воплей кровля крепостная.

С мечом подъятым, распален врагом,
За ним иранец бросился бегом.

Рассек мечом коня, рассек кольчугу,
И конь Фаруда пал, порвав подпругу.

Фаруд к вратам помчался крепостным,
Их быстро слуги заперли за ним.

Посыпались обильно с кровли камни.
Бижан подумал: «Медлить здесь нельзя мне».

Он крикнул: «Как тебя теперь назвать?
От пешего бойца пустился вспять!

Где честь твоя? Ужель тебе не стыдно?
Мне жаль тебя, мне за тебя обидно!»

Бижан вернулся на закате дня.
Сказал он Тусу: «Выслушай меня.

С таким героем в бой вступив кровавый,
Погибнет лев, что был увенчан славой.

И если стрелами он превратит
В моря и реки этих гор гранит,

То не дивись, взглянув на это чудо:
Нет воина отважнее Фаруда!»

И Тус поклялся богу своему:
«Я к солнцу пыль от крепости вздыму.

За милого Зарасна отомщу я,
Живых врагов в убитых превращу я.

Туранца непотребного убью,
Я камни гнусной кровью напою!»

Когда дневное спряталось светило
И войско ночи небо окружило,

Чтоб крепость защитить, вступил в Калат
На скакунах трехтысячный отряд.

Вступил он в крепость грозно и сурово,
И заперли за ним ворота снова...

В ту ночь, тоски и горечи сестра,
Спала на пышном ложе Джарира.

Ей снилось: пламя в крепости горело,
Увы, пожару не было предела,

Горели слуги, все в огне вокруг,
И становился пеплом Сафид-кух.

Она проснулась в ужасе, в печали,
И крики у нее в ушах звучали.

На башню поднялась, глядит на мир,—
Кругом полно кольчуг, мечей, секир.

Сошла, а сердце обливалось кровью.
К Фаруду наклонилась, к изголовью,

Воскликнула: «Проснись, проснись, сыпок,
Я вижу,— снова мой удел жесток.

Смотри, гора захвачена врагами,
Полно кольчуг и копий пред вратами».

Сказал в ответ воинственный Фаруд:
«Зачем тебя печаль и боль гнетут?

Пойми же: если гибель недалеко,—
Не избежать назначенного срока.

Был молод мой отец — и был убит,
И мне конец такой же предстоит.

Погиб отец мой от руки Гуруя,—
В бою с Бижаном, может быть, умру я,

Умру с достоинством, не сдамся в плен,
Пред Тусом я не преклоню колен».